Марко с напряженным вниманием выслушал Вилема и задумался. Он невольно поглядел в окно и увидел ограду своего сада, а за ним — проулок. Проулок шел от костела и, расширяясь, переходил в пустырь, заросший бурьяном и заваленный всевозможным мусором — черепками, щепками, банками, обрывками бумажных мешков. Там было множество мышиных норок и ходов, трава пропиталась мышиным запахом. Как ни пытался Марко убрать образовавшуюся здесь свалку, устранить беспорядок, это ему не удавалось. Ребятишки устраивали тут сражения и притаскивали все новый и новый хлам, а как только на землю садились голуби, которых разводил Марко, — они так расплодились, что гнездились даже в башне костела, — мальчишки принимались их гонять. Несколько лет назад, когда Цирил Матяш собрался ставить себе новый дом, он устроил здесь под навесом склад строительных материалов. Навес, крытый драным толем, так и остался тут, удивительно быстро превратившись в место кошачьих оргий. Порою в полнолуние кошки вопили так, что ни сам Марко, ни жена его не могли спать. Сейчас под навесом красовались два ящика для металлолома.
— Сквер? — переспросил священник.
Вилем подтвердил.
— Если мы вместе возьмемся за это, работа закипит. А такое дело всем придется по душе!
Марко чуть не задохнулся от возбуждения. Да, место было выбрано неплохо. Если принять проект Вилема, тут и впрямь можно будет навести порядок. Исчезнет навес, уберутся коты, не будет всей этой рухляди, хлама и пропахшей мышами травы, прекратятся шумные сражения и вечный крик ребятни. С тем большим сожалением Марко сознавал, что из принципиальных соображений он вынужден будет сказать Вилему «нет».
— Убрать крест оттуда, где он был освящен, — грех. Великий грех…
— Но я думаю, — возразил Вилем, и голос его зазвучал чуть тверже, — я думаю, что и тут дело обстоит примерно так же, как с постами… Люди уже не настолько… короче, теперь другие времена. Да к тому же скоро выборы. Избиратели могут сами привести нам те же доводы и указать на непристойности, которые учиняют у креста пьяные, выходя из «Венка». По-моему, нам есть смысл договориться.
При упоминании о выборах Марко вздрогнул. Он понял, что опасность куда серьезнее, чем он сперва предполагал. Вилем, видимо, хочет убрать крест с площади по политическим мотивам. Это было вполне правдоподобно — выборы обычно пробуждали и на определенное время повышали всякого рода общественную активность. Некоторое время Марко молчал, погрузившись в безрадостные размышления. Ведь в таком случае в игру вступали силы, которым он не сумел бы противостоять. И он принялся лихорадочно взвешивать свои возможности. Вот он, положим, решительно отвергает предложение Вилема, заявив: «Нет, здесь, в Поречье, я представляю церковь и не могу допустить подобного». И тотчас слышит ответ Вилема: «Меня вызывали в район, теперь я должен уладить это с вами». Он видел широко расплывшуюся в ухмылке, довольную физиономию Вилема. Но ежели дело обстоит так, то зачем было Вилему приходить со своим предложением, в общем-то вполне великодушным? Ведь он мог сразу открыть карты. Поведение Вилема, столь несвойственное ему, сбивало священника с толку. Конечно, это могло быть и ловушкой. У Марко упало сердце. А может, он именно сейчас должен показать, какую позицию занимает и как выполняет данные в свое время обещания? Он бросил тревожный взгляд на Вилема. Но в глазах его увидел лишь спокойствие и удовлетворенность.
Тем не менее священнику казалось, будто он зажат в тиски. Он сознавал, что в силу странных, необычных обстоятельств, связанных с его прошлым, он не может поступать так, как хотел бы. Придется пойти на уступки, если этого потребуют обстоятельства.
Жизнь давно научила его не тратить попусту силы там, где все решено наперед. В то же время он знал, что не может позволить себе капитулировать и признать поражение, прежде чем это станет неизбежным. Перед каждым серьезным шагом Марко всегда тщательно изучал обстановку — так хорошая хозяйка внимательными, чуткими пальцами ощупывает кур-несушек. Да, необходимо все взвесить.
— Я думаю — и это не только мое мнение, — что нам надо, не откладывая в долгий ящик, уладить это дело, пока не поздно, — сказал Вилем. — Чтоб не стряслось какой беды, да и чтобы не было у нас нервотрепки, которая только зря отравляет жизнь.
Марко снова глянул в окно. По проулку носились мальчишки. Они швыряли камнями в старую кастрюлю. С ящика, набитого разным хламом, на навес прыгнул черный кот Мацек — любимец жены… И вдруг произошло нечто невероятное.
Дети и сарай исчезли, захламленный, заросший травой пустырь неузнаваемо изменился. Посреди него зеленел свежий, затканный цветами газон. Видение длилось две-три секунды. И исчезло.
Кот, выгнув спину, подкрадывался к воробью, готовясь к прыжку. По неизъяснимой причине он чем-то напомнил священнику Вилема. А воробей, который в страхе трепыхался на навесе, был он сам, Марко.
— Дело не только во мне, — произнес Марко. — Ведь речь идет об очень серьезных вещах. Это освященное место! Я должен кое с кем посоветоваться.
Он ждал, как отнесется к сказанному Вилем.
— Само собой, ясно, — заметил с достоинством Вилем. Словно он и не торопил Марко, а, напротив, проявлял полное понимание его озабоченности. — Посоветуйтесь, а потом мы опять потолкуем.
Вилем поднялся и вышел. Пройдя по проулку к костелу, он зашагал по площади. Марко, стоя у окна, долго провожал его угрюмым взглядом.
На другой день рано утром Марко уехал на автобусе в город по своим обычным делам. Он решил воспользоваться случаем и осторожно расспрашивал, выяснял, пока не убедился, что его начальству не известно ничего, — что так или иначе связано с планом Вилема. Правда, это еще ничего не значило. У Вилема могли быть более свежие сведения или какие-то специальные распоряжения. Тем не менее Марко несколько успокоился. И решил не спешить, прежде чем окончательно не узнает, где собака зарыта. Он вступит в осторожную борьбу с Вилемом. И будет выжидать, зная, что в любой момент сможет отступить и прекратить схватку.
Возвратившись в село после полудня, он встретил Вилема неподалеку от «Венка». Казалось, тот дожидался прихода автобуса.
Губы Марко тронула улыбка. Они поздоровались.
Вилем остановился, а Марко продолжал свой путь. Тяжелой походкой, вразвалку он направился к своему дому. За ним тянулась строчка следов — дорогу развезло, утром выпал снег, растаявший за день.
Вилем задумчиво глядел вслед священнику.
В тот же день под вечер Адам, как обычно, вез из леса буковые бревна. Было уже поздно, и груженный бревнами прицеп должен был на ночь остаться на площади — рано утром Адам собирался отвезти их на лесопилку. Но когда он затормозил неподалеку от креста, трактор пошел юзом. Адам не сумел его удержать, прицеп задел за постамент и разворотил угол. Сам крест, хотя и его тоже стукнуло бревном, лишь слегка погнулся.
В последний момент Адаму все же удалось совладать с трактором. Выключив мотор, он выскочил и громко выругался.
Эда по чистой случайности находился возле закусочной и вместе с Людвиком Купецом оказался свидетелем происшествия.
Оба были вне себя от негодования. Когда на площади показался Касицкий, возвращавшийся с хозяйственного двора, Эда возбужденно воскликнул:
— Счастье еще, что такое случилось именно с Адамом, который умеет обращаться с машиной как никто другой. Потому и не произошло ничего страшного.
С облегчением, да и чтобы не сглазить, Эда сплюнул и обратился к Касицкому:
— С этой развалиной посреди площади уже давно надо было что-то сделать. Хотел бы я знать, кто возместит убыток, если Адам или кто другой разобьет здесь трактор! — Он поглядел Касицкому прямо в глаза. — Тут как в мышеловке. Авария ведь может случиться и с автобусом, который возит школьников, что учатся в Павловицах.
Людвик Купец с серьезным видом поддакнул. Он принадлежал к числу старых соратников Вилема, а сын его был трактористом.
— Пойдем, Адам, пропустим по стаканчику для успокоения, — предложил Эда.
Адам сначала согласился, но тут же отказался:
— Нет, будь оно все проклято, не могу! Сперва осмотрю машину. Приду попозже — смыть испуг, конечно, надо.
Вокруг тем временем собралась толпа зевак.
Вечером происшествие обсуждалось в «Венке». В изустной передаче случай стал выглядеть более драматичным: говорилось уже о смертельной опасности — Адам якобы избежал ее лишь чудом. Бревна, мол, которыми был нагружен прицеп, в результате удара могли сорваться и смять, раздавить трактор. Особенно возбуждающе, вызывая негодование, действовала на воображение присутствующих мысль о том, что подобное может случиться и с автобусом, который возит детей. Росло убеждение, что никто не имеет права так рисковать здоровьем и жизнью людей. Большая часть собравшихся сознавала свой долг — сделать все для того, чтобы возможность подобных случаев была исключена. В тот же вечер в «Венке» — а затем и во всем Поречье — родилась твердая решимость что-то предпринять. И разве могло кого-нибудь удивить то обстоятельство, что, когда возмущенные посетители закусочной стали расходиться по домам, и их внимание вновь привлек к себе прицеп Адама, одиноко стоявший на месте аварии как наглядное предостережение, то вокруг креста на снегу они оставили гораздо больше следов, нежели обычно. В других случаях там останавливались лишь случайно, испытывая потребность облегчиться, а в этот вечер таким способом было выражено всеобщее неудовольствие!
Когда о беде, приключившейся с «зетор-супером» и прицепом Адама, а также о последствиях аварии узнал Марко, у него засосало под ложечкой. Он испытывал такое чувство, будто идет по очень скользкой дорожке.
Но разве Вилем не предвидел, что может случиться нечто подобное?
Карел Кужела, заведующий пореченской закусочной, был человек не здешний, из Павловиц. В конце войны он познакомился с Вилемом в лесах. Позднее женился на поречанке и при весьма существенной поддержке Вилема получил место заведующего закусочной. И хотя торговля была делом для него новым — коммерческая жилка у него вообще отсутствовала, — он быстро освоился. Это был довольно своеобразный, немногословный и суровый человек. К тому же заведовать закусочной было вовсе не просто. В Поречье, где в каждом доме стояло несколько бочек своего вина, продажа в розлив шла не слишком-то бойко. Поречане, приходившие сюда поболтать или сыграть в карты, чаще всего пили пиво, иногда «разбавив» его стопкой рома. Случалось, заказывали и что-нибудь покрепче, вроде сливовицы, водки или коньяка. «Жемчужину Поречья» требовали