— Я! — сказал, поднимаясь из-за стола, варяг, сидевший неподалёку от Ильи. — Я сказал! Десятник Фёдор варяжской дружины. Христианин!
Илья вздрогнул, услышав эти слова. До сих слов он робел, за столом широким сидючи, а теперь робость, как сон, отлетела; будто проснувшись, глянул он на варяга поднявшегося.
— А не боишься, что боги отец наших накажут тебя? — прошипел сидевший напротив славянский волхв.
— Это не боги, а сатана, который, приняв личину их, душам людским вредит! — бестрепетно сказал варяг.
Илья впился в его лицо? светлое, северное. С распахнутыми голубыми глазами.
— Будь ты проклят! И пусть покарают боги весь род твой и лишат тебя потомства! — завопил волхв.
Несколько варягов и славян схватились за мечи...
И тут Илья поймал на себе взгляд Владимира. Взгляд был ясен и трезв.
— Откуда ты? — спросил князь, и пьяный шум за столом стих.
Лица всех обернулись к Илье. Даже отроки, что разносили яства на широких блюдах и на столы их ставили да вина в чары подливали, остановились.
Илья поднялся во весь рост:
— Из Карачарова муромского! Пришёл к тебе в дружину воем!
Дружинники за столом засмеялись.
— Много званых, да мало избранных! — сказал князь. — Твой спрос — моя воля! Чем заложиться можешь, что мне ты надобен?
Дружинники все повернули лица к Илье; тихо стало, только собаки грызлись из-за костей, бросаемых пировавшими под столы.
— Я Чернигов от печенегов ослобонил. И полон взятый по селищам распустил!
— Ты? — захохотал князь, и вослед за ним вся дружина.
— Да ты видал ли хоть одного печенега? Мы на Изюмский шлях воеводу Добрыню древлянского отрядили, и то нам сумнительно, что возьмёт он печенегов.
— Знамо, не возьмёт! — сказал Илья, его начало потряхивать от смеха дружины громогласного. — Ему и брать нечего! Я печенегов всех побил!
— Да... — сказал Владимир-князь. — Много видал я брехунов и хвастунов, а этот брешет и не краснеет... Не ушибся ли ты на голову?
— Нет! — сказал Илья как можно спокойнее. — А не веришь — пошли гонца узнать: где ватаги печенежские и затворен ли Чернигов-град стоит?
— Гонцов слать мне не почто... — надул красные жадные губы молодой князь. — Она, правда, сама явится. Ты врёшь, тебе и доказывать! Как зовут тебя?
— Илья, Иоанна-христианина сын...
— О! О! — зашевелились за княжеским столом хазары-иудеи, затрясли пейсами. — А верно ли слух идёт, что ты Соловья Одихмантьевича в полон взял?
— А верно ли, — повторил за иудеями Володимир-князь, — сплётки про тебя бают, что ты полонил Одихмантьевича?
— Не сплётки, а истина! — сказал Илья. — Вона он у тебя во дворе стоит. Повязанный...
Мигом взметнулись за княжеским столом гости. Сам князь, накинув на правое плечо подбитое соболиными шкурками корзно, резво вскочил из-за стола и пошёл, топая каблуками сафьяновых сапог, на высокое гульбище своего терема.
Илья не торопясь спустился вниз, вывел связанного Соловья и стал рядом посреди широкого княжеского двора.
— Ты ли Соловей Одихмантьевич? — спросил Владимир-князь, чуть перегибаясь через перила.
— Я! — ответил Одихмантьевич. — Я — сумилайнен... из Одинхейма!
Илья стоял так, что ему были видны все, кто высыпал и на широкое гульбище, и на крыльцо, виден и Соловый, что стоял не смущаясь. Разговаривал с князем не то что как с ровней, а вроде даже как с младшим.
Сильно изменилась его повадка. Так стоял и так говорил он, будто не пленник, а посол державы могучей. Видать, разглядел он своим единственным глазом среди толпы, окружавшей Владимира, союзников, а стало быть, и заступников. И в подтверждение своей догадки услышал он нарастающие и всё громче звучащие речи.
— Что ж он, как пленник, повязанный стоит? Это рыцарь, нами знаемый и повсюду славный... Его нужно в терем звать да принимать в дружество.
— Пущай связанный стоит! — кусая губы и нервно вцепившись в перила тонкими пальцами, перстнями унизанными, сказал князь. — Пущай стоит, разбойник! Он державу мою зорил, людей полонял...
Но уже теснились к Владимиру хазары, что-то шептали на ухо — видать, объясняли, что надобно с Соловым дружество водить.
— Невелика мудрость врагов наживать, — доносилось до Ильи, — надобно врагов в друзей обращать.
— Он все дороги перекрыл татями да разбойниками своими, — пристукнул кулачком, притопнул ногой князь.
— Вот и ладно... — плыл шёпот. — Он места тамошние ведает, воев имеет, и все ему подвластны, а что боятся людишки тамошние — тебе это, князь, на руку!
И понял Илья то, что старцы говорили: «Князь — голова, а вот это — шея его... Куда шея поворотит — туда и голова глядит...» Вот они и поворачивают, а у князя силы нет, чтобы по-своему сделать... Али он не ведает, что николи Соловый служить ему не будет, а хазары-иудеи хитростные своего данщика выгораживают, кто им служит и дале служить станет?
Жадно всматривался Илья в капризное лицо князя. И видел: про князя можно что угодно сказать: и сластолюбец, и гневлив, может, и на сечу не горазд, но что глуп — никому бы в голову не пришло.
Встретился князь глазами с Ильёй, и понял богатырь: ищет он выхода, и слобонить Солового ему резона нет.
«Он же разбойник!» — подумал и глазами показал на Солового Илья.
«Знаю, — немо ответил князь. — Но видишь, что делается. И дружина, и послы хазарские — за него».
А голоса за Одихмантьева сына уже звучали всё громче, всё увереннее:
— Освободить, в дружину звать! Огнищанином делать!
А кто-то уж вякнул:
— Воеводою муромским!
Уже и хазары-тюрки языками защёлкали, мол, нехорошо такого знаемого воина во дворе, с верёвкой на шее, держать. И варяги начали прихохатывать да на шутку всё переводить, дескать, кто из нас не разбойничал — это как посмотреть...
Византийцы стояли отдельной невеликой кучкой и глядели более с любопытством, как на игру занятную в тавлеи, следили, какой ход князь сделает, что предпримет. Славяне смотрели на Солового по-волчьи. Это их родичей он по лесам имал... Скрипели зубами и беловолосые воины мери, что в лесах муромских с Соловым соседствовали. Но они, как понял Илья, более на него самого злобились: зачем он в Киев стольный разбойника приволок — его тут, не ровен час, боярином сделают.
Князь Владимир кусал губы, не видел выхода, и молчание его затягивалось. И он опасался, что присутствующие увидят его слабость перед дружиной и прочими. «Нужно, чтобы Соловей говорил! Нужно, чтобы он наболтал побольше, а там речи его как угодно повернуть можно».
— Сказывают, ты свистишь по-соловьему. рычишь по-звериному? — не то смехом, не то всерьёз сказал Владимир.
И многоопытный, немолодой Одихмантьевич понял, что князь норовит всё на пустую забаву свести.
Он свистнет, гридни посмеются — так всё и уйдёт, как вода в песок. Ему же нужно показать, что не князь тут хозяин и не боится он (вождь народа лесного, про кого легенды ходят, что и в птицу он превращается, и крылья у него совиные бесшумные) внебрачного сына рабыни.
— А ну-ко покажи нам своё умение! — смеясь, сказал князь, стараясь уйти от серьёзного разговора.
Но непрост был Одихмантьевич.
— Не ты меня пленил, не тебе мне и приказывать, — сказал он как можно спокойнее.
Его слова вызвали одобрительный гул. Особенно развеселились варяги.
«Сейчас князя по плечам станут похлопывать!» — подумал Илья.
А Соловый посмотрел на Илью весело: дескать, видал, как по-другому поворачивается, но напоролся на тяжкий взгляд Ильи.
— Свисти! — пророкотал Илья. — Свисти, собачий сын! Как тогда на болоте свистел!
— Дурак ты! — прошептал Соловый и сплюнул под ноги Илье. — Дурак.
— Ан нет, — ответил Илья.
Он понял, о чём это Соловый-разбойник: мол, в дружину хочешь, а князь тебя не возьмёт. Он меня, вождя народа лесного, боярином сделает, а уж тебя я возьму. Я тебе цену знаю! И сейчас тебя, дурака неотёсанного, я возвысил! А вслух Соловый сказал:
— Я в дороге притомился! Подайте мне чару вина самолучшего, а уж тогда я вам свистну.
— Как слуге приказывает! — прошептал кто-то из славян.
А Илья, даром что в стольном городе не жил, во пиру не сиживал, понял, что ежели поднесут чару — стало быть, Соловый из пленника в гостя превращается. Но уже торопился кто-то из оруженосцев хазарских, бежал по ступеням крутым, расплёскивая темно-алое вино византийское из чаши серебряной.
Глянул Илья на князя и прочёл в глазах его полную растерянность.
Соловый выдул весь кубок, наплескав себе на грудь и обмочив рыжую свою бороду. Красное вино пятнами пошло по холщовой рубахе.
«Будто кровь», — пронеслось в голове у Ильи. Соловый отёрся рукавом.
«Ну вот, — подумал богатырь, — сейчас он силу свою будет показывать. Постарается князя осрамить и унизить».
Понимание предстоящего прочёл он в княжеском взгляде. И сам так на Владимира глянул, что тот успокоился.
«Не бойсь! — говорил его взгляд. — Я служить тебе пришёл!»
И глянул Владимир на Илью с надеждой, как мальчонка на воина сильного, на брата старшего.
А Соловый уже набрал полную грудь воздуха и засвистел тем страшным, переливчатым, родовым своим посвистом, что заставлял коней сшибаться с мостов и гатей. Сверлящий уши свист этот поднял тучи галок с тёмных крыш, забились у коновязей кони, забрехали по всей округе собаки...
Захохотали довольные варяги. И понял Илья, что эту минуту упускать нельзя. Засапожным ножом, что более на короткий меч смахивал, сунул он Одихмантьевичу в мягкое подреберье. Икнул, оборвавши свист, разбойник и, повернув удивлённое лицо к Илье, стал медленно оседать на землю.
— Полно тебе, разбойник, детишков пугать да сиротить! Полно тебе и жёнок вдовами делать, — сказал Илья и, поворотившись к остолбеневшей толпе, стоявшей на гульбище и на крыльце, спокойно пояснил: — Разбойнику смерть по чину — собачья!