— Надо идти, — проговорил он сдавленным голосом. — Томас… хоть скачи, аки птаха, хоть ползи, аки змей, но уйти надо. Где-нибудь есть мост или переправа, они скоро переберутся сюда.
— Вроде бы не видно моста, — пробормотал Томас измученно.
— Эта речушка — не Дарданеллы… люди через окияны переправляются.
Он поднялся, опираясь на камни, рискнул оторвать руки, постоял, чуть покачиваясь. Томас со страхом и удивлением смотрел в хмурое напряженное лицо. Калика перестал качаться, повернул голову:
— Пойдем. Они будут здесь скоро. Обопрись на меня, ежели что…
Томас переламывая себя, начал подниматься с холодной земли, со страхом и непониманием думая о странностях жизни. Сорок калик, оказавшиеся богатырями неслыханной силы, что могли бы стать потрясателями королевств, этот необыкновенный попутчик, друг, а теперь уже и побратим — ведь вкусил его крови, кто они? Какие свершения считают подвигами, если не замечают нынешних деяний? Славу поют рыцарю, сразившему дракона, а эти почти голыми руками перебили чудовищ из ада, тут же забыли об этом, словно отогнали мух… Калика же вовсе не понимает, что сейчас каждый его шаг — подвиг!
Он прыгал вслед за Олегом, короткая цепь звякала, а ножные браслеты истерли лодыжки. Калика часто оглядывался, и Томас приходил в ужас, что друг страдает больше за него, чем за себя.
В душе накипала странная злость на калику: долг платежом красен, а он никогда не сумеет оплатить ничем похожим. Страдать за других — это из дремучего язычества, что уже пало под ударами победоносного учения Христа. Правда, сам Христос пострадал за других, но Христос тогда был еще сам грешником…
Его снова обдало жаром, он запрыгал шибче, упал, перекатился, попробовал идти на четвереньках, но проклятая цепь чересчур коротка, пришлось бы как червяку по палочке выгибать спину… Томас застонал сквозь зубы, но движение не замедлил, ведь калика страдает больше, его грех взял на свои плечи, язычник проклятый, ну прямо как подвижник из Назарета…
Калика протянул руку, сказал глухо:
— Обопрись. Легче скакать.
— Чего? — огрызнулся Томас оскорбленно. — Сам обопрись!
Калика еще пошатывался, но уже не промахивался, ставя ноги. Шаг его окреп, и Томас, к своему страху и стыду, чуял, что силы калики с каждым мгновением возвращаются.
Глава 9
Когда выбрались из нагромождения камней, дальше потянулась зеленая, как поверхность старого болота, долина. Деревья из сплошной травы торчали тесными стайками, резко выделяясь на плоской, как стол, равнине. Кое-где кудрявился кустарник — густой, скученный, ветка к ветке, будто держал оборону против наступающей рати травы и чертополоха.
Томас ощутил сквозь боль и грохот в голове, что его поддерживают, а порой тащат сильные руки. Доковыляв до ближайших кустов, оба рухнули в тень — солнце уже вскарабкалось высоко. Томас дышал часто, в груди хрипело, скрежетало, словно ножом скребли по сковородке.
— Потерпи, — просипел калика. — Дождемся темноты, я проберусь в деревню… Слышишь собак? Значит, близко. Возьму молоток, клещи…
Томас бессильно щупал цепи. Толстые звенья в крови, его крови. Железные браслеты растерли ноги до мяса, почти до кости, кровь и сукровица сочатся все время, от боли иной раз темнеет в глазах.
— Ты не доберешься до села!
— Еще как!.. Славянских детей учат подкрадываться к дикому гусю, чтобы мог выдернуть перо из задницы. Я не христианин, сопру молоток и не устыжусь. Правда, монету оставлю…
— А сил хватит?
— Теперь хватит, — ответил калика загадочно.
— Откуда у тебя силы?
Калика не ответил, спал мертвым сном. Томас бессильно распластался на траве в тени дерева. Усталость рухнула на него, как боевой конь в полном снаряжении. Он раскинул руки, провалился в забытье.
Пробуждение было страшным. Рядом хрипело, Томас схватился за рукоять меча, но руку дернуло болью, звякнула цепь. Меча не оказалось, он лежал навзничь, над ним высились трое башнеподобных мужчин с грубыми лицами. Все в кожаной одежде, удобной для охоты, из-за плеч высовываются луки, на поясах тяжелые ножи, все трое держали короткие копья, упирая их железные острия Томасу в живот и под ребра.
Калика лежал туго связанный, правую сторону лица залило свежей кровью. Томас в бессильном отчаянии закрыл глаза, простонал сквозь зубы:
— Пречистая Дева, за что?.. Второй раз, так глупо!..
Один из охотников оскалил в широкой усмешке кривые черные зубы:
— Давно не воевал, разбойник?.. Поднимайся!
Рядом вздернули за связанные руки калику, придержали — его колени подгибались, он все опускался, голова упала на грудь, Томас в отчаянии оглядел лица: все незнакомые.
— Что вы хотите?
Старший из охотников удивился:
— Мы? Ничего. Отвезем к хозяину, он решит. Явно беглые рабы… Или преступники, что выбрались из тюрьмы?
— Мы не преступники, — простонал Томас.
— А почему на тебе железо?.. Небось, растлитель! По роже видно.
Томас скрипнул зубами, кивнул на калику:
— А его за что? Отпустите… Он ведь без железа.
— А чего с тобой якшался? — спросил охотник рассудительно. — Либо помогал, либо еще как… Ежели невиновен — отпустим. Хозяин у нас — зверь, но зверь справедливый. И тебя отпустит, если дознается, что зазря посадили в железо. Но не обольщайтесь, зря такие цепи не вешают!
Их забросили поперек седел, крепко привязали. Коней гнали быстро, с ними был только один сопровождающий, остальные с визгом умчались — завидели оленя. Томас лихорадочно начал дергаться, пытаясь хотя бы ослабить путы, но впереди чересчур быстро вырастал красивый дом из белого камня — легкий, с белоснежными колоннами из мрамора, удерживающими кровлю, открытый южному солнцу и свету.
Навстречу выбежал парнишка, распахнул ворота, через которые перепрыгнул бы даже брюхатый заяц: хозяин замка жил беспечно — либо полный дурак, либо само имя его держит разбойников в отдалении.
Под копытами стлалась ухоженная трава, впереди высился дворец, но коней повели вдоль конюшен к мрачному сараю, сложенному из массивных гранитных глыб. Заскрипели ворота, пленников зашвырнули внутрь сарая, прогремели засовы: один, второй, третий, со стуком вдели дужку висячего замка. Строгий голос велел невидимым стражам глядеть в оба, если же отлучатся хоть на миг, то обоих скормят псам, как на прошлой неделе скормили бежавшую от утех хозяина девку.
Томас выждал, пока глаза чуть привыкли к темноте, позвал тихо:
— Сэр калика… ты жив?
Донесся слабый стон:
— Расшибли голову…
Томас проговорил с жуткой обреченностью:
— Теперь уже конец! Наверняка. Не потому, что попали в плен, а потому что второй раз я оплошал на страже. Второй раз взяли сонным! Два раза подряд! Я за такое стражам, что охраняли войско от сарацин, рубил головы.
В рассеивающейся темноте послышался слабый голос:
— Какая стража, сэр Томас?.. Не дури. Мы оба были полумертвыми.
Он шевелился в углу, стонал, ерзал, скрипел зубами. Из-под двери просачивалась яркая полоска, глаза Томаса привыкли, он уже видел выступающие из стен камни, грязную солому на полу. Из угла донесся хрип:
— Темно… Или это у меня в глазах?.. Сэр Томас, сейчас ночь?
Спину Томаса осыпало снегом, он повел лопатками, словно за шиворот ему скользнула мокрая сосулька:
— Мужайся, сэр калика.
— Понятно, — прохрипел Олег, — все ясно, что темно… во мне…
Ерзая, мучительно выгибаясь, он выцарапывал кончиками связанных рук из кармана что-то белесое, с трудом выворачивал кисти обратно, подносил ко рту. Томас услышал резкий запах, пригляделся, вздрогнул: на губах друга выступала желтая пена с крупными пузырями. Калика прохрипел:
— Редкий мох… В мире почти повывелся, а тут уцелел. В наших лесах его зовут одолень-травой. Я умру скоро, сэр Томас. Но сперва успею освободить тебя.
— Как? — воскликнул Томас неверяще.
— Одолень-трава дает силы… Потом человек мрет как муха в мороз…
— Яд?
— В каждом человеке есть силы про запас… как у хомяка в норках… Одолень-трава высвобождает их все разом. Человек потому и мрет, что больше сил не остается…
Он поднес ко рту белые волоконца, самые крупные из которых были похожи на безглазых червей, что живут в глубоких пещерах, куда не проникает божий свет. Томас перехватил руку, выдрал гадостные волоконца из ладони, бросил себе в рот. Перекосило от гадливости, начал жевать, небо и язык тут же обожгло, во рту стало горячо, будто проглотил раскаленную подкову. Желудок задергался, торопливо покарабкался вверх по горлу. Томас осилил тошноту, глотнул, огненный ком провалился по гортани, сшиб карабкающийся по стенкам желудок, и уже горящей лавиной вместе обрушились вниз. В животе ойкнуло, заворочалось, запрыгало.
— Помрем вместе! — заявил он непреклонно.
Калика прошептал, опустив тяжелые набрякшие веки:
— Не дури… Как же Святой Грааль?.. Крижина?
Томас зажмурился, ненавидя себя за все, что обрушилось из-за него на друга:
— Но не бесчестье ли оставить тебя на погибель?.. Еще большее бесчестье спастись за твой счет.
— Но Крижина?
— Не хочу, чтобы она стала женой бесчестного человека.
— А Святой Грааль?
— Его еще рыцари Круглого Стола искали… Находили, снова теряли!.. Теперь понимаю, что Семеро Тайных уже тогда препятствовали… Но я верю, что даже если я сейчас потерял, то в моей молодой доброй Британии найдутся отважные рыцари! Святой Грааль все-таки доставят на ее берега.
Калика молча повернулся боком, Томас остатки ни на что не похожего омерзительного мха разделил строго поровну:
— Жуй. Помрем как мужчины.
Незаметно перестали ныть растертые кандалами ноги. На запястьях, где сочилась сукровица, взялась сухая шелестящая корка. Он перевел остолбенелый взгляд на калику, лишь теперь сообразив, что когда тот пожевал эту скользкую гадость впервые над водопадом, то все силы ушли на скорейшее заживление жутких ран. А теперь, гореть от стыда и позора, — сжигает остатки, пытаясь помочь ему, случайному попутчику. Верный друг, мирный искатель истины погибнет прежде него, человека войны? Меднолобого, как говорят старики, хотя лоб его закрыт не медью, а сверкающей сталью…