Сначала в ее разрушении преуспевали греки, они переписали Библию, дабы оправдать свои нововведения{262}. Потом реванш взяли католики, исправившие всю мировую «историю» в угоду Риму.
Теологический спор перерос в войну. Для Запада то был бой за власть в средневековой Европе, за лидерство в геополитике, за обретение имущества и земель. Падение Византии и восхождение Рима – это этапы невидимой войны, которая превращала власть религии в религию власти… А точнее, в трагедию духа.
Усилиями Геласия I утверждалась формула власти: papa a nemine iudicatur (над папой никто не вправе вершить суд). Именно в это время и сформировался принцип о примате папы. Напомню, при Геласии I, возглавившие Западную церковь, «папство уже рассматривало себя источником любого права и стержнем истинного учения». Стремление папы стать наместником Бога на земле не знало границ, оно определяло его роль в геополитике.
Что мог предпринять в такой ситуации Вачаган Благочестивый? Он, насильственно обращенный в зороастризм при персидском правителе, был пленником обстоятельств. В горниле страданий рождалось его благочестие.
Придя к власти, Вачаган отрекся от чужой веры. Царь вернулся к Богу Небесному. Только на его помощь и оставалось рассчитывать правителю. У Кавказской Албании для борьбы с мощным противником не было ничего – ни ресурсов, ни союзников. В Кушанском царстве, откуда не раз приходила помощь, династия Аршакидов уже угасла{263}. И на Кавказе их власть иссякала.
Монастырь Амарас. Нагорный Карабах. Фото Игоря Дымова
Спасти страну могло только чудо. Тогда и объявил благодетельный царь свое «сильное желание обрести мощи святого отрока». Во все концы его владения разослали приказ священнослужителям – «поститься и просить у милостивого Бога даровать нам мощи блаженного Григориса».
Благочестивый правитель не сомневался, что молитва будет услышана. Так и случилось. Голоса с неба, вещие сны, видения и знамения, направляли поиск. И желанное чудо произошло! Оно подарило набожному монарху «духовное и сверхъестественное сокровище». Найденные безымянные останки объявили мощами святого Григориса{264}.
Увы, ни искреннее благочестие, ни «великие и славные дары, какими не был еще одарен никто из его предков, из предшествующих ему царей» не помогли Вачагану – он стал последним Аршакидом, правившим Кавказской Албанией. Власть царей с алтайской родословной на Кавказе пресеклась. Как напоминание о ней осталась часовня, возведенная благочестивым монархом в память о святом Григорисе.
…Так рассказывает эту историю Моисей Каганкатваци, живший в VII веке. Что здесь – правда, а что нет, судить трудно. Часовня сохранилась, она под алтарем церкви, возведенной в Амарасском монастыре. А вот само захоронение археологи искали долго и безрезультатно.
Начиная с 70-х годов ХХ века, пользуясь указаниями древних авторов, здесь проводил раскопки профессор Р. Б. Геюшев. Казалось бы, удача улыбнулась исследователю. Надпись на камне указывала, что перед ним могила, которую он искал. Однако погребение… не соответствовало ни христианским, ни тюркским обычаям. «Скелет находился в круглом ящике. Костяк лежал в скорченном виде (везде выделено мною. – М. А.)». А надпись на армянском языке, как вполне логично предположил исследователь, была высечена, видимо, позднее{265}.
Деревянная скульптура. Пермская государственная художественная галерея
Жестокое разочарование. Однако в науке приняты иные оценки: отрицательный результат – тоже результат. Археологические раскопки развеяли версию о «захоронении» отрока Григориса в Амарасе…
И все же власть многовековой традиции оказалась сильнее научных заключений, в монастырь по-прежнему стекаются толпы паломников. Место, где люди молятся, наполняется добрыми чувствами. И чем больше паломников приходит в Амарасский монастырь, тем святее становятся они и само место.
Справедливо замечено: «Чудеса там, где в них верят, и чем больше верят, тем чаще они случаются». Пусть так и будет.
Селение Джалган
Могила святого воина – самое почетное в Джалгане место. Оно рядом с мечетью. Когда-то над могилой возвышалась часовенка. С веками она разрушалась, ее восстанавливали вновь – сейчас лишь стены остались от нее
В селение Джалган я попал с трудом. И хотя на дворе стоял конец ХХ века, ничто не напоминало о том. Место, выбранное для жилья, – самое неподходящее во всей округе: на вершине горы, дорог нет, пашен нет, с пастбищами плохо. Однако живут люди, и живут очень давно.
Сюда добираться лучше на вездеходе. И не в любую погоду. Очень неудобное место, хотя рядом равнина, хорошие горные склоны, вода. Но Джалган стоит именно там – на вершине горы! И задачи у него всегда были иными, чем в других окрестных селениях. Джалган – охранник, страж святых мест. Об этом здесь знают все.
Обитатели селения живут как бы в стороне от всего остального мира. Будто другой народ с другой планеты. Кто они? Остается только гадать. На подъезде к селению обратил внимание на старинное кладбище, здесь были памятники, почти ушедшие в землю, были и неплохо сохранившиеся. По их форме понял, что в селении когда-то главенствовала персидская культура. Джалганцы говорят на фарси. Правда, их «фарси» не понимают ни персы, да и никто другой на свете. Самостоятельный язык? Самостоятельный народ? Возможно. В Дагестане такое не в новинку.
Когда поинтересовался их национальностью, сказали, что азербайджанцы. И добавили: «По паспорту». Но ни по языку, ни по культуре на азербайджанцев они не походят. Селение по духу иное. Низкие глинобитные домики с плоскими крышами и с окнами, выходящими во двор, глухие каменные ограды указывали скорее на Афганистан. И люди с выразительными, очень своеобразными лицами походили на афганцев{266}. Здесь всюду был Восток, Кавказ, но Кавказ особенный.
Время давно застыло в Джалгане: улицы принадлежали XV или даже X веку. Лишь электрические столбы возвращали воображение в реальность, напоминая, что на дворе уже конец ХХ века. Селение походило на огромную площадку, где готовились к съемке фильма…
Первой, кого мы увидели, была женщина, она откуда-то снизу несла кувшин с водой. Приезд незнакомых насторожил ее. Конечно, разговор не получился. Виной тому был не языковой барьер, а ее правильное мусульманское воспитание – она не имела права останавливаться перед чужаками.
Второй собеседник был поприветливее. Им оказался пожилой крестьянин, возвращавшийся с поля в уснувшее от летнего зноя село. Пригласил в дом, где за чаем поговорили «о том о сем» – на Востоке не принято набрасываться с вопросами и просьбами. Нужно неторопливо побеседовать с хозяином, дать ему почувствовать в вас гостя, и, только поняв, что вы за человек, собеседник сам решит, помогать вам или нет. Слух о нашем приезде пошел по Джалгану, беспроволочный телеграф заработал.
Одному соседу потребовалось что-то срочно спросить у нашего хозяина, и он, извиняясь, отозвал его от стола, за которым мы сидели. Вернее, сидели мы не за столом, а на глинобитном полу, где прохлада камня хорошо чувствовалась и была желанной. Перед нами лежала пестрая скатерть, на которую хозяйка поставила пиалы, банку с сахаром и ломтики сыра на тарелке… Потом пришли еще какие-то люди, потом мы вышли в сад, где ветки деревьев прогибались от зрелой черешни… К нам явно присматривались.
– Есть у нас пир, – услышал я наконец долгожданное (Пир – это святое место.)
Могила святого воина – самое почетное в Джалгане место. С веками она разрушалась, ее восстанавливали вновь – сейчас остались лишь стены. Да старая-престарая смоковница, которую по давней традиции высаживали около святых мест.
Конечно, это совсем не та смоковница, не первая – она ее внучка-правнучка. Прошли же, слава богу, почти тысяча семьсот лет. Неизменным оставалось лишь каменное надгробье, над которым не властны ни стихия, ни время. В узком проходе полуразрушенных стен лежал камень, будто отполированный с одного бока: за века ладони и губы паломников оставили на нем свой, очень заметный след… Вере человеческой уступают даже камни.
Когда я, стоя на коленях, коснулся надгробья святого Георгия, случилось необъяснимое. Тепло, излучаемое камнем, потекло по моим рукам, покалывая пальцы и наполняя душу радостью и счастьем. Это было его тепло. Такого блаженства я не испытывал никогда в жизни. В меня что-то вернулось, а камень под руками ожил, казалось, я прикоснулся к живому человеку. Чувствовалось даже затаенное дыхание…
В священной роще, она рядом с могилой, когда-то останавливались паломники, они собирались на молитвы – тенгриане, мусульмане и христиане приходили сюда. Здесь они отдыхали, приносили жертвы в честь святого воина, погибшего за веру. Алтарь и место разделки животных сохранились. И родник в священной роще живет своей бессмертной жизнью.
Правда, давно не приходят сюда люди. С 1917 года. Волны атеизма, захлестнувшие тогда Россию, прокатились и по Кавказу. Но даже они не смыли могилу святого Георгия – люди тайно ухаживали за ней. Не объявляя, разумеется, и не афишируя свою заботу. А вот священная роща пострадала. Ее приказали вырубить. К счастью, у властей не хватило сил довести приказ до конца.
…Окруженный тишиной, я сидел на поляне в священной роще, смотрел на родник, вспоминая:
Мы не знаем. Но они знают.
Камни знают. Даже знают
деревья. И помнят.
Василий Тимм. Памятник в священной рощице в 6 верстах от Дербента на том месте, где Петр Великий изволил обедать с Дербентскими жителями. 1851
Остатки этой рощи на горе Джалган уцелели до наших дней