Подполз помощник радиста, зашептал, горячо волнуясь:
— Гвардии лейтенант! Там, рядом — воронка есть.
Алхимов, не оборачиваясь, кивнул и скомандовал:
— НЗО-один!
— «Волга», «Волга»! — закричал в ладонь с микрофоном радист. — НЗО-один, НЗО-один!
— Дивизионом, шесть снарядов. Беглый. Огонь!
— Дивизионом! Шесть снарядов! Беглый! Огонь! — передал радист.
— В укрытие, ползком, быстро! — приказал Алхимов, и они перебрались в еще дымящуюся бомбовую воронку.
Впереди обрушилось небо. Отряхнувшись от комков и дерна, Алхимов высунулся над рваным гребнем и чуть не заплакал от обиды. Опять перелет! А танки совсем уже близко. Дух бензина и перегретого масла перешибает запах взрывчатки.
— Прицел меньше!.. — яростно закричал Алхимов, но услышал отчаянное:
— Рацию разбило!
Хуже, страшнее не могло случиться. Катастрофа, конец… Без связи они не значили ничего. Трое обреченных в могильной яме. Радист в штабе дивизиона жадно ловит в хаосе голосов и морзянок знакомый голос «Днепра», батарейные телефонисты нетерпеливо дуют в микрофоны трубок, заряженные пушки ждут команды, а тот, кто только и может ее отдать, сидит на дне воронки, ожидая, когда лязгающие гусеницы завалят ее и пройдут дальше.
— Товарищ гвардии… как же мы?..
Алхимов вдруг смертельно устал. Равнодушно отозвался. Не приказал, посоветовал:
— Уходите.
— А-а… А вы? — голос радиста дрогнул.
— Уходите! — сорвался на крик Алхимов. — Немедленно!
Помощник радиста с готовностью подчинился и ящерицей выбрался наверх. Сержант не уходил.
— А ты — что?! И брось, брось тут свою немую коробку!
Сержант закинул рацию за спину, продев руки в широкие стеганые лямки, выжидающе смотрел на лейтенанта.
— Иду, — проворчал недовольно Алхимов. Никуда ему не хотелось идти. Все потеряло смысл, будто он и родился лишь затем, чтобы умереть здесь, вблизи догорающего хутора, исчезнуть вместе с ним.
— Братцы! Братцы-ы! — испуганно позвали сверху.
— Ты, Федя? — встрепенулся радист.
— Ранило меня, — донесся страдающий голос.
— Помоги, — сказал Алхимов и опять, но уже спокойно велел бросить разбитую станцию. Он ненавидел ее, тяжелую бездыханную коробку. — Уноси раненого. Поосторожнее там…
Он полез следом, перевалился через кольцевую насыпку, скатился, пополз. Оглядевшись, короткими перебежками, прячась за кустики, понесся назад. Надо искать связь. Живую, действующую.
Редкие пехотные группы пытались закрепиться, отстреливались.
От быстрого бега с падениями бешено колотилось сердце, перехватило дыхание. Пот заливал глаза; взмокла гимнастерка.
— Лейтенант! — неожиданно закричал кто-то над самой головой. — Где ж твоя артиллерия разэтакая?! Огня, огня давай!
Алхимов не заметил, как очутился в неглубоком, наскоро отрытом окопчике, рядом с командиром полка стрелковой дивизии.
— Связь… — с присвистом заглатывая воздух, выговорил. — Связи нет… — И взмолился: — Дайте рацию!
Подполковник, не раздумывая ни секунды, гаркнул:
— Рацию артиллеристу!
Прижимистый батальонный начал отнекиваться, но комполка грозно оборвал его:
— Срочно!
И опять есть связь — два пехотинца с железной коробкой.
— Второй диапазон, сто восемьдесят три, «Волга»! — заторопил радистов Алхимов. — Я — «Днепр».
Не все, еще не все потеряно. Есть зачем жить!
— Лейтенант, — тронув за плечо, негромко сказал подполковник. Алхимов запамятовал его фамилию. Впрочем, какое это сейчас имело значение? — Отходим, лейтенант. Надо отходить.
Алхимов энергично замотал головой, оторвался от бинокля.
— Я остаюсь, — просительно вскинул глаза. — И они.
— Да-да, — поспешно успокоил подполковник. — Радисты с тобой.
Рядом шмякнулась и с противным визгом отрикошетировала стальная болванка противотанкового снаряда.
— «Волга», квадрат семь, пять снарядов! Огонь!
— Огонь! — эхом повторил радист-пехотинец.
Нетерпеливое, до зуда в ладонях, ожидание далеких выстрелов. А танки — вот они, видны черные жерла пушек.
«Уменьшить, уменьшить прицел! — с огорчением понял ошибку Алхимов. — Меньше на два, нет — на три деления. В самый раз…»
Перелет! Что и следовало ожидать. С учетом упреждения, времени на передачу и выполнение команд до танков будет… Ничего уже не будет: цель и наблюдатель совместятся в «яблочке». Идеальный случай для стрельбы с закрытых позиций. Такой случай рассматривается только в классической теории. Наблюдатель в «яблочке» — уже не стрельба по вражеской цели. Не только по цели. Это — огонь на себя, самоубийство. Или — самопожертвование.
О такой смерти мечтал, наверное, Леонтьев… Почему он вдруг вспомнил о несчастном?.. Можно торжественно, последний раз в жизни скомандовать: «Огонь на меня!» Умереть «с музыкой», как говорил… Почему опять Леонтьев?
— «Волга» на связи, командир, — доложил радист.
— Прицел меньше три! Огонь!
На лобовой броне танка, замыкающего ромб, черное пятно. Алхимов давно обратил на него внимание…
— Передал, командир.
Все-таки ты не один, с тобой еще двое. И бой не окончен.
— Сматываться! За мной, бегом!
Они отбежали метров тридцать и свалились в полуразрушенный ход сообщения. Тугая волна ударила в спины, столкнула вниз, уберегла от смертельного веера осколков. Лишь что-то больно вдавилось в живот и бедро. Нет, не ранен, камень, вероятно. Ну что?
Танки, все тринадцать, — на ходу, а несколько бронетранспортеров отстали.
— Прицел меньше…
— Сейчас… командир… — Радист никак не отдышится. Алхимов только сейчас и мгновенно увидел, какой он пожилой, старый, этот радист. И напарник его. Оба полуживые от непомерного для такого возраста физического напряжения. Он, Алхимов, моложе раза в два и то…
Алхимов подсел к рации, отстранил солдата.
— «Волга», «Волга»! Как слышите? Я — «Днепр».
Насколько удобнее и проще самому держать связь. И время экономится.
— Прицел меньше… Огонь!
В сиротском, по грудь, окопе долго не усидеть, и танки уже рядом.
— За мной, бегом!
Радиостанцию он взвалил на себя, но старики и налегке едва поспевали. Отстали безнадежно или проскочили дальше в сумятице, когда он залег под бугорком с орешником. Может, ранило, убило: снаряды огневых налетов дивизиона взрывались не только среди немцев. Координаты ведь общие, на карте и на местности.
— «Волга», «Волга», я — «Днепр»…
То был самый острый и самый обидный момент. Алхимов лежал в яме из-под ели. Ее вырвало с землей и корнями, как выворачивает деревья ураган. Поверженное могучее дерево простерлось метров на двадцать, косо вздыбив метровое сплетение земли, корней, травы вокруг комля. Толстый шершавый ствол с густой хвойной кроной и зонт выворотка лежали поперек пути атакующих. Издали заметив преграду, танки отвернули в сторону. Бронетранспортерам и подавно не одолеть было такой препоны. И они обтекали ее.
Ель значилась на картах — Алхимов точно это помнил — отдельным деревом. Прекрасный ориентир для минометчиков и артиллеристов. На рабочей карте батареи ему присвоили номер. Ориентир № 8.
Они лежали бок о бок, сраженная на посту вековая ель и гвардии лейтенант Алхимов. Лежали в центре танковой дуги: оба крыла ее грозили сомкнуться в кольцо. Как тогда, у Оредежи… Опять в поле зрения бинокля танк с темным пятном под башней. Не пятно это, а эмблема — голова зверя с окровавленной пастью!
Вот что встревожило память, отчего смутно, подсознательно всплыл бедный Леонтьев. Опять это ненасытное страшное чудовище.
Ничего, ничего, теперь не уйдешь!
Внутри все горело, клокотало, а голос был неестественно спокоен:
— «Волга»! Цель — ориентир восемь!
— Цель — ориентир восемь, — повторил далекий штабной радист.
— Да-а, — удостоверил верность приема команды Алхимов. — Пять снарядов!
— Пять снарядов…
— Да. Беглый!
— Беглый… — голос радиста звучал как из другого мира, куда Алхимову даже теоретически не было возврата.
— Да. Натянуть шнуры!
Теперь выждать, не торопиться. И не опоздать. Не дай бог — опоздать!
— Натянуть шнуры, «Волга»!
— Готово…
Алхимов быстро оглянулся, словно мог увидеть отсюда своих солдат у пушек. Командиры орудий вскинули над головой невидимые клинки. Рубанут наотмашь: «Огонь!» Наводчики дернут уже натянутые боевые шнуры: «Выстрел!» Дульные тормоза с жаберными щелями полыхнут багровой вспышкой, мгновенно отскочат массивные стволы. Замковые откроют затворы, и дымные гильзы, звеня и приплясывая, отлетят к станинам. А стопятидесятидвухмиллиметровые гранаты уйдут в зенит и низвергнутся с неба на цель — ориентир восемь.
Танки все ближе, ближе. И тот, с черным ягуаром. Еще немного, в самое «яблочко» чтоб…
— Огонь!
И съежился, вжался в рыхлый грунт. Отбегать было некуда. Вокруг танки.
Ударная волна толкнула в круглый парус выворотка и сдвинула ель, словно пытаясь поднять ее. Алхимова накрыло толстым защитным слоем земли и корней.
Пять залпов — два с половиной центнера тротила и стали рухнуло на пятачок земли. Алхимова будто раскачивали за руки и за ноги, били головой в медный колокол. Мутилось сознание, в груди колыхалась тошнота, сумасшедший грохот и звон колошматили в барабанные перепонки. И — плотная тяжесть сверху, от которой нечем дышать.
Давясь дурнотой, задыхаясь, Алхимов с трудом выбрался из-под завала. Он жадно глотнул прогорклый воздух, отравленный дымом взрывчатки, закашлялся до спазм в животе, а отойдя немного, протерев запорошенное лицо и глаза, заплакал от обиды и злости.
Тринадцать танков, воссоединившись за поваленной елью в боевой ромб, лязгали, ревели, стреляли уже позади, за спиной. Но бронетранспортеры отстали. Огонь дивизиона оторвал пехоту, оторвал! Две машины валялись вверх днищем, из третьей выворачивался, ввинчиваясь в мутное небо, черный смерч. Уцелевшие автоматчики, что еще несколько минут назад строчили из своих «шмайссеров», драпали к лесу. Остальные, не потерявшие хода машины откатывались назад. Нет, дивизион не впустую выпалил шестьдесят снарядов. С танками, отрезанными от пехоты, легче совладать, легче…