— Не так, — сказал молчаливый древлянский воевода, что когда-то вместе со Святославом ещё на уличей и тиверцев ходил за Днестр и на Дунай. — На Хазарию можно ударить, по Днепру до Чёрного моря спустившись. Но поход сей на ладьях должен быть. Как раз по Чёрному морю выйти на Томатарху, Тьмутараканью именуемую! Вот тут и ударить, пока Хорезм Итиль палит да волжских хазар примучивает. Как её с двух концов прижмёт, тут Хазария и кончится.
— По Днепру — не по Киеву! — притопнул ногами князь. — Как пойдёт караван по Днепру? Не на порогах ли мой родитель погиб?! А? Не на Днепре ли Куря его голову обтесал?..
Воеводы примолкли.
— Степь должна быть покорена! — припечатал князь.
Воеводы не возражали. И тогда, поднявшись, Илья сказал:
— Степь покорить нельзя! Это не радимичи и не болгары даже... Степь — как ветер, как половодье: она покориться не может. Она меняется всё время. Одних степняков покоришь — другие придут. В степи никто на месте не стоит.
— Так что ж, от Хазарии николи обороны не будет?
— Почему? — спокойно сказал Илья. — Можно и оборону учинить, и проходы по степи безопасными сделать. Только делать это надо умеючи, и не так, как прежде вы оборону ладили...
Владимир вспыхивал мгновенно, кричал и топал ногами чуть не до беспамятства! Дрался! Но так же быстро отходил, когда слушал толковые речи.
— Вот ты и давай! — ткнул он пальцем в Илью. — Ты будешь степь безопасить! Ратмир вот тебе в подмогу. С вас — вой! — сказал он воеводам. — С вас — деньги! — боярам.
— С деньгами-то погоди... — прокряхтел старшина ювелиров. — Денег-то на болгарский поход — почти всю казну извели. Нечем на Хазарию идти!
— Это разговор особливый! — сказал князь. — Воеводы, ступайте, а бояре и старшины цеховые — останьтесь.
— Когда ему выступать-то? — спросил Добрыня, поскольку самому Илье было спросить невозможно — невелика птица.
— Вчера! — опять закричал князь. — Вчера! Ты что, не понимаешь, что Хазарию разбить можно, только когда она в войне с басурманами увязла! Вчера!
— Вчера не вчера, — сказал Илье, провожая его до ворот княжьего двора, Добрыня, — а чтобы через три дня был с отроками к походу и службе заставской готов...
— Мне собраться — только рот закрыть! — усмехнулся Илья. — Перекрестился да наконь сел, вот и все сборы. — И, уже поднявшись в седло, добавил: — А и сокрушите вы Хазарию — порядку не будет...
— Через какую беду? — спросил Добрыня.
— А вера у вас у всех разная. Народ не един...
— Во как расположил! — засмеялся Добрыня. — Говорил, говорил — договорился...
— Я дело толкую! — сказал Илья.
— Умней князя хочешь быть? Всё учить его норовишь...
— Чего не поучить, когда он не разумеет толку.
— Ан вот опоздал! — показал шиш Илье Добрыня. — Князь велел звать к себе попов греческих, муллу басурманского и раввина.
— Вона как? — удивился Илья. — Понял, значит.
— И выберет он, что ему надобно, а не по тычкам твоим!
— Он выберет либо жизнь, либо смерть и себе, и многим...
— Это почему же? — невольно труся вприпрыжку за конём Ильи, кричал Добрыня. — Сам выберет. Сам...
— Сам человек только в нужник ходит! — сказал Илья. — Да и то не каждый. Кто и под себя... Ежели слушать душу свою станет — Господь его вразумит, а ежели сатана его обманет и он не то выберет, будет как с Хазарией, где голова — одной веры, а тулово — другой...
— Ох и умён ты, ох и умён... — старался уязвить младшего воеводу Добрыня.
— Да уж не дурак! — не поддался Илья, выезжая с княжеского двора.
— Это почему же? — не зная, что и сказать этому упрямцу, растерялся Добрыня.
— Я по образу Божию сотворён, и разум во мне — от Господа, — сказал Илья уже с улицы.
Добрыня плюнул ему вслед. Но в переходе теремном спросил дружинника, на страже стоявшего:
— Как он сказал: «По образу и подобию»? А ежели бы мы по образу и подобию Перуна стоеросового, из колоды резанного, были сделаны? Вона где красота-то неземная!..
Дружиннику говорить было не положено. Только когда Добрыня ушёл, он ухмыльнулся, подумав: «Чудны дела Твои, Господи!»
Дружинник был христианин.
Князь Владимир слов на ветер не бросал, и очень скоро Илья это почувствовал. Воеводы с ног сбились, отбирая храброе, гожих к степной службе. Илья смотрел каждого. Надобны были конники изрядные, бойцы опытные, кои не только в строю скопом драться могли, но и в одиночку без всякой подмоги ратились бы до последнего. Норовил брать таких, у кого степняки либо отчины пожгли, либо всех родаков убили. Распытывал в точности — убили али приневолили? — чтобы впоследствии, когда сторожа окрепнет и станет супостату непроходна, не попытались бы хазары подкупом да обещанным обманом сторожу взять.
И у самого сердце сжималось: вот как приведут с той стороны Подсокольничка!..
— Господи! Помоги! Господи, не оставь! — только и шептал.
Особо обращал внимание, чтобы степь бойцы знали, ведали, как в ней дорогу сыскать, как без припаса прокормиться, как спрятаться и скрытно к врагу подойти. Вывозили их в городки заднепровские, и старые гридни их степной езде конно обучали да в рукопашной, киевлянам незнаемой, обламывали.
— Ты в степи не красотой силён, но вежеством и головой своей! Никто тебе не помощник! Только на себя рассчитывай, только собою владей! — кричал новобранцам старый гридень, который с Ильёю ещё из Карачарова шёл. Совсем поседел он, высох на горячем киевском солнце, а не сутулился и силы не терял.
Смотрел Илья на отроков своих, которые нынче чуть не в воеводы выходили. Слава Господу, все живы, ежели изранены были — оправились, заматерели. Кое-кто и женился. Да только какая у воя семейная жизнь? За три года — пять походов, не считая службы заставской да стычек с кочевниками.
По первым морозам прискакал в городок на взмыленной лошади вестник:
— Сбирайтесь скорее, Добрыня меня прислал сказать — князь едет!
— Едет, и хорошо! — ответил Илья. — И неча нам сбираться!
— Да как же! Князь ведь!.. — не понял вестник, что всю жизнь в тереме да во дворе княжеском околачивался.
— Иди поешь! — сказал воевода карачаровский. — Да одёжку поменяй. Ишь взопрел, без привычки скакавши. Обморозишься.
Часа через два-три загикало в степи, зачернело со стороны киевской, пошла через сугробы да перемёты конная свита. Поволокли псари собак княжеских, поехали лучники, копейщики. Не поймёшь: то ли поход, то ли охота.
Прискакал князь в окружении самых ближних воевод и бояр. Поздоровался с Ильёю.
— А ну покажи, как храброе обучаешь.
Илья приказал всей своей дружине конно построиться. Ахнул князь, когда увидел, с какой скоростью храбры сбрую вытаскивают, из конюшен, наполовину в землю вкопанных, коней выводят да седлают. Глазом не сморгнул, а они уж все при конях осёдланных и сами снаряжены.
Похвалил князь и за выучку, когда начали вои-заставщики через препятствия скакать да рубить саблями. Сел, не побрезговавши, с храбрами похлёбку есть. Сделал вид, что не разглядел, как храбры перед едою крестятся и, над казанами притулясь, все без шапок сидят, хоть и мороз. Когда пошли они конно с Ильёю на проездку и поскакали степью, приказав свите чуть приотстать, сказал князь:
— Ты ведь, Илья Иваныч, корня не славянского?
— Мать — славянка, отец — бродник.
— Тебе-то я верю, а что ж ты всю сторожу свою, всю дружину из кочевников набрал? Они тебя сонного в полон не уведут?
— Я набирал их по умению и годности, — спокойно ответил Илья. — Есть меж ними и славяне, хоть и мало...
— Какие славяне! — закричал князь. — Когда они меж собою не пойми как болтают!
— Это чтоб ты не догадался! — засмеялся Илья.
— Ох, с огнём ты играешь! Они же степняки! Как они со степью воевать будут?
— А на что мне вои, кои врага видят и слышат, а что он говорит, не разбирают? — сказал Илья.
Князь примолк. Сзади гомонили свитские, рвались с поводков и скулили собаки.
— А не предадут они тебя? Ты ведь им чужой. Да и все вы — разных языков.
— И я им не чужой, и они мне братья! — сказал Илья. — И не предадим мы друг друга. В том на Евангелии — слове Божием — присягали. И крест целовали. Тут ведь все, князь, вои — христиане.
Князь молчал, покусывая чёрный ус. Из оврага, как из-под земли, выросли два всадника. Примолкла свита. Выскочили вперёд воеводы, чтобы прикрыть князя. Илья поднял руку:
— Свои это. От заставы скачут.
— Слава Иисусу Христу! — раздалось из снежного тумана.
— Во веки веков, — пророкотал Илья.
Всадники подлетели. Стали как вкопанные. Соскочили с коней. Кони, ещё горячие от скачки, храпели, выдувая пар из ноздрей, где как пламя вспыхивала алая подложка, косились на коня княжеского, им незнакомого.
— Всё ли тихо?
— Пока тихо. Огней нет, — ответил старший по разъезду, у которого из-под малахая лисьего свисали две заиндевевших косы, — хазарин! — И сторожа дальняя покойна. И подслухи ничего не доносят.
— Где печенеги немирные?
— Все на низ ушли! Здесь кони тебеневать[13] не могут, а сенники их Аксай-хан прошлым месяцем пожёг.
— Сколько отсюда будет?
— Докуда? До сенников-то? Пять дневных переходов, — чётко отрапортовал всадник.
— Ну, спаси Христос, — отпустил воинов Илья.
— Так вы что, и дальше ходите? — как бы невзначай спросил князь.
— Сторожи тайные и подслухи за печенегами как волки рыщут и к морю вдоль Днепра спускаются.
Князь не ответил. По детской привычке покусывая пухлые алые губы, он смотрел, как прямо с места в намёт поднялись заставщики и ветром пронеслись мимо его свиты в сторону утонувшего в сугробах городка, над которым, сияя в полнеба, опускалось закатное холодное солнце.