926. В ответ Секретариат ЦК КПСС в сентябре 1985 г. принял секретное постановление «О противодействии зарубежной клерикальной пропаганде в связи с 1000-летием введения христианства на Руси»927 и дал указания Институту научного атеизма и его Киевскому филиалу усилить меры по контрпропаганде «в связи с активизацией православного духовенства внутри страны и зарубежных религиозных центров»928.
Даже в 1986 и 1987 гг., когда после открытия шлюзов гласности в советской общественной жизни зазвучало множество голосов, в том числе и религиозных, партия оставалась приверженной атеизму. В феврале 1986 г. на XXVII съезде КПСС Горбачев призвал членов партии проявлять бдительность, когда «под видом национальной самобытности» в некоторых произведениях литературы и искусства религия изображается «в идиллических тонах». Горбачев напомнил своим слушателям, что религия противоречит «нашей идеологии, социалистическому образу жизни, научному мировоззрению». Далее он указал, что равнодушие к религии и атеизму является симптомом более глубокого кризиса, поразившего советское общество, и настаивал, что в сферах нравственного и атеистического воспитания «застой просто нетерпим»929. Новая Программа партии, принятая на съезде, по-прежнему включала раздел «Атеистическое воспитание», а новый партийный устав по-прежнему обязывал членов партии «вести решительную борьбу… с религиозными предрассудками»930. Со своей стороны, Егор Лигачев, стоявший на консервативных позициях оппонент Горбачева в ЦК КПСС, заявил, что «иногда отдельные люди, встречаясь с нарушениями норм социалистической морали, начинают поговаривать о целесообразности проявлять терпимость к религиозным идеям, вернуться к религиозной нравственности. Они забывают азбучную истину марксизма, что религия отнюдь не является источником нравственного начала в человеке»931. В редакционной статье, опубликованной на первой полосе газеты «Правда» 28 сентября 1986 г., критиковали «отдельных писателей» за то, что они «порой „кокетничают“ с боженькой, объективно способствуя оживлению богоискательских идей», и провозглашали, что «ленинский наказ о классово-партийном подходе к религии как ложной от начала и до конца системе взглядов на мир и сегодня остается в силе»932.
По мере приближения тысячелетнего юбилея и усложнения политической картины в стране в годы перестройки партийное руководство, несмотря ни на что, продолжало проводить прежний курс по отношению к религии – хотя уже стало очевидным, что значительная часть советского общества больше не прислушивается к его мнению. В феврале 1987 г. СДР разослал секретный циркуляр, где информировал своих региональных уполномоченных, что в канун юбилея Московский патриархат может выпустить Библию, религиозную литературу и фотоальбомы и даже снять документальный фильм, позитивно изображающий религиозную жизнь в СССР. Целью всего этого является «развеять миф, созданный буржуазной пропагандой, об отсутствии свободы совести в СССР, разоблачить ложь клерикальных и антисоветских организаций, стремящихся дискредитировать политику КПСС и Советского государства в отношении религии, церкви и верующих, разжечь националистические настроения». Московский патриархат, сообщалось в циркуляре, «принимает меры по совершенствованию информирования зарубежных кругов о свободе совести в нашей стране, о ходе подготовки к 1000-летию „крещения Руси“». В то же время, предостерегал Совет по делам религий, церковь пытается «укрепить свой авторитет» в стране, «провести параллель» между тысячелетием православия на Руси и тысячелетием самой истории России, чтобы показать, «что церковь была „всегда с народом“»933. Задача чиновников на местах состояла в том, чтобы сводить к минимуму влияние церкви на советское общество, но в то же время по-прежнему позволять церкви играть свою роль в противодействии зарубежной антисоветской пропаганде, обвинявшей Советский Союз в нарушении прав верующих.
Партия продолжала противодействовать попыткам признать крещение Руси поворотным событием отечественной истории, а православие – стержнем русской культуры. В 1987 г. на страницах партийного журнала «Коммунист» историк Александр Клибанов и философ Лев Митрохин признали важность этих вопросов, особенно в связи «с приближением тысячелетия введения христианства на Руси», но предостерегали от «нездорового ажиотажа, нагнетаемого как церковными апологетами, так и теми неразборчивыми в средствах зарубежными дилетантами, которые обслуживают подрывные идеологические центры на Западе»934. В другой статье, опубликованной в том же 1987 г., Яковлев признал, что «принятие христианства способствовало связям Киевской Руси с тогдашними центрами цивилизации» и что тем самым «церковь сыграла определенную роль, умалять которую нет оснований». Но при этом он категорически отрицал стержневую роль религии в русской культуре. «Но, как говорится, богу – богово, церкви – церковное, а нам, марксистам – полнота правды, – писал Яковлев. – И с этих позиций должны быть решительно отвергнуты любые попытки изобразить христианство как „матерь“ русской культуры»935. В то же время Харчев продолжал настаивать на строго религиозном характере приближающегося юбилея, доказывая в своей статье, опубликованной в ноябре 1987 г. в журнале «Наука и религия», что это «праздник ряда христианских конфессий, существующих в нашей стране», но его нельзя «причислять к числу общенародных празднеств»936. В начале 1988 г. партия продолжала наставлять свои кадры, как противостоять идеологическим диверсиям. Московская городская партийная организация в январе проводила семинар в Доме политического просвещения, а в феврале созвала двухдневную конференцию по «усилению атеистического воспитания в современных условиях», где провела инструктаж партийных кадров относительно приближающегося юбилея937.
В этой обстановке решение Горбачева о встрече с патриархом Пименом 29 апреля 1988 г., во время которой было объявлено, что государство считает тысячелетие крещения Руси общенародным торжеством, стало неожиданностью не только для зарубежных наблюдателей и советского общества, но даже для самого партийного аппарата938. Харчев, комментируя событие по горячим следам, объяснил это решение желанием исправить ошибки советского прошлого939, но были и основания усмотреть в нем политический расчет, порожденный самой непосредственной причиной: кризисом политики перестройки. Горбачев только что пережил так называемое «дело Нины Андреевой» – наступление консервативных антиперестроечных сил, срежиссированное Лигачевым: 13 марта 1988 г. газета консервативной направленности «Советская Россия» опубликовала письмо ленинградского преподавателя химии Нины Андреевой, где утверждалось, что политика гласности и перестройки зашла слишком далеко и угрожает дискредитацией советской истории и советских ценностей. Письмо, озаглавленное «Не могу поступаться принципами», вышло в свет, именно когда Горбачев и Яковлев, принципиальные сторонники реформ, были в заграничной поездке; в письме цитировалась речь самого Горбачева на февральском Пленуме ЦК КПСС, где он говорил, что «мы должны и в духовной сфере, а может быть, именно здесь в первую очередь, действовать, руководствуясь нашими, марксистско-ленинскими принципами. Принципами, товарищи, мы не должны поступаться ни под какими предлогами»940. Следование этому призыву, как доказывала Андреева, должно означать сворачивание тех самых реформ, которые были инициированы Горбачевым, поскольку они дезориентируют советскую молодежь и ставят под угрозу моральное единство советского общества. Письмо Нины Андреевой, а затем медийные и общественные дискуссии вокруг него стали критической точкой в назревающем конфликте между партийными либералами и консерваторами по вопросу о масштабах и курсе реформ941.
Безусловно, в перспективе Горбачев учитывал и приближавшийся приезд в СССР президента Рейгана на саммит, проходивший в Москве с 29 мая по 3 июня 1988 г. Хотя официальная повестка саммита была посвящена проблемам ядерного оружия средней дальности, религиозный вопрос всегда был значим в столкновениях Рейгана с «империей зла» и приобретал особую важность в свете приближавшегося юбилея крещения Руси942. Действительно, в ходе своего визита Рейган встретился с советскими религиозными диссидентами в посольстве США в Москве и посетил Данилов монастырь, место важнейших торжеств в честь тысячелетнего юбилея943. Поэтому необходимо рассматривать обращение Горбачева к религиозному вопросу в политическом контексте того момента. Горбачев принял решение встретиться с патриархом Пименом буквально за несколько недель до дня этой встречи, 29 апреля 1988 г., – вскоре после «дела Нины Андреевой», разгоревшегося в марте, и незадолго до приезда Рейгана в Москву, который ожидался в мае944.
В конце марта 1988 г., вскоре после визита патриарха в Кремль, Харчев, выступая перед партийными кадрами в Высшей партийной школе в Москве, объяснил своей обескураженной аудитории, что новая партийная линия в отношении религии представляет собой политическую стратегию: «Мы, партия, попали в ловушку своей антицерковной политики запрещений и ущемлений – отсекли попа от верующих, но верующие не стали от этого больше доверять местным органам, а партия и государство все больше теряют над верующими контроль. И вдобавок, как следствие, мы имеем появление бездуховных верующих, т. е. тех, которые исполняют обрядовую сторону и безразличны ко всему. А главное – безразличны к коммунизму… искренне верующего для партии легче сделать верующим также и в коммунизм». Церковь, как признал Харчев, уцелела, и не только уцелела, но и «омолодилась». Поэтому, чтобы держать религию под контролем, у партии возникает новая задача: «воспитание нового типа священника». Он также рассказал слушателям, что получает многочисленные жалобы о растущем освещении религиозных тем в советских средствах массовой информации, но что в новой политической реальности люди должны начать воспринимать религию и церковь как нормальную часть жизни советского общества