Осад не было. Города успели затвориться, и печенеги как стремительно пришли, так стремительно и откатились в степь. Но это была первая искра разгоревшейся многолетней войны, которая потребовала всех сил от молодого Русского государства. Страшная затяжная война, которая длилась с 989-го по 997 год. Прилагая неимоверные усилия, Киевская Русь вынуждена была создавать укреплённую границу, строить рубежи, каким стал Белгород, и проводить засечные линии на сотни километров. Годами держать оборону. И всё же черноморские степи были для Руси потеряны.
Но всё это ещё впереди. После крещения Киева Илья чувствовал себя счастливо и опустошённо, будто мать, родившая ребёнка. Так и сказал духовнику:
— Вот, будто ребёнок мой родился — Киев православный. Кончилась моя служба!
Старец засмеялся сравнению с роженицей. А серьёзно сказал:
— Что ты, Илюшенька, твоей-то службе ещё и серёдки нет. Она ещё только зачинается. Это всё как посечение леса дремучего под расчистку. Тебе урожая дождаться следует. До урожая-то ещё далеко...
— Да как же? — удивился Илья. — Старцы меня благословили в дружину идти, чтобы князя к истинной вере склонить, чтобы он крещение принял. Когда пришёл я, о том и подумать было невозможно, а ныне князь крещён. И вся Русь крестилась, и славяне, и все стали народ един... Чего же ещё желать?
Старец, в крестчатом куколе схимника, сказал:
— Крещение не заслуга и не спасение, а только дверь ко спасению. Ворота на дороге к Господу Истины и Света. А вот пойдут ли по ней князь и все новокрещёные, от них самих зависит. Вера наша — вера сильных! Как праотец Авраам, что с Господом лице в лице говорил, так и каждый христианин, крещение приняв, в лице с Господом говорит. И каждый с ним завет новый заключает, чтобы на Страшном судище Господнем отвечать за дела праведные и греховные. За себя! Каждый — сам за себя! И по делам — воздастся! Слышишь ли? Разумеешь ли? Не по крещению, не по желанию и слову, но по делам...
— Пойму ли сие? — робко спросил Илья. — Сие — дело попов и наставников, а я человек мирской...
— Ты — веха Господня на пути к Царству Новому, — строго сказал старец, — Тебя Господь избрал, дабы ты стоял неколебимо, а иные по тебе свой путь прямили... Хоть бы и князь, хоть бы и раб, хоть бы и другой мирянин... Слышишь ли? Разумеешь ли?
— Слышу, отче.
— Веруешь ли в сие?
— Верую.
— Вот и ступай с миром! Да пребудет Господь с тобою вовеки. Служба твоя вся ещё впереди...
И не успел Илья выйти узкими проходами — вослед за послушником, молчаливо идущим впереди с каганцом в руках, — на свет божий, как был тут же зван к князю.
Князь принимал его одного, в палате малой, без иных собеседников.
— Ну, — сказал он, усаживая богатыря рядом с собою, — скажи, Илья Иваныч, что дале делать думаешь? Вот мы и Корсунь разбили, и крестились. Стала Русь новая. Как думаешь, что дальше станет?
— Печенеги пойдут! — сказал Илья.
— Почему так решил?
— Подслухи доносят. И грек, поп Анастас, что тебе в Корсуни про воду сказал, нам сообщает, что Корсунь много казны и оружия печенегам передала.
— Откуда у Корсуни оружие, когда им самим обороняться было нечем?
— Как откуда, князь? Из Царьграда! Откуда ему быть? Мы на убитых и на пленённых брали — всё византийское!
— Вот как, — грустно сказал князь. — Я думал, с Анной мир в приданое получу. А выходит, что лютее врага у Руси, чем Царьград, нет!
— Побойся Бога, — сказал Илья, — это же братья наши. Мы светом Христовым от Царьграда напитались! С Корсунью не надо было воевать!
— Да? — запальчиво вскинулся князь. — Все вы, советчики, больно умные! Сам разбери: Хазарию добить надо было? Не ровен час, опомнилась бы да опять Киев примучила. Там, где Хазария властвовала, — и державы, и народы все погибли! А как Хазарию сокрушить без помощи Царьграда? Мы — держава малая, и оружием и деньгами скудны! А взяли у византийцев заем, да военачальников обученных, да оружия — всё в долг! Вот и повисла над нами не хазарская кабала, а византийская!
— Византия за морем, далеко! А Хазария — под боком, где Царьграду с хазарской тяготою сравниться?
— Они далеко, пока под стенами Киева не стоят! А придут сюда ромеи, понавезут машины хитростные да греческий огонь... Вот и заполыхает держава наша. По Днепру-то не только в Константинополь плавать можно из Киева, можно и обратно — из Константинополя в Киев!
Князь ходил по малой горнице, присаживался на лавки, устеленные пестроткаными налавочниками, мягко ступал красными тонкими сапожками по коврам, устилавшим полы. Ковры же и на стенах — ради подслухов. Ничего, что в этой горнице говорилось, через стену, коврами увешанную, не услыхать. Разноцветной пестротою полнился малый покоец. И князь в пестротканом кафтане ходил, как будто был частью этого цветастого великолепия.
А вот Илья в синих портах крашеных, да в белой рубахе, сером кафтане без всяких украшений казался здесь чужим.
— Греки николи к нам войной не ходили! Это мы от Кия и Дира, от Олега с Игорем на Константинополь воевать плавали! Не они нам, а мы им угроза! — сказал он.
— Потому и не ходили, что всё время нож славянский к их горлу приставлен был! Да и умнее они нас будут. Мы-то свои головы подставляем, а они, византийцы хитростные, горазды чужими руками жар загребать. Печенеги с чего поднялись? С византийских денег, да так, что нам и не остановить никак! Это мы, дураки, кулаками махать горазды, а византиец умом берёт!
— Не пойму я, князь, к чему ты ведёшь? — сказал Илья, чувствуя, что князь чего-то недоговаривает.
— Вот ты Византию хвалишь, — сказал Владимир, останавливаясь перед Ильёй. — А я их сильно боюсь! И коли бы мы с Корсунью воевать не стали — пришлось бы нам долги Византии отдавать! Иначе она нам море закроет, тогда и не выплывешь из Днепра никуда! Да врагов они на нас, как печенегов, натравят. Маленько острастку Царьграду дать хотелось под Корсунью! Чтобы ведали: с князем киевским шутки плохи.
Илья не стал говорить, что князь лукавит и в словах его не вся правда, а правда в том, что и войско своё распускать не хотел, и содержать его было не на что, вот и пошёл грабить! А видишь, как обернулось! И Корсунь взяли. И даже веру их приняли! А мира — не обрели! Опять кругом опасно живём! «Сам воист больно!» — думалось Илье.
Словно читая его мысли, князь выкрикнул:
— Скажешь: « Кроткие наследуют землю»? Так?
— Так! — сказал Илья. — Господь заповедал.
— Что же, наследуют, да только их воистые побеждают и злые!
— Воистые побеждают! — согласился Илья. — Так ведь в Писании сказано: «Наследуют». Все победы воистых кротким бескровно достаются!
— Эх, Илья Иваныч, ты прямо как Соломон премудрый, сидеть бы тебе в пещерах киевских да истину глаголить...
— Срок не пришёл! — неожиданно для себя самого сказал воевода Илья Муромец.
— Ведаешь ли, сколько мы Царьграду должны?
— Должно, немало?
— А ведаешь ли ты, что с нас корысти как со свиньи шерсти?
Илья молчал.
— Нельзя со свиньи шерсти настричь, да можно сала натопить! — будто самому себе, сказал князь.
— К чему ты? — спросил Илья.
— Чем с нас Хазария дань имала? А? Золота в Киеве на откуп николи не было! То-то и оно, что дружинами! Боев из Киева брали да во все страны поднебесные головы класть посылали. А коли они не побеждали — отдавали всех на заклание. Али ты не помнишь?
— Я-то? — усмехнулся богатырь.
— Так вот Царьград с нас той же дани требует. — Князь сказал это вроде как с облегчением. Сел рядом с Ильёю. — Тебе первому открываюсь. Даже Добрыня не знает!
Они долго сидели молча.
— Знает, — сказал Илья. — Тут большого ума не надобно, чтобы догадаться.
— А может, и знает! — согласился князь. — А не сказывал я ему, потому что по-своему он всё перевернёт и не поверит, что мне податься некуда — дружину Царьграду давать придётся!
«Он ведь, не ровен час, подумает, что я его из Киева усылаю», — не договорил, подумал князь.
— Как Свенельда? — глядя своими синими глазами прямо в душу князю, спросил Илья.
— И ты подумал? — спросил Владимир робко, как нашкодивший мальчонка.
— Нет, — сказал Илья.
— Почему? Всё ведь так же выходит! Победа — и победителей князь-изверг за море усылает!
— Так, да не так! — сказал Илья. — Раньше ты, язычник, усылал на смерть врагов своих, а ноне ты — христианин и на смерть посылаешь братьев своих. Понял разницу?
— Я-то понял! — вздохнул князь. — Поймёт ли Киев?
— Да ладно тебе! — сказал Илья, вставая и берясь за шапку.
— Ты же всё рассчитал. Раз я пойду — поверит Киев, что так надобно. Не варяги пьяные за море пойдут, а христиане — братьям своим во Христе на выручку. Так ли? — Он наклонился с высоты своего роста и заглянул князю в лицо.
— Так, — потупя глаза, ответил князь.
— Видишь, князь, как варяги, убиенные тобою, откликнулись? — сказал Илья на прощание.
— «Мне отмщение, и аз воздам», — в Писании сказано. Ворожишь болезнь постылому, а смерть приключается — милому!
— Вот те крест, что от сердца отрываю! — всхлипнул Владимир, осеняя себя широким крестом. — Никак по-другому не выходит!
— Верю! — сказал Илья.
Он перекрестился на образа, недавно привезённые из Охриды, сиявшие дивным цветом на божнице. И, вздохнув, добавил, кланяясь в пояс:
— Прости меня, князь, ежели согрешил в чём перед тобою.
Белый, как молоко, князь прошептал трясущимися губами:
— Прости и ты меня... Ради Господа и Спаса нашего Иисуса Христа... — и поклонился в пояс Илье.
По заключении мира с Византией никто из воевод уж не сомневался, что дружину басилевсу константинопольскому Василию II посылать придётся. Гадали только, кто первым пойдёт. Первым отправили не Илью, первой пошла дружина крещёных русов, и повёл её воевода Хальфдан, в крещении Ефрем. Вопреки опасениям Владимира никто не вспоминал отправленных им несколько лет назад варягов. Времена переменились, и отношение к Византии переменилось. Прежде отправляемые были наёмники, а ныне — союзники, спешащие на помощь братьям своим во Христе. Немалую роль сыграло и то, что ведали воеводы — следующий черёд Ильи или кого-нибудь, кто к варягам отношения не имел...