— Жила, — спокойно ответила. — У погрибе с сыном ховались.
— И ни разу с ними не встретились?
Не сказал с кем, но она поняла.
— Та видела.
Он отложил ложку.
— И вас, такую красивую… — Лейтенант оборвал фразу и низко наклонился над миской. Он не видел лица женщины, но физически ощущал ее усмешку.
— В оборванном ходила, золою мазалась. Еще подлить?
— Нет-нет, спасибо! — торопливо отказался лейтенант и поспешно поднялся. Он стал надевать ремни.
— То что за карманчик? — спросила женщина с любопытством.
— Это? — уточнил, дотронувшись до клапана на ремне.
— Ага.
— Для свистка. Только нет его у меня.
Она продолжала изучать его амуницию.
— А пистолет не носите?
— В госпитале остался.
— И долго лежали у госпитали?
— Три месяца.
— Три месяца! — Она громко ахнула. — Боже ж мой! И куда вас ранило?
— В голову и в грудь.
— В сердце? — ужаснулась она.
— В двух миллиметрах прошла.
Глаза ее выражали столько участия, жалости и сострадания, что он не мог не успокоить ее.
— Теперь все позади! До свадьбы заживет, — с нарочитой бодростью похвалился.
— А вы и неженатый? — удивилась она.
— Не пришлось как-то, — в смущении оправдался он. Почему-то не хотелось быть моложе ее, перед войной ему исполнилось восемнадцать.
— Ну и слава богу! — с облегчением вздохнула женщина. — Чего сирот на свете плодить.
Лейтенант стоял уже одетый, но не уходил. Не уходилось почему-то.
— Долго в городе пробудете?
Она удивительным образом отгадывала его настроение.
— Не знаю еще. А сейчас надо идти.
Он вышел в сени, нагнулся, проверил узел на вещмешке. Женщина стояла в проеме двери, привалившись плечом к косяку.
— Тяжелющий! — вспомнив, кивнула в сторону вещмешка. Заметив, как неуверенно лейтенант протянул руку за шинелью, предложила спокойным голосом: — Хай висит. Жарко ж. Никто ее тут не тронет.
— Если можно, — сказал он с благодарностью. — Я, наверное, скоро.
— Когда ни придете, застанете, — успокоила она. — У меня отгулу три дня. Отпустили нас, пока энергию наладять.
Лейтенант шел, с трудом сдерживая желание оглянуться. Он был уверен, чувствовал, что женщина глядит ему вслед.
Вернулся он поздно, возбужденный и счастливый. Проба удалась — из гильз, что он принес, выплавили плотный желтый слиток, шероховатый от крупинок формовочной земли.
Директор связался с горкомом и получил «добро», лейтенант переговорил по телефону с капитаном Федотовым. Тот подтвердил обещание дать машину. «Только гильзы в кучу сам собери. Людей у меня нет. Точно». Гильзы лейтенант сам наберет, до одной отыщет!
Женщина обрадовалась его приходу, хотя и не могла сомневаться в его возвращении. Знала, что придет, и все-таки обрадовалась.
— Если можно, — с легким сердцем обратился лейтенант. — Я переночую у вас эту ночь. Шинель есть, на лавке устроюсь.
— Та у нас еще кровать. — Женщина показала на ситцевую занавеску, скрывавшую вход во вторую комнату. — Ужинать будете?
Она ждала его, ужин приготовила, даже где-то за бешеные деньги или в обмен на что-то достала бутылку самогону.
— А вы? — спросил лейтенант, увидев на столе только одну стопку из толстого граненого стекла.
— Кушайте на здоровье.
Он запротестовал, и она сразу с явным удовольствием выставила из буфета загодя приготовленные тарелку и граненую стопку. В доме существовал определенный этикет приема гостей, о котором лейтенант не имел понятия. А быть может, женщине было приятно получить от него приглашение.
Под абажуром чернел пустой электропатрон, светила керосиновая лампа. В мягком оранжевом облаке женщина казалась еще красивее. Она нарядилась в белую кофточку, щедро расшитую крестом, на плечах — черный с красными цветами платок. Ей шло это яркое одеяние, и лейтенант невольно любовался ею.
Самогон оказался на редкость крепким. Лейтенант выпил стопку и жадно набросился на закуску. Хозяйка же только сдвинула черные стрельчатые брови, поднесла к точеному носу хлебную корочку и лишь потом принялась за еду.
Вторую стопку лейтенант поднял за счастье в этом доме.
— Какое тут счастье, — грустно сказала женщина. — Третий год без мужа. Как ушел в сороковом, так и не вертался. А теперь… — Она горестно махнула рукой и выпила.
Лейтенант совсем охмелел, забыл о лавке и улегся на разостланную кровать.
Женщина скрылась за занавеской. Она вернулась в длинной ночной сорочке, босая, задула лампу и подошла к кровати.
— Хорошо устроились? Ничего не надо?
Он ощутил ее горячее дыхание, выпростал из-под одеяла руки и прошептал дрогнувшим чужим голосом:
— Надо…
Она обхватила его за шею и жарко, влажно поцеловала. Он тоже поцеловал ее и сильно-сильно прижал к себе.
— Ну что ж ты? — изнемогшим голосом спросила она. — Или неумелый?
— Я еще никогда… — не чувствуя ни стыда, ни унижения, признался лейтенант.
Она тихо рассмеялась. И были в ее смехе и ласка, и застенчивость, и счастье.
— Сколько тебе годов? — спросила потом.
— Скоро двадцать.
— Боже ж мой, какой молоденький! — Она опять странно засмеялась, но уж не так, как в тот раз, а скорее с непонятной ему печалью.
— А ты что в городе делаешь, если не секрет?
То, что он задумал, не было секретом. Выслушав его короткий рассказ, она притихла и немного отодвинулась на край постели. Ему почему-то тоже захотелось побыть одному.
Женщина, наверное, не спала ни минуты и ночью разбудила его.
Затем она сразу уснула, обессиленная и счастливая, а лейтенант так и пролежал с открытыми глазами до первых проблесков зари.
Он бесшумно оделся, прихватил шинель, пустой вещмешок и вышел из дома. На безлюдной улице обесцвечивались фиолетовые тени. Не надеясь на попутный транспорт, лейтенант решил идти напрямик. Удалось сократить путь почти вдвое, и в ущелье пришел не таким уставшим, как вчера, с жаром взялся за работу.
По числу гильз в стрелковых ячейках, обложенных камнями, можно было судить, когда погиб солдат. В одних — гильз навалом, в других — совсем ничего. Там, где стояли пулеметы, гильзы были раскинуты веером. Вдоль всей позиции изредка попадались миниатюрные гильзочки «вальтера». Их лейтенант тоже брал.
Всюду лезли под руки колпачки с дужками и кольца от ручных гранат; встречались, но редко картонные цилиндрики из-под сигнальных ракет. На каменных обломках расплющенные и оплавленные остатки пуль выглядели птичьими следами.
Лейтенант передвигался на корточках, как археолог на раскопках, ощупывал и изучал стреляную-расстрелянную землю. И подумалось, что спустя много веков потомки, возможно, обнаружат под слоем песка и щебня следы древнего сражения в ущелье с непонятным названием Маржданское. Что же подумают они о жизни предков? Назовут диким воинственным племенем? Только не так, не это! Люди грядущего должны знать истину о великой войне, имена тех, кто защищал будущее человечества.
Осыпались камни на тропе: кто-то шел сюда. Лейтенант оглянулся и увидел женщину. Она приближалась, мягко колыхая бедрами, румяная от быстрой ходьбы, еще красивее, чем вчера.
Лейтенант оробел от неожиданности и не знал, как вести себя.
— Еле нашла! — воскликнула женщина, опуская плетеную корзину. — Добрый день!
— Добрый день, — пробормотал лейтенант, глядя вниз.
— Покушать вам принесла, — просто объяснила она свой приход. Безобидная тема разговора и почтительное «вам» возвратили лейтенанту самообладание.
— Спасибо. Зря вы только утруждали себя. Я не голоден.
Она засмеялась.
— Не голодный! Продукты усе дома оставили.
— А у меня аттестат есть, — сказал он и притронулся к карману гимнастерки.
Продовольственный аттестат сродни скатерти-самобранке, но его волшебную силу способен вызвать не владелец, а кладовщик продпункта. Она знала это, женщина с темными, все понимающими глазами.
— Аттестатом не закусишь. Назад пойдем — покажу, где склад: на станции, за водокачкой. Котелка нету? Воды принесу.
— Да я и сам, — сказал лейтенант, беря котелок.
Женщина взялась за дужку, и они наконец встретились глазами. В ее взгляде светились нежность и признательность и еще такое, чего он не мог определить одним словом. Она едва заметно качнулась к нему, и лейтенант, не устояв перед призывом, обнял ее. Женщина с готовностью приоткрыла яркие губы, но он не целовал, только прижался теснее. Они постояли так, обнявшись. Он — с закрытыми глазами, она — глядя перед собой на могилу с деревянным обелиском.
— Тут они и лежат?
Лейтенант вздрогнул, ослабил руки и отступил.
— Да.
Она протяжно вздохнула.
— Ну, кушайте, а я воды принесу и патроны пособираю.
Женщина произнесла это так, словно они вместе собирали гильзы и вот прервали работу на обед.
Он не посмел возразить.
Вдвоем работалось споро. Они вместе наполняли гильзами вещмешок и плетеную корзинку, он относил их, ссыпал в общую горку и опять возвращался.
— Уже на три тачки наберется, — прикинув на глаз металлический холмик, сказала женщина и поправила выбившиеся из-под платка черные, блестящие волосы.
— Машину обещали, — сообщил лейтенант и, покраснев, спросил: — Как вас зовут?
— Шура. А вас?
— Федя.
Губы женщины дрогнули и скривились.
— Как? — переспросила сдавленным голосом.
— Федя, — повторил он и сразу вспомнил, что ее мужа звали Федором. — Федор Михайлович, — добавил он, стремясь другим отчеством разрушить совпадение. — Федор Михайлович Миронов.
Она несколько раз кивнула, снова нагнулась за гильзами и больше не начинала разговор. Так, в молчании, они проработали еще часа два. Солнце переплыло ущелье уже давно, и бархатные тени стали густеть.
— На сегодня хватит, — предложила несмело Шура. — До темного чтоб дойти. Завтра закончим. А то и склад на станции замкнут.
Не получить продукты лейтенант не мог.
— Хорошо.
Пока он одевался, она отошла к могиле и замерла перед ней.