— О чем тогда думать?! — воскликнул лейтенант, и Виктор не устоял перед столь убедительным доводом.
— Согласен.
Когда уходил из военкомата, часовой без тени обиды выговорил:
— Обманул старика, значит, без спросу пролез.
— Не сердитесь, — извиняющимся тоном сказал Виктор.
— Сколько тебе, сынок? — спросил вместо ответа часовой.
— Восемнадцать. Почти.
— И взяли?
— Знакомство у меня, — решил созорничать Виктор. — Блат.
— Блат, — часовой вздохнул. — Блат, конечно, сила. И на войне тоже. Только длинная она, дорога войны.
— Пустяки, папаша, — успокоил и даже пропел от избытка радости: — «И танки наши быстры!»
Через два месяца Виктор был в Челябинске с отличиями младшего сержанта на черных петлицах. Здесь его назначили в экипаж, который приехал с фронта за новым танком.
Командир полюбился сразу. Когда Виктор прибыл в экипаж, старшего лейтенанта не было, он появился к вечеру. Поздоровался со всеми за руку, Виктора оглядел внимательно, испытующе, как будто можно было с первого взгляда оценить, на что способен этот молоденький младший сержант, почти мальчишка, синеглазый, русый, только брови да ресницы по какой-то случайности черные.
Виктор стоял руки по швам и тоже разглядывал приземистого, мускулистого человека с орденом на гимнастерке.
Наконец старший лейтенант снял фуражку, провел рукой по стриженой голове и коротко спросил:
— Кто?
— Новенький, — доложил механик-водитель Богаткин. — Радист-пулеметчик, на место Кудрина… — Он подавил вздох.
Карие, с прищуром, глаза все еще продолжали прощупывать и изучать.
— Зовут как?
— Виктор…
Старший лейтенант вторично подал руку и серьезно сказал, произнеся имя Виктора на французский манер:
— Очень приятно, Викто́р. Меня старшим лейтенантом величают. Ивлев по фамилии. Очень приятно!
— Мне тоже, — ответил учтивостью на учтивость Виктор и смутился.
Старший лейтенант, Богаткин и заряжающий Тихонов, не сдерживаясь дольше, засмеялись.
Отсмеявшись, старший лейтенант вдруг сказал, перейдя на «ты»:
— А знаешь, что означает имя «Викто́р»? Победитель! От «виктория» — победа.
— Старший лейтенант по-французски здорово знает, — рассказал потом Тихонов. — Он, когда еще курсантом был, в Испанию мечтал попасть, в интернациональную бригаду. А ты, случайно, не владеешь?
— Немецкий учил, — ответил Виктор.
Старший лейтенант Ивлев знал многое на свете, а дело свое военное — до тонкости. Даже в таком малом — забраться в танк — и то не было ему равных. Виктор долго тренировался, но так и не достиг той быстроты и ловкости, с какой командир занимал свое боевое место в машине. С тела Виктора не сходили лилово-желтые метины.
— Больше синяков, меньше шрамов, — подбадривал командир.
— Точненько, — поддакивал механик-водитель Богаткин. — Впрочем, жареным запахнет, так угрем выскользнешь.
Шутки Богаткина всегда были мрачными, словно и не шутил он, а предсказывал беду. Он и улыбался странно. Блестящая, какая-то голая кожа на его лице со следами ожогов туго натягивалась, и улыбка выглядела деланной.
— Без тренировки и огонь не поможет. А вообще, не гореть — фрицев бить едем. Это главное. Так, Ширшов?
Разумеется так! Виктору не терпелось скорее попасть на фронт, а эшелон, как назло, сутками простаивал на маленьких станциях, пережидал на разъездах.
Старший лейтенант ходил вместе с начальником эшелона к дежурным комендантам, бранился, требовал, но все без толку. Эшелон был сборным: везли полевые кухни и конскую амуницию, продовольствие и всяческий обозный скарб. Платформа с тридцатьчетверкой торчала в эшелоне нелепо, как приблудная.
— И зачем старший лейтенант нервы треплет? — искренне удивлялся заряжающий Тихонов. — Харчимся по-фронтовому и сверху не каплет. Привезут, никуда не денемся.
— Вы бы и зазимовать не отказались вдали от шума фронтового, — вспыхнул Виктор.
Тихонов прищурил один глаз не то от махорочного дыма, не то от презрения и усмехнулся:
— Стихами запел? Ну-ну, погляжу я на тебя, когда настоящего пороха понюхаешь, какие тогда серенады запоешь.
— Ты его не трогай, Тихонов, слышишь? — вступился Богаткин. — Он еще свое отвоюет не хуже нас. Мужик, вижу, старательный, грамотный. — И неожиданно предложил Виктору: — Давай по-соседски подучу тебя своему делу.
— Мы немного проходили в школе двигатель. И трансмиссию, и ходовую часть. — Виктор загорелся, давно мечтал повести такую громадину, как танк Т-34.
— То в школе, а то я тебя учить буду. Самолично. Я в своем колхозе пятерых трактористами сделал.
— Вместе с тракторами? — наивным голосом спросил Тихонов.
— И с запасными частями! А вот кто тебя, лодыря, делал? Четыре года действительную прослужил, а, кроме своих снарядов, ничего не знаешь.
— С меня и того хватит, — добродушно согласился Тихонов. — Поворочал бы двухпудовых поросят, да еще на ходу, когда и так все кишки перепутываются, тоже другой работенки не запросил бы.
На это возразить трудно. Что правда, то правда. И Богаткин опять повернулся к Виктору:
— Мало ли какая ситуация выйдет. Старший лейтенант, он, как бог, машину водит, так у него и своих дел по горло. Идет, значит?
— Я с удовольствием!
Вечером, лежа под брезентом, Тихонов вдруг зашептал на ухо Виктору:
— Давай вылезем, поговорим.
Они перебрались по борту в другой конец платформы. Эшелон стоял у «очередного телеграфного столба». Было тихо и лунно.
— Ты на меня не в обиде? Не со зла я оборвал тебя и стихами попрекнул. Стихи я, между прочим, и сам сочиняю. Послушаешь?
— Пожалуйста, — все еще недоумевая, согласился Виктор.
— А ты сам — ничего?
— Я — нет.
— Прискорбно, — посочувствовал Тихонов. — Поэзия очень помогает. — Он откашлялся. — Ну, так я начну. Только Богаткину ни-ни! Пробовал раз. — Тихонов обиженно засопел. — «Лучше мотор выучи», — сказал Богаткин. Так я почитаю?
Еще раз откашлялся и начал:
Уничтожим мы скоро всех гадов.
Полной грудью вздохнем глубоко.
Жизнь пойдет — лучшей жизни
не надо!
Умирать не захочет никто!
Виктор ждал продолжения, но его не последовало.
— Ну, как?
— Хорошо, — щедро оценил Виктор. Ему и на самом деле стихи показались хорошими, они созвучны были его собственным мыслям и чувствам.
— Хорошо? — обрадовался Тихонов. — А здорово я слова Чапаева вставил? Помнишь, в кино, когда он Петьке с Анкой говорил про будущую жизнь? Теперь другое стихотворение, лирическое:
До свидания, города Урала,
До свидания, горные хребты.
«Ты вернешься, — девушка сказала. —
Не забудешь?» Я сказал: «А ты?»
Ну, как?
— Тоже хорошо. Короткие только.
— Хорошо?! А Богаткин, понимаешь!.. А что коротко, это специально! Во-первых, сочинять недолго. Во-вторых, можно без бумаги, запомнить легко. Верно?
Виктор слушал и думал о том, что, кроме отца с матерью, его никто не провожал на войну. И то лишь до трамвая: в городе объявили комендантский час.
— У вас в Челябинске девушка?
— С чего ты взял? — вытаращился Тихонов.
— По стихам.
Тихонов приглушенно засмеялся.
— Чудило! Это ж по вдохновению! — И торопливо напомнил: — Только Богаткину ни-ни!
— Не скажет, не бойся, — раздалось вдруг за спиной. В открытом люке виднелась голова Богаткина. Люк тотчас захлопнулся, но Тихонов поднял крышку. В машине горел свет. Богаткин что-то писал.
— Подъедать будешь?
— Зачем? Я твои стихи домой пошлю. «Жизнь пойдет — лучшей жизни не надо! Умирать не захочет никто!»
Тихонов успокоился, к нему возвратился обычный тон.
— А долдонишь, что умрешь.
— Точненько, — спокойно подтвердил Богаткин.
— Зачем тогда письмо?
— Письмо. То жене, детям. Для них жизнь замечательная будет. После войны, конечно. Это точненько. И что «уничтожим мы скоро всех гадов» — тоже.
— Как же «мы», когда тебя убьют? — зацепился Тихонов.
— Меня убьют, так вы останетесь, другие. Между прочим, — обратился к Виктору, — командир же сказал: Виктор — победитель.
— Бессмертный, — уточнил Тихонов. Шутя ли, всерьез — определить было трудно.
— Никита — тоже победитель, — заметил Виктор.
— Ну да! — Тихонов обрадовался несказанно: ведь его звали Никитой.
— И Георгий перевод имеет? — осторожно спросил Богаткин.
Виктор постарался вспомнить:
— Георгий — земледелец.
— Земледелец? — недоверчиво переспросил Богаткин, но сразу поверил. — Точненько. Тракторист и есть земледелец. Скажи пожалуйста! Земледелец… — Он помолчал и заговорил на излюбленную тему: — Выходит, в землю мне и возвращаться.
— И чего ты все каркаешь? — в сердцах упрекнул Тихонов.
— Я не каркаю, товарищ Никита-победитель. Я официальное заявление делаю: третью машину получите без меня. Предупреждаю.
Виктор в душе осуждал Богаткина, но в разговор вмешиваться не осмелился. Что он знал о войне? Его первая атака, первая радиосвязь в бою, первая очередь из танкового пулемета по настоящей цели — все это было еще впереди.
Дорога на вокзал в трамвае с синими лампочками, дорога на Урал с первым назначением, дорога на фронт в сборном эшелоне были дорогами на войну. Самой дороге войны еще только предстояло начаться. Но вступал на нее Виктор не в одиночку — в братском экипаже. Потом, на войне, не раз убеждался, что взаимоотношения танкистов и не могут быть иными: все четверо, от механика-водителя до командира, ели из одного котла, прикрывались одной броней, сражались одним и тем же оружием. Экипаж жил одной жизнью и в любом бою мог умереть одной смертью. Братство было кровным.
Но при всем этом старший лейтенант Ивлев всегда оставался командиром.
Перед самой контратакой, когда в последний раз проверяли внутреннюю связь, Виктор услышал искаженный ларингофоном голос: