— Точно. Ни одна женщина никогда так не приготовит, — согласился Вилем.
— Бартович был строг даже в мелочах. Без конца ко всему придирался.
— Это я знаю, — сказал Вилем. — Однажды мы с ним пекли картошку. Я зарыл в золу, а Бартович рассердился и говорит: «Вилем, ты что, решил ее сварить?» Вытащил картошку из золы и положил сверху. И только когда от нее перестал идти пар, когда ушла вся вода, он снова зарыл ее в золу. Он со мной тогда даже разговаривать перестал. Наверное, считал, что я совершил преступление.
— А с чем вы ели картошку? — спросил Эда.
— С гусиным салом и чесноком. Это вкуснее всего.
— Я люблю поесть, — заметил Эда. — Люблю, когда еда вкусная и ее вдоволь. И терпеть не могу тех, кто ест только потому, что надо есть.
Вилем собирался что-то возразить, но тут заговорил гость:
— Мне хотелось бы записать для жены кое-что из ваших рецептов.
— Не стоит, — заметил Эда. — Раз вы будете нашим депутатом, приезжайте к нам почаще.
— И то правда, — согласился гость. — Но все же я хотел бы знать, на чем жарить линей. Мы с женой их очень любим.
— На гусином сале, — сказал Альбин.
— Вот до этого я бы никогда не додумался, — признался депутат.
Он вытянул ноги и с довольной улыбкой отпил прямо из бутылки.
Вид и запах жарящегося барашка и гурманские разглагольствования Эды раздразнили у всех аппетит. Разговор о еде не умолкал. Каждый предлагал и расхваливал то, что любил сам. Они жевали сочное куриное филе, впивались зубами в гусиные ляжки, обсасывали свиные ребрышки, поджаренные с можжевеловыми ягодами. Едва съедали одно, сразу же наваливались на другое. Все в меру посолено, поперчено, поджарено, все сочно, хрустит и аппетитно пахнет. Все услаждает. И сколько угощения ни готовил бы гостеприимный хозяин, кладовая оставалась полной.
Они вдыхали запах поджаривающегося барашка, то и дело наливали из бутылок и без конца чокались. Взаимопонимание и дружеские чувства росли и крепли с каждой минутой.
— А еще очень вкусно, если смолоть и смешать мясо косули и свинину, завернуть в капустный лист и тушить в сметанной подливке, — заметил Альбин, сидевший у костра.
— А копченостей ты не добавляешь? — спросил Эда.
— Немножко сала. Тогда подливка приобретает особый вкус, — разъяснил Альбин.
На короткое время наступила тишина. Ее неожиданно нарушил Вилем.
— Капустный лист… — сокрушенно произнес он. — Черт возьми, как только вспомню, что капусты могло бы быть у каждого вдоволь, что горы капусты гниют на полях и никому до этого нет дела, такая злость берет!..
Он умолк. Все переглянулись и, казалось, чего-то ждали.
— Сделаем все возможное, чтобы консервный завод был построен, — с воодушевлением заговорил окончательно растроганный депутат. — Не представляю, что могло бы помешать осуществлению нашего плана. Вы по этому поводу не беспокойтесь!
Отпив еще немного из своей бутылки, он что-то замурлыкал себе под нос.
Тут Эда встал и неуверенной походкой направился к Вилему, который, стоя с бутылкой в руке у стола, поддевал ножом кружок сыра.
— Послушай, Вилем, мы сейчас могли бы совершенно спокойно выложить ему все наши просьбы, если они у нас, конечно, есть. А с консервным заводом, мне кажется, ты попал в точку! Господи, дивлюсь я этому Касицкому — почему не закинет удочку, не попросит чего-нибудь для кооператива.
— Нет, так нельзя. Товарищ депутат может подумать, что это ловушка, а не дружеский ужин. Ведь мы устроили эту встречу для того, чтобы наш гость почувствовал, как мы рады, что именно он будет представлять нас в Национальном собрании. А может быть, даже и в правительстве. Должен тебе сказать — это большой человек! Он может повлиять в очень важных для нас делах. Он решает или присутствует при решении вопросов, где и что строить, кому дать субвенцию… Или помочь попасть в институт, когда там уже нет больше мест. И вообще… Я думаю, пока мы ничем не должны ему докучать.
— И все же… — стоял на своем Эда. — Сейчас, думается мне, самый подходящий момент… Ну, как хочешь.
С трудом переставляя ноги, Эда вернулся к костру. Все заботы вылетели у него из головы. Хотелось только, чтобы выборы проходили долго либо чтоб они происходили чаще. Он сидел около депутата, вернее, они вместе жарили барашка — Эда все время подкладывал в костер поленца. И чем дальше, тем больше он осознавал, как здорово они сработались, и неожиданно для самого себя понял, что испытывает к депутату симпатию и даже какое-то теплое чувство.
Это был чудесный вечер. Никто никуда не спешил; все взоры были прикованы к вертелу. Наконец барашек был готов, и все накинулись на него. Отрезали кусочки сочного мяса; ломтики хлеба служили тарелками. Жевали шумно, облизывались, кости бросали в огонь. И снова пили из стаканов и бутылок.
Все шло наилучшим образом, настроение было что надо! И гости и хозяева совсем растаяли; различия в общественном положении стерлись; наступило полное взаимопонимание. В конце концов Эда до того разошелся, что, положив депутату на плечо руку, заговорил с умилением:
— Бог мой, до чего ж изменились времена! Вспомнить только, как было… раньше… Раньше такой вот депутат, если хотел, чтобы его избрали, должен был перед выборами угостить людей гуляшом да еще выкатить бочки. Теперь ничего такого и в помине нет. Все перевернулось… Сегодня, я бы сказал, каждый кандидат знает, что его все равно выберут. То есть… И теперь избиратели хотят, чтобы о них не забыли, чтобы их депутат… Короче, они стремятся показать, что они его любят, что он для них свой человек. И делают все, чтобы он не забыл о них. Но вас… вас это не касается. Должен сказать, что никогда еще не видел я такого народного депутата, как вы. Черт возьми, раз я вижу, что вы действительно народный депутат, я знаю — вы не подведете, вы будете за нас!
— Ну что вы! — Депутат сиял: вино, видно, ударило ему в голову. — Ничего похожего мне еще не приходилось слышать.
— Лично я таким делом никогда бы не смог заниматься — во все вникать, все решать! — продолжал Эда. — Без конца думать о том, чтобы все было как следует. Для этого, черт возьми, нужна голова! Мы… мы все понимаем, правда, Вилем? Мы бы тоже хотели, чтобы все шло как надо. Поэтому мы бы хотели… и мы так думаем, что после этих выборов мы с Вилемом…
— Кончай! — оборвал его Вилем.
— Ваша жена, наверное, не так уж часто вас видит, — вклинился в беседу Адам, чтобы помочь Вилему уйти от разговора, начатого Эдой.
При упоминании о жене депутат махнул рукой и подлил Эде вина — он хотел с ним выпить.
У Эды на глазах выступили слезы благодарности. Когда они чокнулись, Эда взял со стола полную бутылку «Жемчужины Поречья» и обтер горлышко. Он намеревался выпить ее в честь депутата — по крайней мере, все это так поняли. Запрокинул голову, глаза устремил в небо. Вино с легким бульканьем полилось ему в горло, как бы переливаясь из одного сосуда в другой. Эда залпом выпил полбутылки. А после того как приложился вторично, перевернул бутылку вверх дном — из нее вылились всего две-три капли.
Гость был потрясен и в восхищении похлопал Эду по спине.
— Я бы так не смог, — сказал он.
— Спорим на что угодно! Вот увидите — вас выберут! — почти кричал Эда. — Мы вас выберем! Вы и вправду человек из народа, вы — наш человек!
Ему так хотелось подружиться с депутатом! Держался он совсем неплохо, хотя и выпил очень много.
— На что хотите поспорим — мы вас выберем! — перекрывая все голоса, орал он.
У костра затянули песню под аккомпанемент скрипки Керекеша. Но вскоре высокие, пронзительные, хриплые и диковатые, хотя и восторженные, голоса заглушили ее звуки.
Пирушка достигла своей высшей точки.
Густа совершал обход своего участка. Его сопровождала Луцка. Они дошли до молодых вербочек у речки и застряли там, а когда возвращались, обоим было удивительно хорошо.
Шли они медленно. Густа обнимал девушку за талию.
Ее крепкие длинные ноги, подчеркнутые короткой юбкой, двигались медленно и лениво. Волосы были растрепаны, кружева на вырезе кофточки скомканы. Апельсиновый аромат уже едва ощущался — он смешался с запахом пота и нежным запахом лежалой вербной листвы. Туфельки на каблуках Луцка несла в руке.
Они поминутно останавливались, целовались и снова шли устало и медленно, тесно прижавшись друг к другу.
Когда они вышли из темноты на площадь и увидели «татру-603», Густа потянулся с довольным видом.
Из глубины школьного сада доносились голоса. Можно было даже различить звон стаканов. Значит, все в порядке.
Они улыбнулись друг другу.
Густа поправил ремень и застегнул пуговку на рубашке.
Луцка смотрела на него, и лицо ее светилось. Она обвила его шею руками, не выпуская из рук туфли.
Он поцеловал ее.
Луцка небрежно, скорее, по привычке, поправила волосы.
— Завтра на том же месте, да, Густа? — сказала она.
Тем временем ужин в школьном саду подходил к концу.
Вилем собрал в тарелку остатки еды и понес ее к угасавшему костру. По дороге он споткнулся: кто-то свернулся клубочком возле костра среди черепков, рыбьих костей, огрызков хлеба и громко храпел. Скрипка Керекеша отдыхала на блюде, там, где прежде лежал сыр, рядом с пустыми бутылками и кожурой от редиски. Смычок висел на дереве.
— Я немного… Что-то голова у меня болит, — с трудом заговорил депутат. — В последнее время мне часто приходилось… Но так… так хорошо мне еще не было нигде. Бог мой, совсем как дома. Я среди вас — как дома. Это был чудесный вечер!
— А вы ведь здесь, среди нас, действительно дома, товарищ депутат, — сказал Вилем. — Я тоже думаю, что теперь мы будем встречаться чаще.
— Мне пора ехать, — тихо сказал депутат. Он тяжело опустился на стул и закрыл глаза.
— А где же Густа? — вдруг вспомнил Эда, когда гость уснул.
Его тоже начала одолевать дремота. Чтобы стряхнуть ее с себя, он выпил еще.
— Наверное, остался на площади, приглядывает за машиной, — высказал предположение Вилем.