— Вот мы и выиграли — дело в шляпе! Большего нельзя было и желать. Я сам удивляюсь. Креста на площади не будет! Что же касается часов, то тут — хоть это кое-кому не нравится — дело обстоит совсем иначе, чем они себе представляют. Часы будут на костеле, это верно, но мы должны смотреть на вещи шире. Часы прежде всего будут служить нам, нашему делу. — Вилем повторил доводы, которые уже излагал священнику, и добавил: — К тому же все село знает, что часы даем мы, комитет и кооператив. Черт подери, ведь не строить же нам для них специальную башню! Так что, в сущности, мы просто воспользуемся готовой башней.
— Да, пожалуй, — после некоторого раздумья согласился Эда.
— С какой стороны ни посмотри, мы и в самом деле не могли ожидать большего! — распаляясь, продолжал Вилем.
Он и сам не сознавал, насколько был прав на сей раз.
В первое же воскресенье марта священник горячо говорил в проповеди о том, как важно и полезно общими усилиями благоустроить село. Он, правда, не сказал прямо о победе, но обрисовал все так, что каждый из прихожан считал этот итог своим личным успехом. Марко призвал верующих в будущую субботу принять добровольное участие в работах по благоустройству, и почти все выразили согласие. На неделе священник зашел к Вилему, в национальный комитет. Потом они вместе осмотрели площадь, что-то обсуждали, советовались.
Всюду шли приготовления к предстоящим работам. Все свары прекратились. Стало ясно, что наступают иные времена.
В субботу почти все село вышло с мотыгами, лопатами, тачками. Кооператив выделил технику — два трактора. Работали на двух участках. Бригада, организованная Вилемом и состоявшая преимущественно из завсегдатаев «Венка», с энтузиазмом принялась за благоустройство площади, а следовательно, и за удаление с нее креста. Эда хоть и загорелся идеями Вилема, но категорически отказался принять участие в работе, связанной с сооружением нового постамента для креста. Впрочем, Вилем понимал это, да и остальные тоже. Группа, руководимая Марко, очищала захламленный пустырь между костелом и домом священника. Она должна была снести выстроенный когда-то Матяшом навес и разбить сквер.
Произошло то, на что ни Вилем, ни Марко не рассчитывали, что превзошло все их ожидания: обе группы начали сближаться, а под конец смешались. И понятно почему — ведь вскоре выяснилось, что у них много общих дел. Мусор увозили в одно и то же место — в заброшенную каменоломню. Трактористы — один из них был Адам — оказались первыми соединительными звеньями. Поскольку рабочие задания обеих групп были разными, с разной скоростью шла и погрузка мусора на прицепы. Трактористы, чтобы не терять времени, начали увозить мусор с обеих рабочих площадок. Адам перевез также на пустырь часть камней из разобранного постамента: старые, освященные, они должны были лечь в основание нового постамента — таким образом сохранялась преемственность.
Более всего, однако, способствовал сближению сам Вилем. Он отправился просто так, только взглянуть, как идет работа, на пустырь за костелом и увидел, что тут лежат без дела мотыги, лопаты и не хватает кирок, тогда как на площади кирки в избытке. Произошел обмен инструментом, чтобы ничто не задерживало работы. Случалось, что вместе с инструментом переходили на другой участок и его владельцы.
Хотя день был пасмурный, казалось, солнце рассыпает кругом свои теплые и ласковые, трепетные лучи. Пожалуй, лучше всего это оценил Адам, когда, удивленный и растроганный происходящим, изрек:
— А здорово! Все равно как милую обнимаешь!
Удовлетворение, вызванное скорым и успешным завершением начатого дела, усилилось, когда в село прибыли два механика фирмы «Часы и драгоценности». Они приехали на такси, чтобы осмотреть и обмерить нишу, где предстояло установить часы. Марко поднялся вместе с ними на башню; стоявшие внизу поречане с интересом смотрели, как из проема, пустовавшего с давних пор, вылетели голуби, а затем посыпались перья и птичий помет. Место для часов, как утверждали механики, было просто исключительное. После их посещения работы по благоустройству площади и пустыря продолжались даже по вечерам, и вообще, как только у кого-нибудь выпадала свободная минута, он тут же принимался за работу. На площади не только высвободили место, где стоял крест, но всю ее очистили от дерна и бурьяна. Сюда возили песок, готовили почву для сквера. Каждый рвался помочь, и это было подобно стихии. Поречан охватил созидательный порыв первооткрывателей. Адам тоже был в ударе. Он привез два прицепа песка — нагружали их Эда и Вилем, — в то время как второй тракторист сделал только одну ездку. Он даже осторожно срезал, вернее, соскреб плугом очищенный от хлама травянистый покров на пустыре.
В «Венке» из вечера в вечер обсуждались планы благоустройства, возникали новые идеи. Сюда заглядывали теперь и те, кто раньше обходил «Венок» стороной, зная, что здесь — боевой штаб противника. Тут придумывали, из какого камня делать бордюр вокруг сквера и не подыскать ли в лесу красивую голубую ель, чтобы пересадить ее в сквер. Лишь однажды возникла угроза небольшого, но неприятного осложнения — Владимир Бриндзак вдруг выступил с предложением устроить среди поречан сбор средств на новый крест. Вилем сразу нашелся:
— Нет, это будет совсем не то, — сказал он, — у старого креста молилось столько поколений поречан, что это теперь уже не просто кусок железа. Так и пан священник говорил. Когда крест поставят на новое место, у костела, он будет иметь совсем другое значение и ценность. А Войта Рачек так здорово покрасил крест, что он выглядит совсем как новый.
Слова Вилема произвели на всех присутствующих огромное впечатление — он сразу вырос в их глазах. Эда откровенно восхищался им, правда, у Адама все же возникло сомнение, но он поделился только с Вилемом.
— Я, конечно, не знаю да и мне вообще-то все равно. Это ничего, что Войта католик? Не осквернил ли он их православный крест?
— Тьфу ты черт. В самом деле… — Вилем задумался. — Мне кажется, что нет. По идее, может быть, и так, но в жизни ведь никогда не ограничивают благотворительность. Самое лучшее для нас — не соваться в их дела.
Объединенные усилия, направленные на то, чтобы украсить Поречье, достигли вершины в следующую субботу. Каждый трудился там, где он был более всего нужен, и произошло полное слияние обеих групп поречан. Исчезли последние тени былых недоразумений. Все, казалось, жаждали общения, были на удивление внимательны и предупредительны друг к другу. Альжбета Мохначова принесла своему мужу, который вместе с Эдой разбрасывал по площади песок, горячий кофе. Она предложила кофе и Эде. Когда тот выпил, Альжбета, даже не сполоснув чашку, налила себе и тоже сделала несколько глотков. И случилось так, что учитель Альбин Шлапка, один из самых активных деятелей в селе — правда, в предшествующий бурный период он занял нейтральную позицию, — увековечил фотоаппаратом именно этот момент, который впоследствии вошел в хронику села. Когда Вилем, Михал и Касицкий со знанием дела осматривали новое основание для креста, вокруг которого была уже вскопана клумба, пани Маркова, высаживавшая тюльпаны, приветливо улыбнулась всем троим. А Кужела прислал из «Венка» по большому жбану пива и на площадь, и к костелу.
Усердно работал и Густа. Он снял форменный китель и фуражку, а девушки, граблями разравнивавшие песок, стали, хихикая, примерять ее. Милка Бартовичова так и осталась в ней работать.
Площадь стала очень красивой, она просто сияла чистотой. И все, кто смотрел на нее, представлялись себе такими же чистыми, словно душу умыли. Казалось, что пришло наконец время теплых, безоблачных дней и Поречье расцвело, подобно многолетнему растению, настала поистине благословенная пора. Чем же было вызвано столь удивительное единение и взаимопонимание поречан? Почему село благоденствовало в покое и счастье? Наверно, мало кто сознавал, что во всем этом заслуга Вилема, хотя надо сказать, что его престиж невероятно вырос в глазах односельчан. Ведь ни у кого из них не было оснований считать себя побежденным. Напротив. Всех и каждого переполняло торжествующее победное чувство. Много ли есть полководцев и стратегов или политиков, которым удавался такой ловкий трюк, удавалось сплотить враждующие стороны в полном единении и с общим для всех сознанием победы? Все поречане были преисполнены гордости, все были счастливы.
Едва наступили сумерки, в «Венок» набилось полно народу. Вилем и Адам, усталые, еще не успевшие умыться после работы, сидели у окна и с удовольствием потягивали пиво. Они не отрывали глаз от чудесно переменившейся, сияюще-желтой площади. Через открытую форточку лился свежий воздух, но обоим от переполнявшего их чувства покоя и душевного равновесия казалось, будто они греются на теплом полуденном солнышке.
Вилем задумчиво затягивался сигаретой и выпускал дым клубами. Цветом своим площадь напоминала ему крышку баночки светло-коричневого гуталина. По мере того как темнело, у нее появлялся более густой, бронзовый оттенок.
На площади показался расфранченный лесник. Он шел не спеша и словно невзначай остановился перед новым домом Рачековых. Выглянула пани Аничка. Неподалеку прогуливалась и группами стояла молодежь — до «Венка» долетали беззаботные голоса и смех. Потом у окна закусочной появился Густа. Он пришел на дежурство.
Адам протянул ему через форточку кружку пива, и Густа одним духом опорожнил ее. Потом с блаженной улыбкой вернул кружку, откозырял и медленно удалился. Под ногами у него слабо поскрипывал песок.
У Вилема было великолепное настроение. Он смотрел на площадь, и ему вдруг показалось, что над нею взлетают, рассыпаясь тысячами цветных огоньков, ракеты праздничного фейерверка.
— Густа — парень что надо! — неожиданно изрек после долгого молчания Адам, будто теперь лишь вспомнив об этом.
Вилем молча кивнул. Не отводя глаз от окна, он медленно отпил из кружки.
Адам не пошевелился, не обернулся даже тогда, когда Кужела поставил перед ними на стол новые полные кружки. Он не замечал и гула голосов подвыпивших поречан, веселившихся за его спиной. На душе у него было чисто и светло, он так и сиял. Согласие, царившее вокруг, представлялось ему просто диковинным. В эти минуты он смотрел на мир и его будущее словно сквозь осколок бутылочного стекла, как делал это однажды, наблюдая затмение солнца. В нем пробуждалась какая-то неясная надежда, которую он и высказать не умел.