844.
О том, что партия действительно считала массу индифферентной молодежи серьезной политической проблемой, красноречиво говорил тот факт, что данной проблеме уделялось все больше внимания, а на ее решение выделялось все больше ресурсов. С одной стороны, об этом свидетельствовали проводившиеся по инициативе партийного руководства исследования демографического, социального и культурного облика советской молодежи; с другой стороны, об этом можно было судить по интенсификации и массовости проектов, связанных с идейным воспитанием молодежи. Традиционное образование, которое молодые люди получали в школах, все в большей степени дополнялось внеурочной нагрузкой, включавшей в себя, наряду с атеистическим, военно-патриотическое (для укрепления гражданского единства) и интернационалистическое воспитание (чтобы противостоять национализму)845.
Чтобы понять духовный мир советской молодежи и отыскать каналы воздействия, с помощью которых ее можно направить на верный путь, Институт научного атеизма в течение двух лет проводил изучение «процесса формирования атеистических убеждений у студенческой молодежи», о результатах которого Окулов в 1974 г. докладывал ЦК КПСС846. Окулов отмечал, что, хотя большинство советских молодых людей «свободно от религиозных предрассудков», ситуация более сложна, чем представляется на первый взгляд, поскольку зачастую индифферентизм к религии связан с «безразличным отношением к мировоззренческим вопросам вообще, со своеобразной „бездуховностью“, безыдейностью, с ошибочными представлениями о том, будто самое главное для человека в нашу эпоху это профессиональная подготовка и ничего более»847.
Для других молодых людей характерно «примиренческое отношение» к проявлениям религиозности, особенно к религиозным праздникам и обрядам. Как было отмечено в докладной записке, в ходе исследования «выяснилось, что некоторая часть студентов видит в религиозных обрядах и праздниках народный обычай», а религия в их представлениях «выступает носительницей национальных традиций и чувств, осуществляет связь прошлого с настоящим». Эта «тревожная» тенденция была лишь малой частью выявленных примеров удивительной трансформации религиозности в советском обществе. «Имеют место факты, когда к религиозным взглядам и религиозной обрядности начинают проявлять интерес некоторые студенты, ранее бывшие неверующими или индифферентными к религии, – отмечал Окулов; этот интерес часто бывает порожден «ошибочными нравственными и мировоззренческими „исканиями“». Более того, продолжал Окулов, религиозные организации извлекают из этих исканий выгоду. Они распространяют «ошибочные представления» о том, что религия является «единственной хранительницей нравственности» и что она даже при социализме служит «регулятором нравственного поведения, прежде всего в сфере личной морали». Но, с точки зрения партийного руководства, наиболее тревожащей тенденцией было то, что иногда интерес молодых людей к религии принимает форму «фрондерства, претензий на оригинальность», а это может в свою очередь привести к идеологическому разоружению и даже оппозиционным политическим настроениям848.
Львиная доля ответственности за сохранение религиозности среди советской молодежи возлагалась на интеллигенцию. Констатировалось, что на советском телевидении, в советских кинофильмах и повестях писатели и художники проявляют «тенденцию идеализации» религиозных обрядов и традиций, вследствие чего «оживляется своеобразная мода на церковную обрядность, символику, предметы религиозного культа – иконы, крестики и т. д.». Обследование студентов-гуманитариев показало, что они зачастую восприимчивы к идеализации эстетической стороны религии, поскольку их восхищение «шедеврами того искусства, которое связано в своем историческом прошлом с религией», порождает «неоправданно положительную оценку роли религии в истории культуры, в развитии общества, сомнение в необходимости атеистической работы». Одна студентка объясняла, что изображение религиозных обрядов в современных фильмах и других произведениях искусства «доставляет эстетическое наслаждение и верующему, и неверующему». Их увлечения, доказывал автор текста, свидетельствуют об «идейной незрелости, аморфности мировоззренческих и нравственных убеждений, а порой и о низкой духовной культуре». И это было тревожнее всего, поскольку именно студенты творческих и гуманитарных специальностей должны быть «резервом нашей художественной интеллигенции, которой предстоит развивать и пропагандировать искусство с позиций научно-материалистического, социалистического мировоззрения». Возможно, наиболее опасным было то, что «отдельные писатели», такие как Солоухин, пытаются «выдать „церковное“ за „национальное“», что превращает религию не просто в модное увлечение, но в «выражение антисоциалистических и националистических настроений»849.
В финале докладной записки автор переключил внимание на саму идеологическую элиту. По его мнению, не только атеистическое воспитание в школах и высших учебных заведениях по-прежнему оставляет желать лучшего, но и сам фокус атеистической работы направлен не туда. Пропагандисты, сосредоточив свои усилия на верующих, оставляют без внимания тех молодых людей, «которые, хотя и относят себя к числу неверующих, отрицательно относятся к религиозному мировоззрению, чужды религиозным обрядам, однако необходимых научно-атеистических знаний и убеждений еще не имеют». Эти молодые люди – неверующие, но им недостает атеистической убежденности, и потому они «не могут дать отпора клерикальной и сектантской пропаганде, а иногда и испытывают ее тлетворное влияние»850.
В целом со страниц документа вставал противоречивый образ советской молодежи. Одни молодые люди идеализируют культурную и эстетическую ценность религии; другие отвергают религию как таковую, но их сознание «засорено всякого рода суевериями и предрассудками»; третья группа индифферентна к религии, но эта индифферентность распространяется на мировоззренческие и идеологические вопросы в целом; тогда как для четвертой группы интерес к религии связан с национализмом, который угрожает перерасти в протест против социалистического образа жизни. Объединяет эти различные категории молодежи отсутствие «глубокого и цельного научно-материалистического мировоззрения, стойких атеистических убеждений»851. Атеистический аппарат все больше видел в индифферентности не только социальную, но также и политическую проблему. Тот факт, что индифферентность была особенно широко распространена в среде молодежи, лишь подчеркивал ее политическую опасность, поскольку это означало, что советская система не нашла эффективного способа передачи своих ценностей следующим поколениям.
В течение 1970‐х гг. фигура индифферентного молодого человека внушала все большее беспокойство партийному руководству и в силу этого занимала центральное место в идеологических дебатах. Два показателя характеризовали человека как идеологически индифферентного. Первый – безразличное отношение к религии, которое преподносилось как «невмешательство» в религиозные вопросы и означало, что либо человек «мало знает по данному вопросу», либо «не убежден в том, что знает, и потому не может или не решается отстаивать свои взгляды»852. Но определяющей характеристикой идеологической индифферентности в еще большей степени, чем нейтральное отношение к религии, было потребительское отношение к ней, выражавшееся прежде всего в соблюдении неверующими религиозных обычаев. Философ Юрий Гуров, один из наиболее плодовитых авторов, обращавшихся к теме молодежной индифферентности853, приводил примеры, когда индифферентность порождает беспринципное поведение: комсомолка идет креститься на спор, чтобы выиграть полкило конфет; молодой инженер венчается в церкви, «преследуя меркантильные интересы», потому что будущая теща пообещала ему подарить на свадьбу автомобиль854. Для других молодых людей, объяснял Гуров, религиозные обряды стали «лишним поводом повеселиться», и они идут в церковь, «как в театр или на праздник»855. Чтобы подчеркнуть это, он процитировал высказывание православного священника, который жаловался, что молодые родители на крестинах «в церковь… приходят как в цирк: накрашенные, разодетые. Смеются в церкви. Крестики не одевают. Молитв не знают и повторять за служителем не хотят. Какой толк от такого крещения. Они его воспринимают как светское, а не церковное дело»856.
Духовное потребительство и индифферентность советской молодежи стали частой темой сатирических фельетонов, карикатур и пропагандистских плакатов. На одном плакате были изображены новобрачные, выходящие из церкви, и девушка, которая в стороне жалуется своей матери: «…А ведь честное комсомольское давал, что на мне женится…» Плакат сопровождался коротким стихотворением, где говорилось, что молодой человек должен был давно сделать выбор, хочет ли он быть богомольцем или комсомольцем857. На другом плакате был изображен молодой человек, колеблющийся между двумя мирами: с одной стороны – современность (изображенная как современный городской пейзаж, залитый светом), с другой – отсталость (изображенная в виде церкви, погруженной в сумрак). Быть современным означало заключать брак во Дворце бракосочетаний и регистрировать новорожденного в ЗАГСе с соблюдением соответствующих социалистических церемоний; однако, как было изображено на плакате, наряду с выполнением этих социалистических ритуалов молодой человек также венчался и крестил своего ребенка в церкви. Подпись внизу гласила: «Так и живет ханжа иной, всю жизнь меж небом и землей»