— Нет ничего хуже, чем ждать. Не лучше ли выдать ее замуж, хочет она того или нет?
В последнее время у Сигрид совершенно иссякло терпение по отношению к дочери.
— Мне бы не хотелось так поступать с ней, — серьезно ответил Кальв.
Сигрид порывисто обняла его за шею; он прижал ее к себе. И, прижимаясь к нему, она почувствовала, что он единственный, на кого она может опереться в этом ненадежном, неустойчивом мире.
И, ощущая тепло друг друга, они забыли на миг обо всем, что окружало их.
На следующий день Сигрид поговорила с Трондом. Но ей трудно было рассказывать сыну о своих неурядицах; это казалось ей унизительным.
— Я знаю не так уж много, — под конец сказал он, — но это правда, что я разбираюсь в этом лучше, чем ты. Если бы ты захотела следовать моему совету, я бы сказал, что тебе следует оставить Кальва в покое.
— Но, Тронд…
— Ни ты, ни я не можем осуждать священников за то, что они дали Кальву отпущение грехов, — перебил он ее. — Ведь в этом случае мы осуждаем не их самих, мы осуждаем церковь. Что будет, если каждый станет сам решать, как следует поступать священникам? И даже если Кальв неправ, верно одно: пока он связан с церковью и следует ее правилам, он в безопасности. Никто не попадает в ад из-за своей непонятливости или из-за отказа признать грехом то, что, по его мнению, грехом не является. Ты не должна быть такой самоуверенной, мама; тебе следует немного поступиться своей гордостью и предоставить все решать священникам.
Эти слова стрелой вонзились в сердце Сигрид. На протяжении стольких лет она старалась побороть в себе высокомерие, чтобы в один прекрасный день увидеть его в ином свете.
Опустив голову, она закрыла глаза и сложила руки в молитве. И он молча стоял рядом с ней.
— Спасибо, Тронд! — наконец тихо произнесла она. — Думаю, ты сказал мне то, что мне следовало узнать.
Чувствуя унижение и разочарование, она в то же время почувствовала облегчение.
Он положил руку на ее плечо.
— Ты уже решил, что тебе делать дальше? — через некоторое время спросила она. — Ты хочешь стать священником?
— Я не знаю, — ответил он. — Во всяком случае, я собираюсь провести в Икольмкилле еще одну зиму.
— Чем ты там занимаешься? — поинтересовалась Сигрид.
— Читаю, — ответил он. — Священник, перед которым я исповедовался, наложил на меня странное наказание: я должен выучить церковный язык, а потом читать старинные книги.
— Это самое странное наказание, о котором я когда-либо слышала.
— Я рассказал ему об отце, как ты рассказывала о нем; может быть, поэтому он и наложил на меня такое наказание. Я понял также, что хождение по святым местам мало чему меня научит.
Тронд усмехнулся.
— И ты уже выучил церковный язык?
— Вполне.
— И что же он хотел дать тебе прочитать?
— Книгу, которую написал много лет назад один святой. Его звали Августином, а книга называется «Исповедь».
— Ты получил от этого какую-нибудь пользу?
Тронд вдруг загорелся.
— Это все равно, что открыть новую землю! — сказал он. — Почти каждый день я узнавал то, о чем прежде не знал. И у меня появилось чувство обладания этим новым, подлинного понимания. Может быть, отец тоже чувствовал это, посещая святых отцов в Миклагарде.
— Он никогда ничего не говорил об этом. Но я знаю, что впоследствии он жалел, что не стал священником.
Тронд стал серьезным.
— Некоторые священники в Икольмкилле говорят, что я обязан стать священником ради моего отца, — сказал он.
Сигрид ничего не ответила; она была не уверена в том, что хочет видеть своего сына в рясе. Некоторое время она молчала. Что-то тревожило ее, она хотела спросить у него об этом, но не решалась. И слова, брошенные Кальвом Тронду, когда Арнор Скальд Ярлов навестил их, заставляли ее думать об это снова и снова.
— Тронд… — начала она. — Ты уверен в том, что у тебя… что ты не…
Она замолчала. Он вопросительно уставился на нее.
— Многие мужчины, которые становятся монахами, любят… — сказала она. Он уставился на нее, словно не веря своим ушам.
— Не хочешь ли ты сказать, что я люблю мужчин? — спросил он. Она смущенно глотнула слюну; ей не хотелось говорить об этом так прямолинейно.
— Нет, но… — замялась она. — Но их так много… — добавила она.
— В чем только не обвиняют монахов, — сказал он, — но я должен сказать, что такого я от тебя не ожидал. Трудно поверить, что ты воспринимаешь всерьез обличительную вису о Торвальде Страннике и его епископе:
Девять детей
епископ родил;
всем им отцом
Торвальд был.
— Но раз уж ты спросила об этом, я дам тебе правдивый ответ. Возможностей для этого сколько угодно; не все в монастырях служат Богу. Но я могу успокоить тебя: не только эти возможности имеются в монастырях. И тебе нечего опасаться, я могу быть осмотрительным.
Он вдруг расхохотался.
— Вряд ли найдется другая мать, которая станет спрашивать об этом у своего сына!
С этими словами он обнял ее, и они вместе направились к дому.
Торфинн ярл отправился в Норвегию на двух больших кораблях, полных людей и оружия. И во время его отсутствия с Кальвом почти невозможно было разговаривать. Даже Сигрид, более привычная к ожиданию, чувствовала беспокойство.
Но когда в конце лета Торфинн вернулся домой, дело оказалось нерешенным.
— Никогда не думал, что попаду в переделку из-за того, что убил кое-кого из королевских дружинников! — сказал он. — И кто бы вы думали, помешал мне заключить мир с королем? Тот самый человек, которого я оставил в живых в Киркьювоге после смерти Рёгнвальда! Все шло хорошо, мы почти договорились с королем о мире, но тут этот человек потребовал от меня выкуп за своего брата, убитого там. И стоило ему заикнуться об этом, как Магнус пришел в ярость; и я решил, что мудрее всего отправиться восвояси.
По лицу Кальва Сигрид видела, как тяжело он переживал неудачу Торфинна.
Далее ярл сказал, что конунги отправились в Данию.
— А я думал, что ты тоже отправился в плаванье, — сказал ярл, обращаясь в Кальву. — Ты ведь знаешь короля Эдуарда и служил у него; и ты мог бы отправиться в Уинтон и узнать, что думают люди по поводу вторжения Магнуса и Харальда, если тем удастся одержать победу над Свейном Ульвссоном. Возможно, было бы разумно заключить союз с англичанами.
Кальв был согласен в этом с Торфинном и согласился отправиться туда.
Но позже, оставшись с Сигрид наедине, он отказался говорить с ней о поездке Торфинна.
Незадолго до первого зимнего дня на остров Росс прибыл чужой корабль.
Сигрид особенно не задумывалась, кто бы это мог быть, и даже не поинтересовалась, кто приехал. К ярлу постоянно приезжали люди, приходили корабли из Норвегии, из Исландии и с Фарерских островов, иногда приплывал даже какой-нибудь кнарр из Гренландии. И только на следующее утро, когда Суннива вбежала к ней с сияющим лицом, она начала интересоваться, кто бы это мог приехать.
Ей не очень-то хотелось идти во двор ярла и узнавать, в чем дело. Но Кальв был в Англии, а Тронд вернулся в Икольмкилль, так что идти больше было некому.
И не успела она выйти из дома, как получила известие от ярла, который приглашал ее в тот же вечер придти к нему; какой-то человек хочет поговорить с ней.
Остаток дня Сигрид не отходила от Суннивы и вечером взяла дочь с собой; она считала, что лучше не спускать глаз с девушки, чем оставлять ее одну дома.
Но во дворе ярла ее встречал не Хоскульд Флосисон, как она того ожидала.
Это был Сигват Скальд.
Ей пришлось ухватиться за край стола, когда он встал и направился к ней.
Он поседел и ссутулился, стал даже ниже ростом. Но глаза его были такими же живыми, как и прежде.
— Я был в Дублине в торговом плаваньи, — сказал он, когда она спросила, откуда он прибыл. — И я направляюсь обратно в Норвегию.
Она больше ни о чем его не спрашивала, и разговор в зале шел, в основном, между ярлом и Сигватом.
Сигрид не сводила глаз с дочери. Она все-таки не ошиблась: среди людей Сигвата был Хоскульд. Увидев их, он сначала попытался спрятаться в углу зала, а потом вышел.
И, прежде чем Сигрид ушла домой, Сигват спросил у нее в присутствии всех, не позволит ли она ему навестить ее на следующий день. И ей невозможно было оказать ему, чтобы не вызвать подозрений.
Когда Сигрид сказала Сунниве, чтобы та легла в эту ночь спать в ее постель, дочь только фыркнула.
— Если ты помешаешь мне встретиться с Хоскульдом, ты будешь горько сожалеть об этом всю жизнь! — пригрозила она.
— Если я позволю тебе сделать это, я буду сожалеть еще больше, — сухо заметила Сигрид.
Но заснуть в эту ночь ей так и не удалось.
На следующий день после полудня явился Сигват и попросил Сигрид переговорить с ним наедине.
День был необычным для этого времени года, безоблачным и теплым, и она предложила ему прогуляться на холм, чтобы полюбоваться видом на бухту.
Он согласился, и они направились вверх по тропинке. Когда они отошли на достаточное расстояние, так что их не видно было со двора, она остановились, и они сели. Она заметила, что он садится с трудом.
— Что тебе нужно от меня? — спросила она, тяготясь его молчанием.
Он сорвал былинку и принялся теребить ее, и Сигрид пришлось подождать, пока он, наконец, заговорил.
— Я чувствую, что долго не проживу, — сказал он. — И прежде, чем умереть, я должен узнать кое-что.
Она подумала, что бы это могло быть, и стала ждать.
— Твоя дочь… — произнес он, — которую я видел в Каупанге и теперь, в доме ярла, она…
Сигрид кинула.
— Кальв знает об этом? — спросил он.
Она снова кивнула. Он непроизвольно положил свою руку на ее.
— Бедная Сигрид, как туго тебе пришлось! — сказал он. В его интонации было что-то такое, от чего у нее на глазах навернулись слезы.
— Ее зовут Суннива? — спросил он.
— Да, — ответила она, — я назвала ее в честь святой, считая, что она нуждается в таком покровительстве. Впрочем, это покровительство не оказалось столь уж значительным, — добавила она.