Адам и Вилем молча проводили председателя взглядом.
— Вот видишь, — сказал немного погодя Вилем. — Михал никогда не был с нами и не будет, хоть он уже и член партии. И пусть даже кооперативные дела он ведет хорошо, а доверять ему нельзя. Чуть только возникнет какой политический вопрос — ну, скажем, как с этими долларами, — и сразу ясно, что он за птица. Мы все время должны смотреть в оба, как этот кучер правит лошадьми и куда катится воз, — чтоб дышло всегда торчало прямо вперед.
— Не люблю я эдаких людей, — заметил Адам. — Просто не выношу. Подумать только — такие деньжищи, а Руда… Нет, не понимаю я… Ведь он же знает, что мы не пустим его туда. Наверно, это его чертовски бесит!
— У нас тут с выборами работы по горло. Надо, чтобы самые лучшие, самые надежные люди заняли по праву свое место, и в это время… Черт! Мне бы их заботы! — сказал Вилем с презрением. — Иногда у меня даже нет уверенности, стоит ли стараться для таких типов… Да, я как раз собираюсь отправиться с учителем в Гаваю…
В ту же секунду оба — и Адам и Вилем — повернули головы: на другой стороне площади глухо прозвучал выстрел из дробовика. Похоже, что с чердака нового дома Рачека.
— Наверно, Войта пристрелил кошку, — предположил Адам.
Строительство дома исчерпало физические и душевные силы Войты Рачека. В последнее время он выглядел усталым и озабоченным. Трудности со строительными материалами, а также необходимость строгой экономии — с самого начала выяснилось, что новый дом обойдется куда дороже, чем рассчитывали Рачековы, — вызвали в жизни Войты неожиданные осложнения, о которых он ни сном ни духом не ведал и ведать не мог. Два года назад, когда они с женой взялись за строительство, Войта по уговору с лесником Смолаком «раздобыл» в лесу два воза бревен. Адам охотно привез их ему и помог сгрузить. Дело это было довольно деликатного свойства. Войта Рачек и не предполагал, какую ловушку он сам себе уготовил. Йожка Смолак повадился ходить к ним и так часто заглядывал на стройку, даже в отсутствие Войты, что в Поречье начались всякие пересуды. А у Анички, пани Рачековой, и в самом деле установились близкие отношения с Йожкой Смолаком. Войта охотно прогнал бы лесника подальше от своего дома, но сделка с ним связывала ему руки.
Всякий раз, едва только Войта уходил на работу или ехал в город доставать необходимые материалы: известь, скобы, цемент, трубы, разную арматуру или кровельный материал, как тут же под любым предлогом появлялся лесник. Кое-кто из поречан даже утверждал, что маленькая Марта как две капли воды похожа на постоянного гостя Рачековых, который тоже был женат и имел троих сыновей. Войта приходил в бешенство, он и сам вообще уже ни в чем не был уверен. Соседи судачили насчет их семейной жизни или же с насмешкой наблюдали за нею.
Большинство односельчан открыто возмущалось. Впрочем, было достаточно и таких, кто смотрел и на эти отношения с пониманием, причем симпатии их были на стороне пани Рачековой, которая в самый разгар строительной горячки, несмотря на тяжкий труд, просто цвела. Все зависит от того, какая у человека супружеская жизнь, насколько сильна его неутоленная жажда счастья, насколько удовлетворены его желания или же какие «грехи» он скрывает; от того, каково соотношение публично провозглашаемой порядочности и подлинных потребностей плоти и души; от того, считает ли человек семью своим прибежищем либо более или менее надежной крепостью, позволяющей время от времени предпринимать вылазки. На Войту Рачека все смотрели с презрением.
Незадолго до полудня Войта возвращался с поля; он сидел на тракторе рядом с Адамом и вдруг увидел, как из его сада выходит лесник. Сердце его сжалось. Он искоса бросил взгляд на Адама. Адам ничего не заметил, но Войте показалось, что его губы растянулись в ехидной ухмылке. Разговор, который они вели, внезапно прервался. Войте послышалось даже, будто Адам сказал: «Черт подери, как же ты теперь поступишь?»
Он знал, что уже давно пора принять решительные меры, но все никак не мог отважиться. Сначала надеялся, что ничего серьезного нет, хотя стал осторожно наблюдать за Аничкой. Сомнения не только не покидали его, а все нарастали. Войта пытался повернуть ход событий, пытался действовать то угрозами, то просьбами, но ничего не добился. Он наталкивался попеременно то на удивительную неуступчивость жены, то на ее изобретательность и такое милое обращение, что у него дух захватывало от радости. Войта чувствовал, как постепенно обессилевает от этой борьбы. Видел, что Аничка с каждым днем все больше отдаляется от него. Он говорил себе: «Ну, погоди же, я за тебя возьмусь». И мучился, отчаиваясь и злясь.
Адам остановил трактор. Войта слез и направился было к дому, но тут же передумал. Зашел в «Венок» и, хотя до обеда было еще далеко, выпил пива и стопку рома. Легче не стало — уголки его губ уныло опустились, пиво показалось выдохшимся.
Два дня назад он подметил, каким взглядом проводила Аничка лесника, когда тот проходил мимо их дома. Глаза у нее вспыхнули и раскрылись широко-широко — они сияли. Когда же она посмотрела на Войту, взгляд ее сразу стал холодным. Словно выключили рефлектор. В присутствии Смолака она вся сверилась женским счастьем, и это лишь отдаленно напоминало Войте прежние времена. Но так ни одна женщина никогда на него не смотрела. В минуты откровенности с самим собой и невеселых раздумий он со все большей досадой и жалостью к себе признавал, что должен казаться Аничке чем-то вроде травы-кислицы. И Войта хирел на глазах, окончательно теряя уверенность в себе. Нет, он должен положить этому конец! Хватит с него такой жизни!
Войта поднял глаза от кружки, ему почудилось, что у стойки раздался смех. И еще ему показалось, что вслед за этим кто-то громко произнес: «Ну и слабак же этот Войта Рачек!»
Он огляделся. Никто ничего не говорил, но кровь бросилась ему в голову. Он чувствовал, как она стучит в висках.
Войта выпил еще одну большую стопку рома и отправился домой.
Прошел по двору. Площадка возле нового дома была уже убрана и приведена в порядок, инструмент сложен у сарая. За домом, в саду, откуда только что выскользнул Смолак, спала в коляске Марта.
Он вошел в кухню. На плите варился обед. Аничка сидела за столом и перебирала для ужина горох, держа на коленях кастрюлю.
Войта огляделся.
Аничка улыбнулась ему. Сегодня опять был «ее день». Исполненная внутреннего удовлетворения и счастливого волнения, она всегда хорошела.
— Ты уже пришел? Обед будет готов через несколько минут, — сказала Аничка.
С чарующей невинностью она положила руки на стол; волосы ее были в беспорядке. Она еще не заметила, в каком настроении явился Войта. А у него участилось дыхание. Он мысленно представил себе, как эти руки минуту назад обнимали Смолака. Ярость его нарастала, и в то же время ему было невыразимо жаль себя.
— Ага. Ты же видишь, что я тут, — буркнул он.
Аничка насторожилась. Поглядела ему в лицо, чтобы знать, чего следует опасаться. Глаза у Войты были просто бешеные, но держался он неуверенно. Это несколько успокоило ее.
И прежде, еще до того, как она стала неверна Войте, Аничка вела себя осторожно, словно ступала по осколкам стекла. Она и тогда выжидающе наблюдала за ним, терзаемая страхом и угрызениями совести, хотя ничего особенного и не происходило. А потом Йожка словно околдовал ее. Аничку захватило, закружило, понесло. Иногда она пыталась размышлять над тем, что с ней творится, и не могла толком понять, почему так получилось. Ведь ее любовник вовсе не был ни красавцем, ни силачом. Но, видно, в нем было как раз то, что ей нужно. И, едва осознав это, она, как истинная женщина, стала принимать вещи такими, какие они есть. Она была необычайно изобретательна, и большей частью ей удавалось усыпить подозрительность Войты. Более того, она совершенно неожиданно нашла удачное и успокоительное логическое обоснование. Иногда она ловила себя на том, что беспричинно улыбается. «Вот удивительно, — думала она, — только теперь я поняла, что я — женщина. Наверное, потому, что узнала, что такое настоящий мужчина». До сих пор она и понятия об этом не имела. В ней жила смутная, но жадная потребность отдаться до конца, а с беднягой Войтой у нее ничего не получалось: он просто не был создан для этого. И все же она по-своему любила его; Марта и в самом деле была его дочерью. Аничка воспринимала его как отца или как брата. Поэтому иногда даже удивлялась, почему, собственно, Войта бранит ее и угрожает ей. Ведь если у нее хорошее настроение, это и для него лучше: в доме тогда радостно и покойно. Войта должен быть ей только благодарен за это. Иной раз она, бывало, даже нежно приласкает его, поцелует в губы. Порой, когда Войта оскорбит ее, когда он груб и неблагодарен или же, наоборот, когда ей очень хорошо, а то и просто когда ей случалось выпить вишневки, она забавлялась, представляя себе, что было бы, если бы Йожка пришел с букетом и попросил у Войты ее руки. Бедняжка Войта! В такие минуты Аничка обычно тихонько подкрадывалась к нему, гладила, обнимала его, была к нему особенно ласкова и внимательна. Так она избавлялась от угрызений совести, которые временами все же мучили ее.
— У тебя опять был этот кобель? — спросил Войта. — Этот надушенный кобель? — Смолак всегда носил белые, хорошо отутюженные рубашки, и поэтому Войта в последнее время — вообще-то чистоплотный и аккуратный — злился, когда Аничка давала ему свежевыстиранную рубашку. Ему хотелось теперь ходить грязным и оборванным. — Хватит с меня! — закричал он. — Или ты прекратишь свои шашни, или я тебя выгоню. Но запомни, развод будет по твоей вине!
Аничка на момент застыла, удивленно глядя на него. Потом провела кончиком языка по пересохшим вдруг губам и тихо ответила.
— Как хочешь… — Она вздохнула, словно с сожалением. — Но дети и полдома мои.
Ошеломленный таким ответом, Войта впился в нее взглядом.
— Что?! — крикнул он в бешенстве. Он-то ожидал, что она испугается угрозы. Лицо его побагровело.