— Это не там, где вы с Разлукой от овчарок отбивались?
Схватка в траншее уже тоже считалась выдуманной.
Немецкая цепь возникает из облака столь внезапно и близко, что мы едва успеваем приложиться к автоматам.
Гомозову удалось сдвинуть крышку переднего люка. Люк служит ему амбразурой. Я пристроился у пробоины в боковой стенке.
Идут в ход гранаты, принесенные Разлукой.
Уцелевшие «гитлеры паршивые» залегли и поливают нас автоматным огнем.
Секретный наблюдательный пункт превращается в броневую точку со всей диалектикой ее достоинств и пороков. Достоинства — в броневой защите, порок — в беззащитной недвижимости: ни отступить, ни глубже укрыться.
Придется убираться, и как можно скорее, но пока об отходе и речи быть не может: перестреляют. Надо выждать удобный момент, если такой еще представится в нашей жизни.
В лобовой лист рубки косо ударяет снаряд, очевидно болванка, снаряд без взрывчатки. Сумасшедший звон металла остается в ушах. Кричу в телефон и не слышу ответа. Гомозов жестом дает знать, что связь прервана.
Сейчас батарея выпустит еще по два снаряда из каждого орудия и замрет до новой команды, а ее не будет.
Снаряды отрывают лоскуты от дымовой завесы. Едва она успевает отрасти, гремит новая серия взрывов. Опять затягивается удушливый мрак, теперь надолго. Связи нет.
Вот-вот дым поглотит наше убежище, и мы уйдем. Вдруг на автостраду обрушивается еще одна батарейная очередь. Еще и еще.
Ошибиться невозможно: кто-то повторил мою команду на НЗО-5.
Разлука, конечно. У Есипова «фантазии нет». Разлука точно подметил.
В огне разрывов видны немцы. Они были совсем близко от нас, в нескольких шагах, которые им уже заказаны навсегда.
Пищит зуммер. Даже я слышу, ушам стало легче.
— Есипов докладывает! — надрывается трубка. — Разлука сказал! Новый пункт для вас выбрал! Левее! Он туда связь потянул!
Умница ты мой, Разлука! Все понял, все сделал как надо.
— Отходим!
Сперва выбирается Гомозов, за ним я. Скатываемся по крутому откосу дорожного полотна, переводим дух и бежим что есть сил влево искать Разлуку.
Гомозов натренированным чутьем разведчика безошибочно угадывает место нового наблюдательного пункта, у перебитой ветлы. Там уже залегли трое наших. Они не оглядываются и не видят нас. Каски часто-часто дрожат, плечи трясутся от прижатых к телу автоматов. Неожиданно один из солдат рывком выскакивает наверх. Он что-то кричит и бросается вперед, угрожающе потрясая гранатами.
Круто сворачиваю и взбегаю по насыпи, валюсь ничком у самой кромки.
На противоположной стороне, прячась за ветлами, осторожно крадется танк. Вот он качнулся и замер. Куцый ствол пушки нацеливается на нашу самоходку. Мы вовремя выбрались из нее.
— Назад!
Разлука не слышит, бежит прямо на танк. Бежит в рост, открыто, вызывающе. И это не дикое безумство, не отчаяние смертника. Это демонстрация, отвлекающий маневр.
— Разлука!
— Разлука! — во всю мочь своих богатырских легких вторит Гомозов.
Все напрасно. Разлуку уже нельзя ни остановить, ни воротить назад.
Его заметили. Обдирая до искр бетон, танк спешно разворачивается навстречу неотвратимой опасности. Строчит пулемет. Пули свистят над нашей головой. Разлука метнулся влево.
— Заманывает, — хладнокровно комментирует Гомозов: солдатский азарт на миг заглушил в нем чувство тревоги за товарища.
Танк крутнулся вслед за человеком с гранатами, но тот ушел еще левее, а танку мешает толстая ветла. И пока танк сдает назад, чтобы обойти препятствие, Разлука, теперь уже пригнувшись, мчится прямо.
Гомозов пускает веером длинную очередь, прикрывает Разлуку от немцев, высунувшихся за автострадой. Сейчас это единственное, чем мы можем помочь Разлуке. Я тоже поднимаю свой ППШ.
Разлука уже на середине голой бетонной полосы. Теперь только вперед, в мертвую зону танкового пулемета.
Нас слишком мало, чтобы броситься вслед за Разлукой.
Откуда-то издалека дробно лупит крупнокалиберный пулемет. Разлука вдруг налетает на невидимую стену. Он даже откидывается назад, и каска, вихляя, катится по отполированному бетону.
Разлука выпрямляется, восстанавливает равновесие и падает как подкошенный.
Но он жив, руки не выпустили гранат. Поединок еще не окончен. Напрасно танк снова разворачивает пушку на нашу самоходку. Разлука медленно, но неотступно ползет на врага.
Кажется, я плачу от бессилия и ненависти.
Гомозов выслеживает немцев. Глаза его рыщут то в одну, то в другую сторону. Наши автоматы перебивают друг друга, схлестываются, смолкают, опять трещат.
Разлука, приподнявшись боком, швыряет гранату. Она взрывается в двух шагах от танка.
— Ослаб! — с болью кричит Гомозов.
Танк не поворачивается, он прыгает навстречу неумолимой смерти, как волкодав на цепи.
Разлука выбрасывает под гусеницы вторую гранату. Теперь она достигает цели.
Гомозов без промаха стреляет по экипажу, который пытается спастись из подбитого танка.
Я бегу к телефону.
Под прикрытием огненного шквала Гомозов скользит через автостраду, как ящерица. Разлука, часто замирая, тянется назад, к своим.
Он лежит на носилках, непривычно длинный и тихий. Светлые выпуклые глаза с грустинкой глядят на нас.
Подле носилок стоит на коленях Есипов с заготовленной цигаркой.
— Подымишь, а, Разлука?
— Как дам ему по смотровой щели, — тихо заговаривает Разлука, — он и ослеп, Гитлер паршивый. Я тогда шасть гранату в люк, потом как долбану по стволу, он и нос повесил, Гитлер паршивый.
— Трепач ты, Разлука, — слезно говорит Есипов.
— Как угодно. — Разлука пытается передернуть плечами, но сейчас это не получается. Разлука морщится и зажмуривает глаза.
Сегодня же напишу наградной, представлю к Красному Знамени. Немедленно, пока последний треп Разлуки не дошел до командира дивизиона.
Нет, сегодня не придется. А на завтра трудно загадывать…
Сдираю с руки часы с черным циферблатом, центральной стрелкой и навинчивающейся герметичной крышкой.
— Махнем?
Разлука открывает глаза и едва заметно покачивает головой.
— Эти не могу… Разбились.
— Ничего, починим! — заверяю я и, растянув браслет, надеваю часы на левое запястье Разлуки.
Он пытается достать из кармана шинели свой знаменитый фордовский будильник.
Помогаю ему.
В руке дребезжащий тряпочный сверток.
— Завод недельный, — напоминает Разлука и устало прикрывает глаза.
Приходит машина. Разлуку уносят от нас.
От меня.
ДОРОГОЙ ВОЙНЫ
Пробиться в райвоенкомат оказалось непросто. Часовой, приписник в расплющенной пилотке, похожей на старую тюбетейку, замахал рукой: отойди, дескать.
— Мне к комиссару, — как мог солидно объяснил Виктор.
Часовой повел подбородком в одну, потом в другую сторону. Военкоматский просторный двор с палисадником был забит мобилизованными.
Многие явились по повестке с семьями. Люди сидели, лежали, курили, ели, читали газеты с первыми сводками Информбюро, переговаривались. Молодежь, сгрудившись вокруг баяниста, подпевала вполголоса всему, что он играл.
Виктор развернул плечи, чтобы часовой лучше разглядел полный набор оборонных значков. В это время приоткрылась дверь и кто-то произнес: «Федоровглебпетрович».
Часовой встрепенулся, оторвал от крылечка приклад винтовки и выкрикнул на весь двор:
— Федоров! Глеб! Петрович!
Из-за куста жасмина раздалось «я!». Парень в пиджаке внакидку прыжком вскочил на крылечко и исчез за дверью. Виктор хотел проскользнуть следом, но часовой наклонил набок винтовку и, как вначале, замахал рукой.
— Что вы меня, словно курицу, гоните! — обиделся Виктор.
— Вызовут — иди, а так не велено.
Часовой посмотрел добрым, жалостливым взглядом, вздохнул.
— И не курица ты вовсе, а цыпленок еще.
— Я доброволец, а не цыпленок, — с достоинством ответил Виктор, смерив взглядом часового от туго навернутых обмоток до раздавленной пилотки.
— И тем более раз доброволец — терпение иметь должен.
Дверь опять приоткрылась, назвали новую фамилию. Часовой, отвлекшись разговором, не расслышал. Досадливо охнув, он пошел переспрашивать.
Виктор рванулся в коридор и вошел в первую попавшуюся комнату.
Лейтенант, замученный почти непрерывной трехсуточной работой, оказался таким же несговорчивым, как часовой. К счастью для Виктора, на шум заглянул сам военком.
— Здравствуйте, Петр Иванович, — учтиво поздоровался Виктор. Они были знакомы: приглашал военкома на вечер встречи с участниками гражданской войны.
— А-а, комсомольский бог двадцать второй школы Ширшов!
Виктор победоносно покосился на лейтенанта.
— Петр Иванович, хочу добровольцем на фронт, а он…
Но военком не стал слушать.
— Все ясно, — перебил и сказал лейтенанту: — Предложите училище.
Училище! Пока доедешь туда — и война кончится. Кроме того, Виктор никогда не мечтал о военной карьере. Разобьют Гитлера, и Виктор обязательно поступит в университет.
Выложить все это военкому не успел, тот ушел, а лейтенант, вконец теряя выдержку, закричал:
— Не хочешь в училище, иди в школу младших командиров. Три месяца и — на фронт!
«Три месяца! Да за эти три месяца!..»
— Не бойся, успеешь, — сразу уставшим и грустным голосом сказал лейтенант. — Пролетариату Германии тоже время требуется для революции.
Виктор и сам знал, что теперь в Германии вспыхнет революция. Еще в девятом классе учитель… Тем более что революция! Да за три месяца!..
Лейтенант, потеряв терпение, резко отрубил:
— Да — да, нет — жди повестки. Все!
«Если не согласиться, повестку пришлют после войны — восемнадцать лет, исполняется только в ноябре…»
— Ладно.
Лейтенант, смягчившись, доверительно сказал:
— Советую танковую. Сам когда-то мечтал. Не повезло. На алгебре срезался. У тебя как с математикой?
— Отлично.