Отныне все Поречье считало любую попытку отстранить Касицкого от руководства местным национальным комитетом кощунством. Вечером возле «Венка» собирались мужчины и орали, что выставят из села каждого, кто станет поддерживать Сайлера. А кто думает иначе, пусть убирается сам. Говорили, что уже давно следовало ожидать от Вилема и Беды такого подвоха. Были начисто забыты все добрые дела. Даже про сквер и про часы на башне храма (установка которых как раз заканчивалась) забыли, хотя все это было неразрывно связано с именем Вилема. И многое другое, сделанное Вилемом, вдруг приобрело совершенно иную окраску и характер. Все представлялось теперь только в черном свете.
Вилем, Эда, Адам и Беда Сайлер после нескольких перебранок с противниками не отважились пойти вечером в «Венок». Они собрались дома у Вилема, чтобы держать совет, как быть. Луцку послали за пивом, а Бетка сама исчезла из дому.
— Знал бы я, кто распустил этот слух, все зубы ему повышибал бы, — заявил Эда.
Он выпил пиво и поставил пустой стакан на стол.
— А не Касицкий ли это? — спросил Адам. — Он, видать, испугался, как бы Беда Сайлер его не обставит.
— Может, и он, — согласился Эда. — Теперь ясно, какое оружие они используют и как они опасны. Не брезгают ничем.
— Ты считаешь, что это Касицкий? — задумчиво произнес Беда Сайлер.
Сайлеру было лет пятьдесят; лысый, круглолицый, с глубокими складками возле рта и живыми, но какими-то испуганными глазами, он выглядел сейчас совершенно беспомощным. Надо сказать, Беда Сайлер, удостоенный чести стать кандидатом в председатели местного национального комитета, влип в эту историю совершенно случайно. И не по собственной инициативе. Правда, он был достаточно честолюбив, и возможность возглавить органы власти в селе, объединенном в один из самых сильных кооперативов области, очень льстила ему. Тем более что Вилем заверил его, будто все пройдет совершенно гладко. Сайлер заранее чувствовал себя обязанным ему. Однажды он уже оценил помощь Вилема — благодаря его вмешательству жена Сайлера стала заведующей сельмагом. Вилем за эту помощь ничего и не ждал от него — никаких услуг, И когда позднее в магазине стала работать Луцка, это было чистой случайностью, сам Вилем неохотно пошел на это. А теперь неожиданный коварный удар потряс Беду Сайлера, выбил его из колеи. Вконец растерявшись, не зная, как выпутаться из этой скверной истории, он настороженно глядел на Вилема — ждал от него помощи.
Вилем молчал.
— А что, если Беда объяснит людям все как есть? Скажет, что это неправда. И мы тоже где надо, между прочим, можем сказать кое-что о Касицком, ну то, о чем догадался Адам. Может, все и станет на свое место, — сказал Эда неуверенно.
Все молчали.
Вилем медленно потягивал из стакана пиво. Потом заговорил раздумчиво:
— Допустим. Только надо помнить, что любой разговор об этом вызовет новую волну кривотолков. А чем больше их будет, тем хуже. Пойдут разговоры в других кооперативах, скажем в Горной Рыбнице, где таких приусадебных участков вовсе нет. А те поедут в район и станут ссылаться на нас. Нельзя забывать и об этом.
— Верно, — поддержал его Эда.
— Когда все прикинешь, становится ясно, что мы увязли по уши. — Ведь если за эту историю с участками возьмутся в районе да придадут ей политический характер и примут соответствующее решение, нам придется его выполнять. Вот чем это пахнет, черт возьми! Но перед выборами никто, даже сам президент, не захочет встревать в такое щекотливое дело, хотя бы оно и пошло всем на пользу.
Вошла Луцка. Она принесла из «Венка» еще один кувшин пива.
— Ну, что там? — спросил Сайлер.
— Ничего особенного, — ответила она. — Все как всегда.
Луцка собиралась уйти. Она остановилась у зеркальца, висевшего возле окна, подкрасила губы и, послюнив указательный палец, пригладила брови.
Адам с интересом наблюдал за нею.
— По-моему, в пиве есть ром, — сообщил Эда, налив себе стакан из нового кувшина. Присмиревшие, испуганные внезапно нагрянувшей на них бедой, они скромно заказали одно только пиво.
— Ах да, пан Кужела влил в кувшин две стопки рома и ничего за них не взял, — вспомнила Луцка.
Такое внимание со стороны Кужелы согрело их сердца.
— Мне кажется, с Кужелой что-то стряслось, — заметил Эда. — В последнее время он ходит как в воду опущенный. Помните, такой же он был, когда контролер влепил ему штраф.
При этих словах Адам заерзал и растерянно огляделся по сторонам. Он единственный знал, что произошло с Кужелой. А началось все так. Когда Адам увидел, как растерялся и приуныл Вилем из-за отъезда Руды Доллара, он решил чем-нибудь отвлечь его и потешить. А так как он знал о неудачном ухаживании Вилема за Катариной в молодые годы и оба недолюбливали Михала, то он и придумал послать то самое письмо. Состряпал он его вместе с Кужелой. А чтобы все выглядело правдоподобнее, Кужела опустил письмо в Павловицах. Разумеется, они никому не обмолвились ни словом и, как истые заговорщики, выжидали развития событий, рассчитывая, что потом вместе с Вилемом будут наблюдать, как рассорятся Михал с Катариной. Адам предполагал, что эта ссора несколько свяжет руки Михалу и тогда Вилему будет вольготней. А это особенно важно именно теперь, в самый ответственный момент перед выборами.
Но дело приняло скверный и совершенно неожиданный оборот — Михал, видимо, что-то проведал, а Адам здорово поругался с Кужелой. И теперь его мучила совесть. Он даже подумывал о том, чтобы признаться во всем Вилему, но потом решительно отказался от этого своего намерения. Он не только не обрадовал бы его, а достиг бы как раз обратного. Он не мог позволить себе, просто не имел права доставлять Вилему лишних волнений при его нынешних огорчениях и заботах. (Адам и не предполагал, что своей необдуманной выходкой обрушил лавину, которая нежданно-негаданно изменила весь ход предвыборной кампании.)
Сайлер шумно вздохнул. Все снова погрузились в раздумья о горькой и безутешной действительности.
— Что же делать? — робко спросил Сайлер, нарушив молчание. Он не сводил с Вилема глаз.
— Делать что-то, конечно, надо, но что именно, я еще и сам толком не знаю, — сказал Вилем и откашлялся. — Прежде всего надо прощупать, кого им удалось подцепить на свою удочку, а кто еще с нами. Мы должны знать, на чью поддержку можем рассчитывать. На Гаваю положиться можно — тут все ясно. Но если у нас не будет достаточно сторонников в селе, это выставит нас в невыгодном свете.
В его словах определенно прозвучала воля к действию, блеснула надежда. И Эда ухватился за нее.
— Хорошо, — сказал он. — Это мы сделаем. Прощупаем село.
Однако проблеск надежды, вызванный упоминанием о Гавае, нисколько не порадовал Адама и Сайлера. Опять все надолго умолкли.
Первым поднялся Беда Сайлер. Он уезжал на работу очень рано, с первым автобусом, и ему надо было выспаться. Вид у него был по-прежнему унылый и растерянный. Эда проводил его презрительным взглядом.
— Я считаю, что мы должны были выставлять только твою кандидатуру, Вилем, — заявил он. — С тобой ничего подобного не произошло бы. Особенно после всего, что мы сделали для села. Да и виноградник у тебя есть. Тебя никто ни в чем не мог бы заподозрить и никто не смог бы очернить… Черт побери, а ведь, пожалуй, еще можно и переиграть! Ты, Вилем, сам должен был бы…
Глаза у Эды загорелись. Адаму передалось его возбуждение. Он глубоко затянулся сигаретой. Но Вилем прервал эти рассуждения:
— Где уж там! Теперь это не поможет. Они подумают, что мы только для виду отступаем. Ведь кандидатуру Сайлера предложил я сам. Пятно ложится на всех нас. А как подумаю, что если бы мы тогда не начали, то и никакого кооператива в Поречье не было бы и все жили бы по старинке, злость меня берет. Удивляюсь, как быстро все забывается. Нет у людей ни капли благодарности!
Он встал, посмотрел в окно. Все кругом уже окутал ночной мрак, только на столбе перед «Венком» горел фонарь. Он освещал часть площади, посыпанной песком. Ярко светились и окна закусочной — в «Венке» было полно народу.
У Вилема невольно вырвался вздох.
Сопротивление, оказанное сторонникам Беды Сайлера, было настолько всеобщим и стойким, что план Вилема рухнул в самом начале. Единомышленники Вилема отказались от его осуществления после первых же робких попыток. Поречане открыто выражали им свое глубокое презрение и возмущение, не скрывая, что хотят покончить с ними раз и навсегда. Все смотрели на них словно на каких-то террористов, которые хотят сжить со света популярного, любимого народом и избранного им президента, как на изменников, готовящих открыть ворота крепости, окруженной врагом. Было ясно, что Беду Сайлера и Вилема никто выбирать не станет, что поречане во время выборов просто вычеркнут их в бюллетене. Вилем даже подумывал, что ему, вероятно, надо бы съездить в район и посоветоваться. Но он был настолько расстроен, что у него просто опускались руки.
А тут еще случилась беда у Эды — на скотном дворе заболели несколько коров. Каким-то непонятным образом в кормовую смесь, которую обычно приготовлял он сам, попала мочевина. Эда ни на минуту не покидал коровника, там и ночевал. Почти одновременно произошла неприятность и у Адама. В расстройстве чувств он обработал культиватором поле раннего картофеля в Сухой долине, принадлежавшее соседнему Мочаранскому кооперативу.
Вилем ходил как в воду опущенный. Ни к чему не проявлял интереса. Был угрюм и молчалив. Казался самому себе слабым и беспомощным, как малое дитя. Хотя солнышко припекало, он ходил в наглухо застегнутом пиджаке, как бы подчеркивая, что не желает считаться с новым отношением к нему односельчан. Уже третий день не брился. Даже курить ему не хотелось, голова просто разламывалась. В таком отчаянно скверном положении Вилем еще не бывал — он оказался в полной изоляции.
Правда, когда он однажды зашел в «Венок» выпить кружку пива, Кужела пододвинул ему стопку рома. Но к немалому его удивлению, Вилем отказался. Он заплатил и быстро вышел. Его задело за живое, что, наливая ему пиво, Кужела боязливо поглядывал на двух посетителей, сидевших за столиком, которые при появлении Вилема тотчас же умолкли.