– Как-то мне приснилось, что я пил жидких младенцев, – задумчиво проговорил Демид. – Страх душил меня, но я ничего не мог с собой поделать. Эти ребята были очень гладкими и приятными на ощупь. Наверное, в тот момент я и решил, что не хочу детей.
– У вас нет детей именно поэтому?
– Ну, мне нравится так думать. Что снилось?
– Матрешка.
– Матрешка?
– Да. Мы были матрешкой. Точнее, ее внутренней частью. Самой слабой.
Демид закрыл ноутбук и отложил его. Вздохнул.
– О ком конкретно ты говоришь, парень?
– О выживших. О нас. – Василь внимательно посмотрел на вахтенного. Его лицо изменилось, как будто он вспомнил о чём-то важном. – Только не говорите никому о грузе.
– Почему? Ни для кого не секрет, что мы раздобыли в Истаде ящик какого-то парашютного барахла.
– Тогда просто не напоминайте об этом лишний раз.
– Ну хорошо, хорошо. А о какой части твоего великолепного плана я должен вспомнить, если вдруг захочу наболтать лишнего?
Василь внутренне приготовился к блеску золотых зубов. Но Демид так и не улыбнулся.
– У меня нет планов, Демид Степанович. Хотя нет. Пожалуй, кое-что есть. Я не хочу стать таким же, как Корсин Вебер.
– Да брось. Не хочешь дружить с огромной подводной пиявкой? – Демид всё-таки улыбнулся. – Нам бы очень пригодился такой социальный навык.
– Этот цепной пес умеет только служить.
Стянув себя с койки, Василь отправился умываться. Его молодое лицо, явно обращенное к каким-то темным мыслям, отчаянно сигнализировало о том, что они все обречены.
Но Демиду не хотелось в это верить.
4.
К десяти утра они вошли в пролив Эресунн, а к одиннадцати уже должны были промочить горло в одном из баров Копенгагена. Но всё выглядело так, словно промочить горло решила вся суша. Вместо столицы Дании и причитающейся ей куска земли простиралось блестевшее, замусоренное море. Казалось, кто-то затопил муравейник.
Среди красных и синих грузовых контейнеров, чудом державшихся на воде, сновали катера с орущими людьми. Те размахивали руками и подбирали выживших. Муравьи, лишенные дома, в попытке спастись хватались за всё подряд. Суда покрупнее держались в отдалении. Те, что помельче, принадлежали береговой охране.
– Сумасшествие, – сказал Свиридов.
Демид кивнул и подумал, что сумасшествие – это сборы багажа, словно на носу обстоятельный переезд, а не срочная эвакуация. Однако многие, насколько мог видеть Демид, всё-таки успели собрать предостаточно вещей. Он слышал, что информацию о затоплении утаивают, но это явно не про Данию. Иначе откуда столько чемоданов и сумок?
– Куда мы отправимся дальше? – спросил Василь.
– Возможно, в Гётеборг, – отозвался Свиридов. – Говорят, у тамошних дамочек такие буфера, что на них плавать можно. Но я в это не верю. Я теперь вообще ни во что больше не верю.
– Я не хочу повторять всяких обмудков, но нам нужны припасы, парень. – Демид огляделся. Почти все высыпали на палубу, чтобы поглазеть на мусор захлебнувшегося Копенгагена. – И припасов понадобится чертовски много.
– Мы вернемся в Мурманск? – Василь, казалось, обрадовался. – Припасы нужны для возвращения?
«Только не вздумай спрашивать о своей матери, парень! – мысленно взмолился Демид. – Потому что ты разрыдаешься. И мне придется залепить тебе хорошую оплеуху. Потому что, если я этого не сделаю, разревутся все».
– Боюсь, припасы понадобятся совсем для другого, Василь. Похоже, акулы научились копить. Ты же сам всё слышал вчера.
– Слышал. Только я не думаю, что хотя бы вполовину умен как эти акулы.
– Как и я, парень. Как и я.
– Мурманск. – Свиридов с отвращением уставился перед собой. Демид уже пересказал ему всё о сомнительных планах Исаченко, поэтому механик решил не зацикливаться на этом. – Мурманск! Да в Мурманск теперь можно хоть напрямки рвануть! Шпалы нынче проложены во все стороны.
Они замолчали, изучая крошечные, но четко различимые разноцветные следы грязи, оставшейся от Копенгагена. Его парков, дорог, закусочных и прочих глупостей, которыми занимался человек, пока сиживал на горле природы. И вот она наконец не выдержала и расстроилась. Так сказать, пустила вдовью слезу.
А еще Демиду пришло на ум, что город потерпел кораблекрушение, расшвыряв по волнам экипаж из…
– А кто-нибудь знает, сколько людей проживало в Копенгагене?
Свиридов недоверчиво скосился в его сторону.
– Чуть больше шестисот тысяч. Наверное.
– Значит, экипаж из шестисот тысяч. Город пошел ко дну, а остатки его экипажа из шестисот тысяч теперь даже некому подобрать. – Мысль хотела, чтобы Демид раскрутил ее, а потом вывалил перед всеми. Красивую и страшную, как формулировка «погиб при исполнении». Но его оборвали.
– Человек за бортом! – вдруг крикнул кто-то. В голосе крикуна сквозили нотки комичного удивления.
Голосу ответил нервный хохот нескольких глоток.
– Гляди-ка, и впрямь человек за бортом. – Свиридов тоже смотрел куда-то вниз.
Демид сперва предположил, что стал свидетелем какой-то новой издевки. Потом увидел, что к Папаше приближалась моторная лодка. В ее чреве скукожилась пожилая пара. На руках обеспокоенной женщины с седыми волосами восседала болонка с красным ошейником. В отдалении скользили другие лодки. Их носы недвусмысленно целились в трубоукладчик, точно наконечники, отыскавшие мишень.
Среди прочих на палубе ошивались Исаченко и Зиновьев. Неприятный холодок в груди заставил Демида взглянуть на капитана. Холодок перерос во вьюгу. Лицо Исаченко опять выглядело иным. Как будто за ним скрывался какой-то другой человек – жестокий, прильнувший к окулярам внешней оболочки своими кровавыми оголодавшими глазами.
Поставив локти на фальшборт, Исаченко обратился к паре в лодке:
– Что у вас есть, дорогие мои?
Мужчина опомнился и быстро затараторил на датском громким и надрывным голосом. Женщина, чуть ли не плача, показала собачонку. Собачонка крупно задрожала и уже через секунду обмочилась прямо на руки хозяйки.
– Что у вас есть для выживания в открытом море? – повторил Исаченко, не меняя положения тела, больше подходившего для какого-нибудь разговора из окна.
Демид не верил своим ушам. Он оглянулся и с ужасом понял, что разделявших его изумление на порядок меньше тех, кому вообще плевать. Та тварь с щупальцами отравила их, наполнила сердца чем-то вроде комочков гноя. Моряки боялись. И страх этот был сложным и витиеватым.
– Нет, Демид, стой! – Свиридов до боли стиснул ему плечо. – Я тебя знаю. Знаю очень хорошо. Как облупленного! Так и норовишь сунуть башку в улей! Не смей!
– Гордей, они торгуются с выжившими. Садани меня багром, если это не так.
– Вот потому-то тебе лучше и держаться нашей компашки. Сечешь? Скажи, что сечешь, пока я тебя на якорь не посадил!
Между тем мужчина в лодке догадался перейти на английский.
– У нас есть недельный запас воды, немного провианта и кое-какие личные лекарства! Но… зачем вам это? Мы можем подняться? Пожалуйста! Мы планировали провести эту неделю в зоне яблоневых садов. Белинда даже прекратила жаловаться на отекшие…
– Какие? – оборвал его Зиновьев, чуть перегибаясь через бортик. – Какие лекарства у вас есть?
Мужчина что-то ответил, но Демид его не расслышал. Захлопали тросы, спуская шлюпку, предназначенную как раз для таких случаев. Шлюпка мягко упала на воду, и мужчина с благодарностью замахал рукой. Пока пожилая пара, едва ли догадываясь, во что они вляпались, перекладывала вещи из одной лодки в другую, Демид направился к капитану.
– Валер, всё хорошо? Почему-то мне кажется, что мы собираемся использовать этих бедных людей. А это совсем не хорошо, как ты понимаешь.
Человек за лицом Исаченко перевел кровавые глаза на Демида.
– Ты можешь поменяться местами с одним из них, золотозубый. Мы не возьмем ничего сверх того, в чём нуждаемся. Это закон моря. Новый закон моря. Первейший и единственный. Ныне волны переменчивы, Демид.
Рот Демида открылся, но оторопь, будто сургуч, запечатала в горле все звуки. Крепко залепила там возмущение и всю ту брань, что едва не сорвалась с языка.
Тем временем шлюпку с парой и их собачкой подняли. Однако сойти на палубу им не позволили. Моряки и не думали посторониться. Демид узнал среди этих говнюков Бандану – матроса, сторожившего кабинет капитана с сигаретой на языке.
– Лекарства, – отрезал Зиновьев, когда женщина попыталась вручить кому-то обмочившуюся болонку.
Женщина смутилась и передала застегнутый прозрачный пакет. Зиновьев тут же зарылся в него, утратив всякий интерес к выжившим. Мужчина начал подавать коробки, в которых покачивались пластиковые бутылки и блестевшие на солнце башенки консервов. Мелькнула верхушка громадной упаковки чипсов.
На четвертой коробке мужчина наконец сообразил, что их банально грабят. Он оторопело застыл.
– Оставьте нам хотя бы воду. Пожалуйста.
– А если наши опреснители выйдут из строя? – Исаченко нарочито обеспокоенно вздохнул. – Где же нам тогда искать – тебя и твою вкусную воду?
Демид смотрел на это вытаращенными глазами. Не то чтобы он не понимал мыслей капитана. Еще как понимал. В конце концов у них не плавучий госпиталь Девы Марии и не дрейфующая гостиница для болонок со слабым мочевым пузырем. Вдобавок неподалеку шуршали службы Дании – топя или вылавливая своих же сограждан. Так или иначе оказывая им всяческую поддержку.
В двухстах метрах от «Святого Гийома», как раз между трубоукладчиком и остатками разоренного «муравейника», показалось крупное черное тело – гладкое и неприятно бугристое. Оно поднялось к поверхности, рассеивая волны, и тут же скрылось. Точно злая мощная лапа, которую отправили из бездны проверить, не ушло ли солнце.
От испуга онемели все, кроме капитана.
– Возможно, ты и прав, Демид. Возможно, ты и прав. – Исаченко осклабился, и Демиду не понравилась эта глумливая улыбка. – Наверняка, эти люди сослужат нам неплохую службу. Как думаешь, призрак Истада любит мясо? Наверняка истадцы именно так его и умасливали.