Это казалось ему самым вероятным.
— Да, вечно нас кто-то предает… А ты представляешь себе, какие деньжищи ухлопает Руда на дорогу?.. — негодовал Вилем.
— Ему там купили билет на самолет.
— Знаю. Это, наверное, из того наследства, которое он там получит, — вздохнул Вилем и замолчал. — Уже уехали? — спросил он небрежно через некоторое время.
Чтобы показать свое безразличие, он копался в ящике стола, потом взялся чинить карандаш, но грифель дважды ломался.
— Трогаются, — сообщил Эда.
Вилем снова вздохнул.
Отъезд Руды Доллара привел его в скверное настроение. Однако событие это, естественно, не могло повлиять на те приготовления, которыми жили Вилем и его друзья. Планы их осуществлялись гладко, без помех. После первого предвыборного собрания в Поречье распространилось и укрепилось убеждение, что председателем местного национального комитета станет Бедржих Сайлер. И снова из неизвестного источника среди членов кооператива распространился слух, что Сайлер, как работник районной сельскохозяйственной заготовительной конторы, сумеет многое сделать для Поречья при сдаче урожая овощей. Об этом постоянно толковали в «Венке». Вилем, Адам, Эда и Людвик Купец основательно поработали среди тех, с кем они зимой добивались и добились благоустройства села. Немалую помощь оказал им заведующий закусочной Кужела. Да и Керекеш пообещал, что вся Гавая, если понадобится, единодушно вычеркнет Касицкого из списка кандидатов.
Итак, все шло наилучшим образом. Сознание этого вернуло Вилему уверенность и спокойствие. Ему даже удалось наконец отточить карандаш.
— Михал направился домой, — доложил Эда. — Наверное, еще не обедал.
Михал устало вошел в прихожую и почувствовал слабый запах пригоревшего молока и жира. Дверь в кухню была приоткрыта. Сначала он подумал, что Катарины нет дома и ему придется разогревать обед самому. Но она явно была здесь.
— Ты дома, Катарина? — крикнул он. — Видела Руду Доллара?
Ответа не последовало. Он открыл дверь в кухню.
Катарина сидела на диване; глаза ее покраснели от слез, руки бессильно лежали «а коленях.
Михал удивленно посмотрел на нее. Окинул взглядом кухню. Стол не был накрыт. Всюду стояла грязная кухонная посуда. Гарь от убежавшего молока заглушила запах жареного мяса. На сковородке остывало жаркое. На столе среди кастрюль лежала кучка картофельной кожуры. Очистки от картошки и лука валялись даже на полу. Дверцы буфета были распахнуты настежь.
Михал уставился на жену:
— Что с тобой?
В первый момент он испугался, подумал, не случилось ли чего с сыновьями. Катарина молча протянула ему смятый лист бумаги.
Михал взял его. Развернул и побледнел.
— Кто это писал? — дрожа от гнева, спросил он через минуту бесцветным голосом.
Он оторвался от письма. Потом снова впился глазами в бумагу.
На листке печатными буквами было написано:
«Приглядывай за Михалом. Он ездит в Павловицы к Власте».
— Так я и знала, — со вздохом сказала Катарина, и глаза ее наполнились слезами.
Она вела себя совершенно иначе, чем мог предположить Михал. Теперь, казалось ей, уже нет никаких сомнений в измене мужа, и она сразу как-то сникла.
Михал опустился на стул. Локтем он оперся о стол, угодив прямо в кучку очистков. Другая его рука повисла. Он испытывал одновременно и непривычное смятение, и дикую ярость, и ощущение полной беспомощности. Кто же мог сделать такое?..
Первый, на кого пало его подозрение, был Вилем. Михал знал, что предвыборная деятельность Вилема направлена прежде всего против Касицкого, но одновременно он надеялся ослабить и его позиции. Михал слишком хорошо знал Вилема, чтобы не понять, куда тот гнет. Но это… Это было бы уж слишком…
Он поднял голову. Катарина сидела неподвижно, будто даже и не дышала.
— Ты этому веришь? — заговорил он медленно и тихо. — Если б я знал, какой подлец это написал, я бы из него душу вытряс.
— Так, значит, это та самая, которую ты даже осмелился притащить сюда, к нам в дом? — всхлипывая, спросила Катарина, губы у нее дрожали.
— Кто? — с недоумением спросил он.
— Та, которой ты сказал, чтобы она сама приехала за тобой на машине. Хотел показать, как ты живешь.
Дыхание ее участилось.
Михал оцепенел.
Он вспомнил ту красивую, модно причесанную блондинку с черными глазами, которая работает в сельскохозяйственном отделе районного национального комитета и которую однажды послали сюда, в Поречье, за ним. Действительно, если он не ошибается, ее зовут Властой.
Михал был настолько ошеломлен, что не в силах был даже обороняться.
— Та химическая вертихвостка… Ну, говори, как ее зовут? — пошла в наступление Катарина.
Михал сидел, неподвижно уставившись в одну точку. Потом вздохнул.
Катарина объяснила его вздох по-своему.
— Ступай к своей красотке! — крикнула она. — Убирайся!
Грудь ее высоко вздымалась.
— Ступай к ней!
Михал отчужденно смотрел на жену.
«Что делать?» — думал он. Он понимал, что сейчас, когда ему так подло и продуманно нанесли удар в спину, вызвав, вполне естественно, бурю в семье, быть грубым с Катариной нельзя.
Он снова вздохнул и кончиком языка провел по пересохшим губам. Потом горестно проговорил:
— А я подумал, что-то стряслось с мальчиками.
Услышав эти слова, Катарина вскочила как ужаленная.
— Не устраивай комедий! — крикнула она. — Нечего детей сюда приплетать!
Распаляясь все больше, она вырвала у него изобличающее письмо и выскочила из дому.
— Катарина!
Михал бросился к двери. Он слышал, как она сбежала с крыльца. Потом увидел, как на ходу она повязывает платок. Взбешенная, она что есть силы хлопнула калиткой.
Михал вернулся на кухню и тяжело опустился на диван. Глаза его сверкали гневом. Кто же все-таки мог?.. Если не сам Вилем, то, конечно, кто-то из его дружков — это ему, Михалу, совершенно ясно.
Он был потрясен; такая им овладела усталость, такая душевная пустота. Он долго сидел понурый и безучастный, бессильно опустив на колени руки, уставившись прямо перед собой.
Наконец он поднялся с дивана и медленно подошел к плите. Нехотя поковырял ложкой в остывшей кастрюле. Оглядел кухню. Потом нагнулся, собрал с пола очистки, принес половую щетку. Закрыл дверцы буфета, сложил грязную посуду в мойку. Вытер мокрой тряпкой запекшееся на горелке убежавшее молоко, зажег газ. Набрал в кастрюлю воды, чтобы вымыть посуду, и поставил ее на огонь. Михал долго стоял и тупо смотрел на мойку, потом огляделся, махнул рукой и, выключив газ, вышел из дому.
В тот вечер Михал вернулся домой поздно. Жену он нашел в комнате мальчиков. Она переселилась туда из супружеской спальни и уже легла в постель. Подойдя к двери, он услышал, как она поспешно повернулась на кровати. Он осторожно вошел и остановился у изголовья. Катарина лежала лицом к стене, закрывшись до подбородка одеялом. Притворилась, что спит. Дышала громко и ровно. Он вернулся в кухню. Спустился в погреб и принес кувшин вина. Почти весь его выпил. Потом разделся и лег в постель.
Они не разговаривали и утром. Михал попытался было завязать разговор, но натолкнулся на упорное молчание жены. Когда их глаза случайно встретились, Катарина смерила его враждебным взглядом. Казалось, она испепелила б его, если бы могла.
Днем он пришел несколько раньше обычного, рассчитывая за обедом все же объясниться, но Катарина уже ушла на поле. И обеда не приготовила. Михал горько улыбнулся. Да, в одном он никогда не мог ее упрекнуть — она ни в чем не была половинчатой или непоследовательной.
Он нарезал хлеба и колбасы, взял горчицу. Потом передумал: лучше сделать яичницу с салом. Зажарил и слегка поперчил ее. Когда все съел, допил из кувшина остаток вчерашнего вина. Но оно было невкусным — уже выдохлось.
Отставив кувшин, он сварил черный кофе. Глотал обжигающе горячий кофе и размышлял. Он знал; надо действовать, надо что-то предпринять.
Он снова подумал о Вилеме. Когда та девушка приехала за ним, Вилем тоже отправился с ними в город. Правда, машина тогда долго стояла на площади и девушку видели многие. Утром Михал заговорил с Вилемом, осторожно, чтобы не вызвать подозрений, он прощупывал его. Но Вилем держался как ни в чем не бывало — будто ничего и не знал. Если принимать во внимание хитрость Вилема, то это могло еще ничего не значить. Написать такое, правда, могла и какая-нибудь соседка, с которой Катарина была не в ладах. Это тоже нельзя было исключать.
Письмо это, конечно, несусветная чушь, и можно бы просто разорвать и забыть его, если бы не Катарина. Видимо, нет никаких надежд добиться сейчас ее доверия. Михал знал, что необходимо рассеять тучи подозрения. Ссор в доме он не переносил и считал, что по крайней мере хоть здесь у него должен быть покой. Уйти на виноградник и жить там какое-то время отшельником сейчас, к сожалению, невозможно. Слишком много дел, к тому же подозрения Катарины лишь усилились бы.
Он посмотрел на часы. Шел третий час. Михал мрачно поднялся и вышел.
Медленно, устало брел он по пустынной площади. Перед «Венком» увидел гревшегося на солнышке Кужелу.
Закусочная в это время дня обычно пустовала. После полудня уходил последний посетитель, и Кужела бывал свободен до четырех часов, когда автобус привозил поречан, возвращавшихся из города.
А до этого забегали лишь дети за лимонадом да леденцами, если их не было в сельмаге. В погожие дни Кужела обычно выносил стул, ставил его у стены, поближе к тому месту, где останавливался автобус и где солнышко пригревало сильнее. Он наслаждался редкими минутами покоя — для него это была самая блаженная пора. Если стул оказывался пустым, значит, пришел какой-то случайный посетитель и Кужела возвратится тотчас, как только его обслужит. В плохую или чересчур жаркую погоду Кужела сидел у окна. Оттуда была видна вся площадь — центр жизни Поречья. У Ружи либо были дела на кухне, либо, как сегодня, она пошла в сельмаг за покупками, да и поболтать немножко. Муж не возражал против таких отлучек.