Когда он впервые вот так ушел из дому, Катарина кинулась его искать и нашла в сторожке только поздно вечером. Михал сидел на пороге, держа в руке стакан. Он смотрел, как всходит месяц, и прислушивался к доносившемуся издалека лаю собак.
— Михал, ты здесь! — сказала она с облегчением, но и настороженно: она не знала, чего от него ждать.
Он молчал. Тогда она набралась смелости и подошла ближе. Присела. Михал допил вино, снова наполнил стакан из стоявшей у его ног бутылки и молча протянул его Катарине. Она отпила немного и вернула стакан. Михал выпил до дна. Примирение прошло без единого слова. Они будто выкурили трубку мира.
У Катарины, казалось, камень с души свалился. Сейчас она была сама доброта и душевность.
— Здесь все осталось как прежде, правда, Михал? — прерывисто дыша, сказала она и многозначительно вздохнула.
Она распустила волосы, тряхнула головой. Михал молча обнял ее.
С той поры Катарина знала, где искать его в таких случаях. Но Михалу не очень нравились ее посещения. Его душевное равновесие восстанавливалось постепенно, ему нужно было время. Михал возвращался домой, когда чувствовал в этом потребность, когда был уверен, что злость уже прошла. Однажды по какой-то причине — какой именно, он уже давно забыл — он прожил в своем скиту целую неделю.
И вот сейчас после перепалки напряжение снова достигло предела. Черт, что на нее нашло? Михал ничего не мог понять. Сколько он ни ломал себе голову, догадаться о причине столь неожиданной вспышки ему так и не удалось.
Катарина не успокоилась, даже когда стала собирать посылку для сына. Михал делал пересадку в Братиславе и мог зайти к Павлу в общежитие. Она долго шуршала бумагой и, запаковав посылку, демонстративно положила ее рядом с дорожной сумкой Михала. Словно напоминала, что у него есть сыновья.
— Скоро вернешься? — спросила она.
— Как управлюсь с делами, — ответил Михал.
Он был даже рад, что уезжает.
Едва Вилем узнал, что Михал уедет накануне того дня, когда в селе произойдет такое знаменательное событие, как встреча с будущим депутатом Национального собрания от их области, у него словно выросли крылья. И вовсе не потому, что Михал вмешивался в подготовку или вносил, скажем, беспорядок в организацию встречи, которой занимался Вилем. Упаси бог! Просто Вилем в отсутствие Михала чувствовал себя свободнее, а значит, счастливее. Его энергия била ключом, он был полон всяческих идей.
А на Касицкого в это время свалилась уйма дел — он ведь замещал Михала и поэтому уделять много времени подготовке предвыборного собрания и встречи не мог. Согласно уговору, он должен был лишь показать гостю хозяйственный двор кооператива. Остальное, то есть самое главное — а именно, чтобы все прошло без сучка без задоринки и чтобы гость чувствовал себя в Поречье как дома, — ложилось на плечи Вилема и Альбина. Целых два дня Вилем жил одними только приготовлениями.
Все знали, что в таких делах на него можно положиться: он был мастером организовывать всякие торжественные мероприятия. Исходил он из того, что гость должен увезти с собой из Поречья самые яркие впечатления. В душу ему должно запасть что-то такое, чего он никогда в жизни не забудет, о чем он всегда будет вспоминать с теплым, радостным чувством. Готовились разные, пусть даже маленькие, но милые и совершенно неожиданные сюрпризы; гостя должны были окружить почтительным и вместе с тем душевным вниманием. Короче говоря, гость должен ощущать чистосердечное доверие, так, словно он был у себя дома, хотя и без жены, но зато среди настоящих, искренних друзей. Такой стиль приема требовал определенных условий: ничего заурядного — того, что могли бы предложить такому гостю в любом другом месте. Вилем вообще не терпел халтуры в подобных делах. И надо сказать, что, как правило, действовал весьма успешно. Гости приезжали в Поречье довольно часто и охотно.
Когда речь шла о более или менее торжественном приеме, лучшим помощником Вилема, его правой рукой был учитель Альбин. Адам и Эда благодаря многолетней практике тоже накопили опыт и могли устроить без особой подготовки отменный пикник на берегу речки или на лесной поляне, даря гостю драгоценные минуты отдыха на лоне природы. Они знали очищающее величие простоты и умели быстро и ловко приготовить на костре сказочно вкусные яства из мяса. Гость, измотанный городской суетой и работой, растянувшись на траве, где тут и там валялись фазаньи перья, не стеснялся обнаружить в присутствии хлебосольных поречан жажду и голод куда большие, чем испытывал обычно. Наслаждаясь сочностью, яркостью красок природы, он обретал — пусть ненадолго — душевное спокойствие, и мир ему казался прекрасным. Такой отдых располагал к непринужденным, а потому особенно полезным и действенным беседам, во время которых гостю излагались различные просьбы и пожелания. Правда, подготовка подобного приема требовала значительного труда и не всегда приносила ожидаемый результат. Приходилось действовать продуманно, чтобы не нарушить впечатление естественности и непринужденности, чтобы не возникло ощущения нарочитости, унижающей и гостя и хозяев.
Такую вот встречу с несколькими небольшими, но приятными сюрпризами и подготовили Вилем с Альбином депутату. Вилем только так его и называл — и гость действительно был депутатом, пока, правда, от соседнего избирательного округа. В Поречье его еще не знали.
Около пяти часов, начищенные, наглаженные, при полном параде, Вилем, Альбин и Касицкий собрались в помещении национального комитета. Посидели недолго за столом Вилема, где стояли рюмки для первого тоста за гостя и за успех дела, в без трех минут пять вышли на площадь. Они хотели встретить гостя сразу же, как только тот въедет в село. Это тоже входило в программу, продуманную и разработанную до мельчайших деталей. Для большего эффекта — чтобы у депутата создалось впечатление, что его приезд в Поречье подлинный праздник, — вместе с ними вышли его встречать четверо пионеров в белоснежных рубашках и красных галстуках: два мальчика и две девочки, которых выбрал Альбин. Им предстояло преподнести депутату букет сирени, как только он выйдет из машины и ступит на пореченскую землю. Сирень — гордость Альбина — лишь начинала цвести в школьном саду. Еще один букет предназначался кандидату в депутаты областного национального комитета — доярке из какого-то отдаленного кооператива. Она должна была приехать вместе с депутатом.
Сирень не понравилась Вилему — она еще не совсем распустилась и была, по его мнению, какого-то холодного, металлического оттенка. Но он понимал и Альбина — в других садах сирень еще не цвела. Самому Вилему по душе были более теплые и веселые тона. Поэтому он сорвал у забора одуванчик и воткнул его в петлицу пиджака.
Они ждали, спокойно оглядывая все вокруг. Площадь сверкала чистотой; еще вечером поречане разровняли граблями местами укатанный, местами разрытый машинами песок. От входа в школу до фасада «Венка» протянулся большой транспарант: «Приветствуем нашего кандидата!» Другой, призывающий: «Все на выборы!», украшал фронтон сельмага. В кабинете Альбина была масса всякой всячины, пригодной для таких случаев: цветная бумага, флажки, печатные воззвания, портреты, лозунги, часть которых в результате различных перемен устарела. Из них легко можно было составлять и клеить всевозможные новые лозунги; тем более что этим охотно занимались ученики на уроках труда, которые учитель мог по собственному усмотрению назначать на любое время, когда в этом возникала необходимость. Таким образом, в руках Альбина были сосредоточены, так сказать, все местные средства массовой коммуникации, и он искусно умел ими пользоваться.
— Мне кажется, ему должно понравиться, — сказал Альбин.
— По-моему, тоже, — отозвался Вилем.
Он посмотрел на башню костела. Механики уже не работали, и голуби прихорашивались в нише. «Черт возьми, жаль, что еще нет часов». Вот тогда была бы встреча! Ну ладно, и так хорошо», — подумал он.
Но гость не приезжал, и чем больше длилось ожидание, тем заметнее улетучивалось радостное настроение. Задержка депутата угрожала осуществлению их столь хорошо продуманного плана.
Встречающие нетерпеливо ходили взад и вперед возле комитета, мрачно курили, заходили в помещение, но тотчас же снова выбегали на площадь — депутат мог появиться каждую секунду. Дети, сперва стоявшие чинно, принялись подталкивать друг друга, шалить — им стало скучно, и Альбину приходилось то и дело одергивать их.
Они ждали уже около часа. За это время Вилем успел дважды сменить одуванчик в петлице, а Касицкий — сходить на хозяйственный двор, чтобы лишний раз проверить, все ли там в порядке. Альбин озабоченно глядел ему вслед.
— Что, если депутат приедет слишком поздно? — спросил он с тревогой.
Вилем задумался. Взвесив все обстоятельства, которые могли нарушить так хорошо подготовленную программу, он сказал:
— Да, досадно! Но единственное, что можно исключить или немного сократить, — это осмотр двора. Коровников и всякой скотины он, наверное, видал столько, что у него в голове все перемешалось. Хозяйственный двор не самое главное.
Он был расстроен, но не падал духом.
В это время у «Венка» остановился Густа — сегодня он дежурил. Несколько раз подходил он к комитету, обменивался двумя-тремя словами с ожидающими, снова уходил и каждый раз, оглядевшись кругом, не спеша направлялся к сельмагу. Там за прилавком, на котором можно было увидеть домашнюю утварь и мясо, почтовую бумагу и сладости, хлеб и ткани, стояла дочь Вилема — Луцка.
Густа останавливался неподалеку от витрины и глазел — в последние три дня тут был его наблюдательный пункт, — но одним наблюдением не ограничивался. По нескольку раз на дню он заходил в магазин и покупал всякую дребедень: то нитки, то гуталин, то принимался выбирать зубную щетку, хотя Луцка могла предложить ему щетки только одного образца. Он уже дважды спрашивал лезвия «Silver Gillette», хотя сам брился опасной бритвой и, знал, что таких лезвий здесь нет. Каждый раз Густа подолгу задерживался в магазине и был очень рад, если заведующая, пани Сайлерова, не старалась самолично обслужить его.