.
Когда советский эксперимент провалился, журнал общества «Знание» «Наука и религия» из платформы советского атеизма превратился в механизм религиозного возрождения956. Действительно, многие атеистические акции журнала, проводимые в конце советского периода, имели непредвиденные последствия. Этот журнал был первым советским периодическим изданием, предоставившим религии право голоса путем публикации бесед с верующими. На страницах журнала читатели знакомились с историей религии, с сакральными местами и религиозными обрядами957. Работа в журнале изменила и самих специалистов по научному атеизму. В то время как они пытались осмыслить позднесоветский идеологический и духовный ландшафт, «Наука и религия» продолжала поиски материалов с позитивным содержанием, стремясь «не оставлять читателя духовно пустым»958. Пытаясь улучшить атеистическую работу, сотрудники журнала становились все более сведущими в вопросах истории религии и современного религиозного ландшафта, что заставляло их отказываться от идеологических стереотипов и задаваться новыми вопросами – хотя показательно, что даже после интенсивных дискуссий о смене названия журнала, которое должно было отразить поворот к вопросам мировоззрения и духовной жизни, журнал в конце концов сохранил прежнее название – «Наука и религия»959. В 1991 г. общество «Знание» лишилось двух главных центров атеистической работы: Дома научного атеизма в Москве и Московского планетария. Дом научного атеизма превратился в Центральный дом духовного наследия960. Московский планетарий был приватизирован и пришел в упадок. 12 апреля 1999 г., когда День космонавтики совпал с православной Пасхой, группа российских художников накрыла купол планетария гигантским красным полотнищем с буквами «ХВ» – то есть «Христос Воскресе!» – над входом (см. ил. 19)961. В 1991 г. Институт научного атеизма был преобразован в Институт религиоведения АОН при ЦК КПСС – и вскоре после этого ликвидирован вместе с Коммунистической партией Советского Союза.
Ил. 19. Акция ХВ-1999. К. Асс, К. Вытулева, А. Добров, Д. Лебедев, О. Саркисян. Пасхальная инсталляция в Московском планетарии. 12.04.1999. Фото С. Н. Поминов. ЦГА Москвы. Арх. № 0-7027
Уход атеизма
В 1879 г. Карл Маркс, отвечая на вопрос репортера газеты «Чикаго трибьюн» о том, хотел ли бы он и его последователи, чтобы религия «была уничтожена, искоренена до основания», сказал: «Мы знаем… что насильственные меры против религии бессмысленны; но наше мнение таково: религия будет исчезать в той мере, в какой будет развиваться социализм»962. По мере развертывания советского эксперимента эта цитата из Маркса, которую регулярно приводили в публикациях, речах и докладах на темы атеизма, стала звучать скорее зловеще, чем пророчески. Если в Советском Союзе до сих пор сохранялась религия, трудно было не задуматься о том, насколько Советский Союз приблизился к коммунизму, и, более того, о самих перспективах коммунистического строительства. На протяжении всей своей истории советский атеизм был орудием расчистки пути к новому миру – он был нужен, чтобы сметать с дороги все старое, отсталое и ложное, освобождая место для нового, прогрессивного и истинного. Предназначение атеизма состояло в том, чтобы изгонять чуждые убеждения, идеи и образ жизни, укрепляя политический, идеологический и духовный авторитет советского коммунистического проекта. В этих пределах на протяжении советского периода атеизму давали разные определения и по-разному трактовали его функции; эти изменения отражали то, как партия на том или ином этапе понимала опасность религии для советского проекта.
На раннем этапе советской истории, когда власть партии была еще неустойчивой и на кону стояла судьба революции, большевики воспринимали религию в первую очередь как политическую проблему. Секулярный характер ленинского декрета 1918 г. об отделении церкви от государства и школы от церкви изначально был направлен на то, чтобы лишить православную церковь привилегированного положения, которое она занимала в российской политической жизни, и укрепить господство большевиков над центральными институтами современного государства: бюрократией, правом и образованием. Однако – благодаря массовому сопротивлению большевистским реквизициям церковной собственности в годы Гражданской войны и сохраняющемуся влиянию духовенства на протяжении 1920‐х гг. – быстро выяснилось, что религия по-прежнему остается значимой социальной силой. Поэтому даже после декларации митрополита Сергия о лояльности советской власти (1927), означавшей отказ православной церкви от претензий на политическую автономию, большевики продолжали видеть в религии политическую угрозу, поскольку она могла мобилизовать рядовых людей на борьбу против революции и советской власти.
Принятое в годы первой сталинской пятилетки постановление 1929 г. «О религиозных объединениях» должно было подорвать социальное влияние религии, вытеснив ее из общественной жизни. С этого времени религиозные организации не только были отделены от бюрократии, права и образования, но и утратили право заниматься любыми видами благотворительности и социальной работы, вести религиозное образование. Постановление 1929 г. ограничило религиозную активность литургической практикой в церковных стенах, что и означало вытеснение религии из общественной жизни. В этом контексте атеистическая работа при Ленине и Сталине – хотя она включала множество компонентов, в том числе научно-просветительскую работу и борьбу за новый коммунистический быт – носила прежде всего антиклерикальный характер. Воинствующий атеизм раннего советского периода, достигший своего апогея в годы «безбожной пятилетки» и сталинской культурной революции, должен был подорвать авторитет церкви как учреждения и очистить публичное пространство Советского Союза от символического влияния религии. К тому времени, как Сталин в разгар Второй мировой войны, в 1943 г., возродил православную церковь, религия была практически вычеркнута из советской общественной жизни и у церкви не было политического влияния за пределами тех функций, которые ей оставило советское государство. Воинствующий атеизм сделал свое дело и мог уходить.
Когда после смерти Сталина в 1953 г. Хрущев вернулся к религиозному вопросу, религия стала расцениваться как идеологическая проблема. После того как идеологическая кампания, развернутая в июле 1954 г., привела к «грубому администрированию» в отношении церкви и верующих, ЦК КПСС издал постановление от 10 ноября 1954 г., где указывалось, что теперь религию следует считать не политически враждебной силой, а скорее чуждой идеологией. Поскольку и сама православная церковь, и верующие теперь считались «патриотичными», религия больше не представляла политической опасности для советской власти, но по-прежнему обладала способностью разлагающе воздействовать на сознание советских людей и тем самым препятствовала дальнейшему движению по пути прогресса. В соответствии с хрущевским проектом построения коммунизма религию следовало истребить на корню, чтобы воспитать в советских людях коммунистическую сознательность.
Поскольку передовой фронт войны с религией теперь проходил через сознание советского человека, воинствующий атеизм раннего советского периода уступил место научному атеизму. Целью атеистической работы при Хрущеве было развитие научно-материалистического мировоззрения, и для достижения этой цели государство применяло две стратегии. Первая – осуществлявшаяся правительственными чиновниками, в чью компетенцию входили дела религий, – включала закрытие культовых учреждений, роспуск религиозных общин и резкое снижение активности церкви путем установления новых правовых и финансовых ограничений как для религиозных организаций, так и для духовенства. Вторая стратегия – проводившаяся через партийные органы и общественные организации, такие как общество «Знание», – предполагала распространение научного просвещения через формальное и неформальное образование, средства печати и публичные лекции. Результаты были неоднозначны. К концу кампании, в 1964 г., более половины культовых учреждений в стране было закрыто, а энтузиазм советских людей в отношении освоения космоса свидетельствовал, что они восприняли научное просвещение. Но, взявшись за социологическое изучение советского общества, специалисты по научному атеизму выяснили, что закрытие церквей не повлекло за собой ожидаемого сокращения числа религиозных обрядов или сумм церковных доходов, а научное просвещение не всегда порождало атеистические убеждения. Урок хрущевской антирелигиозной кампании для советских атеистических кадров состоял в том, что многим советским людям оказалось нетрудно примирить науку с религией, а веру или неверие с религиозной обрядностью. Многие по-прежнему опирались на религию как на источник моральных норм, традиций и ритуалов перехода. Таким образом, религия продолжала формировать умонастроения и быт сообщества, семьи и отдельных людей.
Опыт хрущевской эпохи заставил теоретиков атеизма переосмыслить то, как они понимают религию и чего надеются достичь с помощью атеизма, и в брежневскую эпоху это привело к движению в сторону позитивного атеизма. Вместо того чтобы просто фокусировать внимание на критике и отрицании, пропагандисты и эксперты сконцентрировались на выработке атеистических убеждений и «социалистического образа жизни». В ходе атеистической работы стали поднимать моральные и духовные вопросы. На страницах органа общества «Знание», журнала «Наука и религия», шли интенсивные дискуссии о превращении журнала в печатный орган, поднимающий мировоззренческие вопросы, и даже о переименовании его в «Мир человека». Центр атеистической работы также стал смещаться от собственно веры к обрядности и повседневной жизни. При Брежневе партийное руководство инвестировало значительные ресурсы во внедрение социалистической обрядности и нового коммунистического быта – вернувшись к тем проектам, которые возникли на заре советского периода, но были отвергнуты в конце 1930‐х гг. В контексте эпохи «развитого социализма» социалистическая обрядность рассматривалась не только как духовное основание социалистического образа жизни, но и как лучший способ воспитания идейной убежденности. Оказавшись в неожиданной для себя роли духовных наставников, советские атеистические кадры перенесли свое внимание на внутренний мир обычного советского человека. Этот поворот отражал признание того, что для успешного воплощения советского атеистического проекта необходимо обратиться к новым вопросам и переместиться в новые сферы.