— Смотри-ка, значит, у вас все получилось?! — насмешливо заметил секретарь.
Но тут ему пришло в голову, что Вилем, видимо, продолжает игру, которую начал он сам. Разговор стал его забавлять. Он был доволен, что удивил пореченских кооператоров, хотя сам не смог бы объяснить, почему решил им помочь. Вероятно, тот короткий отдых на пастбище (он давненько не сиживал у костра!), запах насаженных на прутики и обжаренных на огне ломтиков сала, глоток вина из захватанной бутылки — все это запало ему в душу. Но помимо того, он хотел также показать пореченским руководителям, что они должны делать. Вот он и попросил на лесопильном заводе заготовить навес и все остальное.
— Во сколько же вам это обошлось? — спросил он с любезной, почти ласковой улыбкой, которая еще больше подбодрила Вилема.
— Ну… пока точно сказать не могу. Еще не все подсчитано. Немного помогло нам и лесничество, — бросил Вилем как бы невзначай. Потом вздохнул, собираясь добавить еще что-то.
— А как коровы? Все такие же грязные? — перебил его секретарь.
Вилем было запнулся, но улыбка тут же снова заиграла на его лице.
— Понятное дело! — заговорил он. — Это все равно как с человеком — вымоется, наденет новое исподнее, ляжет в чистую постель, и сразу ему так хорошо станет, даже дышится легче, да и чувствует он себя здоровее. Короче говоря, в форме он по всем статьям. И со скотиной так же. Тут мы уж приложим силы. Но сначала, чтобы коровы не стояли в грязи, мы решили построить навес. И что за навес, просто чудо! — вернулся он к тому, ради чего явился сюда. — Вот я и думаю, что теперь дело у нас пойдет.
Он говорил, искренне веря во все, что говорит. И чувствовал, как растет в нем вера в свои силы, а вместе с ней и гордость.
— Думали, работа угробит нас. Но люди загорелись и сделали все необходимое. Теперь следовало бы немножко поддержать в них боевой дух. И мне кажется, небольшая денежная помощь была бы очень кстати. Раз уж дело у нас стронулось, надо и нам пойти навстречу. Подкинуть немного деньжат…
Взволнованно, но ясными, невинными глазами смотрел он на секретаря. Тот удивленно вскинул голову, выпрямился.
— Людей эта работа подняла в их собственных глазах, — гнул Вилем свою линию. — Когда все было готово, у каждого стало на сердце радостно. И вообще теперь помощь кооперативу значила бы куда больше, чем просто деньги; у нас тогда произошел бы самый настоящий перелом. Члены кооператива поняли бы: стоит не пожалеть своего горба — и результат налицо. Можно было бы приниматься и за дела поважнее.
Наступило недолгое молчание.
Секретарь пристально вглядывался в лицо Вилема. Он вдруг почувствовал, что он обманут, оказался в дураках. Его словно обокрали, да еще и опозорили. Он возмутился.
Вилем хоть и заметил признаки опасности, но не сумел вовремя отступить с занятой позиции. Да и не понял, почему изменилось настроение секретаря. И узнать причину этого, естественно, не мог, поскольку ни сном ни духом не ведал, что сделал для них секретарь.
— Вот… — сказал он нерешительно. — Вот я и думал…
— Вон! — рассвирепев, закричал секретарь.
Он подскочил к двери и открыл ее.
— Ступай прочь! — громко, с неподдельным гневом крикнул он.
Вилема как ветром сдуло.
Все Поречье долго толковало о «чуде». Вслед за тем на Вилема одна за другой свалились новые неприятности; он окончательно упал в глазах односельчан. Не прошло и недели, как кооператив развалился.
И все же в истории с навесом намерения Вилема были самые честные и добрые. Ведь он действительно готов был на все ради кооператива. Но что бы он ни делал, невезенье преследовало его. Что бы он ни затевал, все шло прахом. Короче говоря, он был жалкий, достойный презрения неудачник. Сам он мог объяснить это только тем, что, когда он появился на свет, вокруг кровати, должно быть, бегала черная кошка.
В таком состоянии — с повязанной мокрым полотенцем головой — и застал его Михал. Вилем сидел, тупо уставившись в одну точку.
Когда он вошел, Вилем долго глядел на него, словно на привидение, — он не слышал шагов. Потом жалкое выражение его измученного лица сменилось растерянностью, похожей почти на страх.
Он хотел было сдернуть с головы полотенце, но сообразил, что Михал все равно уже видел его. Руку с мокрым полотенцем он бессильно уронил на бумаги, которыми был завален стол.
— Что с тобой? — спросил Михал.
— Голова разламывается от этих окаянных бумаг, — ответил Вилем.
Он пытался скрыть от Михала истинную причину своего тягостного состояния — ведь он едва не плакал.
— И я их не жалую, — поддержал его Михал. — Порою у меня от них тоже голова идет кругом.
Покрасневшие глаза Вилема испытующе смотрели на председателя кооператива.
Михал держался по-дружески, так, будто в Поречье ничего и не произошло. Он понимал, что все уже решено, что Вилем побежден и у них с Касицким свободное поле деятельности. Угрызений совести за происшедшее он не испытывал. Напротив, это его даже немного позабавило. О том, кто был первопричиной такой невероятной предвыборной сумятицы, он узнал совершенно случайно и вначале даже не поверил этому. Катарина ничего ему не сказала; только по ее намекам да и по многозначительным и загадочным улыбкам он догадался, что она приложила руку к этому делу. Михал предоставил событиям развиваться своим ходом. В то же время он сознавал, что заходить слишком далеко в истории с Вилемом и Бедой Сайлером было бы неразумно. Ему вспоминался эпизод с автобусом павловицких экскурсантов, которые явились в Поречье и приняли участие в голосовании, и по телу его пробегал легкий озноб. Теперь Михал был уверен, что в селе у него крепкая опора. И ему хотелось поскорее взяться за осуществление своих давних планов. Михал был убежден, что для пользы дела необходимо запрячь в них и Вилема.
— Шел мимо и решил заглянуть к тебе, — сказал Михал, — Как обстоит дело со списком избирателей? Все в порядке?
— Да, — хмуро подтвердил Вилем, все еще сам не свой. — С этим все в порядке.
— Гм… Но меня, Вилем, беспокоит еще один вопрос. Как ты думаешь, в Гавае угомонились? Не учинят там никаких безобразий? — Михал поглядел на заросшее, диковатое лицо Вилема. — Было бы хорошо, чтобы председателем остался Касицкий, вообще, чтобы все осталось по-старому. Из списка кандидатов никого не следовало бы вычеркивать. По-моему, список такой, как надо!
Вилем внимательно слушал Михала. Временами у него от волнения перехватывало дыхание. «Что у Михала на уме? Ведь он прекрасно знает, что гавайские избиратели не решат исхода выборов, если их не поддержат в Поречье. Так что же он?..»
— Нам надо сделать все, чтобы в бюллетенях вообще никого не вычеркивали, — продолжал Михал. — Это необходимо в интересах всего села.
Он хорошо знал, чего добивается.
А до Вилема так и не доходило: ведь Михал мог бы теперь раздавить его, почему же он этого не делает?
У него еще не было уверенности, правильно ли он понял председателя. Он бросил на Михала испытующий взгляд — хотелось по выражению его лица узнать, не ошибся ли он, но никакого недоброжелательства не заметил. И тогда, несмотря на тревогу, в душе Вилема затеплилась неясная надежда.
— Что касается Керекеша, то это была превосходная идея, — сказал Михал. — Мы будем иметь на них больше влияния, если выберем их представителя в национальный комитет.
У Вилема отлегло от сердца, хотя настороженность не покидала его.
— Как раз это я и имел в виду. Ведь нам то и дело приходится там что-то улаживать, утрясать, — осторожно заметил он, желая подчеркнуть и свое участие в делах кооператива. — Как вот теперь, с выборами.
— Так они не будут вычеркивать? — спросил Михал.
Вилем на секунду замер. Он понял, что председатель протягивает ему руку помощи, и ухватился за нее, не дурак же он!
— Я слышал кое-что, — сказал Вилем. — Но я бы… Пожалуй, мы с Альбином сможем уладить… С ними легче договориться тому, кто не состоит в кооперативе, — многозначительно сказал он. — Порою случаются такие дела, которые никогда не предусмотришь, будь ты хоть семи пядей во лбу, а они обрушиваются на тебя как гром среди ясного неба. — Слова его звучали искренне и убедительно. — Взять хоть Беду Сайлера. Какой поклеп на него возвели, а он-то ничего похожего и в мыслях не держал.
— Знаю, — согласился Михал.
Он вынул из пачки сигарету и закурил. Вилем с волнением следил за ним.
— Понимаешь, с выборами нам надо внести ясность, — продолжал Михал. — Ведь если люди будут думать, что Беду Сайлера по-прежнему прочат в председатели, его вообще не выберут.
Относительно избрания в комитет самого Вилема Михал даже не обмолвился, но тот и сам прекрасно сознавал, что печальный прогноз относится также и к нему и что он более чем реален.
— Самое лучшее для всех нас — договориться и заявить, что председателем останется Касицкий. Это успокоит людей. Как ты думаешь?
Вилем слушал его, задумчиво покусывая губы. Он знал, что они проиграли и любое сопротивление без помощи извне было бы совершенно бессмысленным. А тут ему неожиданно дается возможность уйти от полного поражения. Он проглотил эту горькую пилюлю. Что ж, надо было смириться.
— Я… — начал неуверенно Вилем, — я точно так же думаю. Это было бы политически правильное решение, — сказал он, и ему сразу стало как-то легче.
Он вдруг поднялся и достал из шкафа бутылку, которую незадолго перед тем убрал с глаз долой. Откупорил ее и разлил пиво в стаканы. Потом выглянул в окно и озадаченно воскликнул:
— Что это там столько людей?
— Наверное, пришел автобус.
— Нет, похоже у «Венка» какая-то потасовка.
События последних дней привели Эду в небывало тягостное состояние духа. У него тоже было мучительное ощущение, что они в западне, что надвигается самая настоящая катастрофа. Двое суток подряд не выходил он из коровника и вот теперь — уже далеко за полдень — шел домой. По дороге заглянул в «Венок» и выпил на голодный желудок три большие стопки рома. Опрокинул их одну за другой прямо у стойки. И вконец расстроился. Он был убежден, что кто-то нарочно подсыпал в корм мочевину, иначе объяснить происшедшее он не мог. Всю свою жизнь, с самого раннего детства, занимался он одним делом — выхаживал коров, и ничего подобного у него никогда не случалось. Он был готов подозревать каждого и даже тут искал связь с предвыборной борьбой.