945. Эти закулисные маневры показывают, что даже когда Горбачев сменил курс в отношении религии, политическая элита продолжала воспринимать православную церковь прежде всего как лояльное учреждение, которое можно использовать в политических целях, и считать, что даже когда религия станет частью общественной жизни СССР, партия должна по-прежнему держать ее под контролем. Но в 1989 г., когда в Советском Союзе были проведены первые многопартийные выборы, патриарх Пимен и митрополит Алексий, а также около 300 священнослужителей (190 из них представляли Русскую православную церковь) были избраны в советы народных депутатов разных уровней – подобное было бы просто немыслимым до 1988 г. и тем более до перестройки946. Религия вошла в сферу политики.
Для партии возвращение религии в политику и общественную жизнь стало неожиданностью, поскольку это входило в противоречие с конечной целью построения коммунистического общества, исходившей из того, что религия неминуемо изживет себя и исчезнет. В XX в. эти ожидания базировались на теории секуляризации, подразумевавшей, что по мере того, как общество становится более индустриализованным, урбанизированным, образованным и разнообразным, религия будет утрачивать свое значение – как для общества в целом, так и для отдельного человека. Религия будет уходить из публичной сферы и останется важным феноменом только в частной жизни, постепенно утрачивая свою значимость даже в этой узкой области человеческого опыта. На протяжении почти целого столетия модель секуляризации определяла понимание места религии в современном обществе и достигла пика своего авторитета в 1960‐е гг., когда светские и религиозные наблюдатели и в капиталистических, и в социалистических странах сходились в том, что конец религии неизбежен и неминуем – хотя одни сожалели об этом, а другие торжествовали947. В течение 1970–1980‐х гг. тем не менее представители общественных наук (и в капиталистических, и в социалистических странах) утратили былую уверенность в отношении сущности религии и ее будущего, а к 1990‐м гг. все громче стали звучать высказывания о неадекватности модели секуляризации для объяснения места религии в современном мире. Более того, иногда те же самые ученые, которые построили свою научную карьеру на изучении процессов секуляризации, стали публиковать работы, где размышляли, в чем именно эта концепция оказалась неверной948.
Идеологические и политические перемены, которые последовали за широким празднованием тысячелетия христианства на Руси, были радикальными и стремительными. На XIX партийной конференции (28 июня – 1 июля 1988 г.), состоявшейся всего через пару недель после окончания юбилейных торжеств, Горбачев по существу инициировал отделение коммунистической идеологии от советской политики, сказав: «Мы не скрываем своего отношения к религиозному мировоззрению как нематериалистическому, ненаучному. Но это не основание для неуважительного отношения к духовному миру верующих людей»949. Идея отделения идеологии от политики получила дальнейшее развитие в докладе о праздновании тысячелетия крещения Руси, который директор ИНА Виктор Гараджа 1 августа 1988 г. направил в отдел пропаганды ЦК КПСС. Гараджа утверждал, что партии удалось вывести юбилей «за рамки чисто церковного праздника», и расценил это как событие, имеющее «важное культурно-историческое и политическое значение». Он также отметил, что первоначальные попытки партии «ограничить» масштаб празднования и «придать ему исключительно религиозный характер» были ошибочны, что позволило «буржуазно-клерикальной пропаганде» заработать «идеологический капитал»950. В то же время Гараджа отметил, что масштаб юбилейных торжеств дезориентировал рядовых членов партии. Это также мобилизовало консервативные антиперестроечные элементы, которые «под флагом борцов за „воинствующий атеизм“» теперь обвиняют саму партию в богоискательских тенденциях и в «заигрывании с религией и церковью». Советское общество тем не менее определенно отвернулось от атеизма. Опросы общественного мнения вскоре после юбилея показали следующее: 41,4% опрошенных считали, что атеистическая работа принесла больше вреда, чем пользы, 34,3% считали, что она была бесполезной, и только 24,3% увидели в ней хоть какой-то смысл. С точки зрения Гараджи, это подчеркивает, что встреча Горбачева с патриархом и последующее празднование тысячелетия крещения Руси имели «принципиальное значение» и означали «официальное признание того, что религиозные организации могут и должны найти свое место в решении стоящих перед всем нашим обществом задач»951.
В 1989 г. партийные теоретики продолжали размышлять об «атеистическом аспекте работы партии по идеологическому обеспечению перестройки», признав необходимость не только изменить подходы к атеистической работе, но и пересмотреть марксистскую позицию по вопросу о значении религии в социалистическом обществе. Религиозность, как говорилось в докладе Гараджи, остается массовым явлением и «представлена практически во всех социальных и национальных средах». Даже если советское общество «в целом» может считаться светским, «миф о социализме как обществе, свободном от религии, подталкивает к попыткам преодолеть религию». Если в теории этой цели предполагалось достичь «за счет идеологического воздействия, т. е. „перевоспитания“ верующих в атеистов», то на практике это вело к применению «административно-командных методов». Теперь стало ясно, что такая форма атеистической работы «не только не эффективна, но нередко сопряжена с серьезными политическими и идеологическими издержками». В условиях «социалистического плюрализма мнений», сохраняющейся массовой религиозности и «активной деятельности религиозных организаций» автор доклада предлагал, что было бы важно «четко разграничить два аспекта в отношении партии к религии и церкви – политический и мировоззренческий, т. е. исключить возможность перевода мировоззренческой противоположности марксизма и религии в русло политической конфронтации коммунистов с верующими». Короче говоря, если религия сохраняется в «долгосрочной перспективе», существенно важно «обеспечить консолидацию общества на платформе обновления социализма» – задача, которая потребует «сотрудничества верующих и неверующих, нормальных государственно-церковных отношений»952.
В 1989 г. партия также предприняла изучение «идеалов и ценностных ориентаций советской молодежи», проведя опрос 10 549 молодых людей в разных регионах Советского Союза, чтобы определить, «сохранили ли широкие массы свою приверженность идеалу коммунизма». Как оказалось, не сохранили. Партия выяснила, что в условиях идеологического и политического плюрализма советская молодежь не проявляет «идейно-политического единства» в оценке «исторического выбора», сделанного в 1917 г. Кроме того, в большинстве своем советская молодежь отвергает классовые ценности, принимая ценности общечеловеческие, и характеризуется «полицентричным нравственным сознанием». С другой стороны, больше не пользовалась поддержкой коммунистическая идея, и только 9% опрошенных молодых людей признались, что убеждены «в истинности одного из основополагающих тезисов марксизма-ленинизма о неизбежности перехода всех стран к новому типу формации»953. К 1990 г. партия была вынуждена признать, что советское общество снялось с идеологического якоря и стремительно уплывает прочь от коммунизма. В великой битве за сердца и души человечества партия потерпела поражение.
Но где же в таком случае остался атеизм? В декабре 1988 г. Филимонов, заместитель директора ИНА и председатель секции пропаганды научного атеизма общества «Знание» РСФСР, отметил, что пропагандисты атеизма оказались в «странной» ситуации:
Возвращение к ленинским принципам отношения к религии рассматривается как уступка религии. В Литве – атеизм похоронен, в обществе «Знание» ликвидирована секция по пропаганде научного атеизма. В Латвии вводится закон божий.
Мы выступаем за перестройку, за отказ от привычных стереотипов. В связи с этим встает вопрос: быть атеистической пропаганде или не быть. Как быть с формой диалога верующих и неверующих? Надо ли бороться с религией? Как быть с самим понятием «научный атеизм», убрать его или заменить его другим? Вопросов много и отвечать на них надо954.
В течение всего советского периода атеистические кадры пытались ответить на эти вопросы в разное время и разным образом. В ходе поисков ответа они многое узнали о своем оппоненте и сущности религии, о самих себе и сущности атеизма и, наконец, об отношениях между религией и атеизмом. За 1989–1990 гг. общество «Знание» вело долгие споры с уклоном в самоанализ о том, что ждет советский атеизм в свете политических перемен, которые несет с собой перестройка. Одни члены общества настаивали, что атеистам «необходимо определить, от какого наследства мы отказываемся», тогда как другие задавались вопросом, мудро ли «отказаться от каких-то стереотипов, которые мы сами и создавали». Кто-то даже заявил: «Теперь ясно всем, что социализма у нас не было, а та система, в которой мы существуем, причина обострения религиозных вопросов. Плюрализм плюрализмом, а атеизм остается, как мировоззрение. Средства массовой информации подогревают интерес к религии». Некоторые ставили вопрос, нужна ли вообще секция пропаганды научного атеизма в обществе «Знание». Вскоре затем секция пропаганды научного атеизма сменила название и стала секцией «религиоведения и свободомыслия»955