Эда, так же как и Вилем, всегда знал, чего хотел, но был чересчур упрямым. Он упорно отказывался мириться с действительностью, если она не отвечала его представлениям, приспосабливаться он не мог и не умел. Он никогда не признавал поражения. И чем труднее были обстоятельства, тем воинственнее и настойчивее он становился. Потому-то так тяжело Эда переживал теперь бездействие. Для него и сейчас речь шла прежде всего о важном святом Деле. Ему представлялось, что они сейчас похожи на человека, которого во время драки пырнули ножом, а он сидит и смотрит, как льется кровь, и не делает ничего, чтобы ее остановить. Это было невыносимо.
Перекинувшись несколькими словами с Кужелой, Эда выпил четвертую стопку рома и вышел еще более раздраженный. На площади возле «Венка» он натолкнулся на Людвика Купеца. Завязалась перебранка, короткая, но острая. Эда назвал Купеца «старой крысой».
До последних дней они хорошо относились друг к другу. Людвик с давних пор принадлежал к самым верным друзьям Вилема. Сколько невзгод пережили они вместе! Эда не забыл, что этой зимой, участвуя в совместной акции, Людвик действовал особенно энергично. Тем тяжелее переживал он его измену.
— Чего пристаешь? — спросил Людвик.
Его обветренное лицо побагровело. На всякий случай он отбросил недокуренную сигарету.
Кужела, выйдя из закусочной, наблюдал за ними.
— Ты крыса… изменник, — произнес Эда с таким презрением, на какое только был способен. Да вдобавок еще и плюнул.
— Иди ты… — отпарировал Людвик, пока он еще держал себя в руках.
Эда обрадовался, он был почти благодарен Людвику: ведь тот дал ему повод для драки. И если дело до нее не дошло, то только благодаря Густе, который неожиданно появился перед «Венком». Заметив опасность, он вмешался в ссору недавних друзей, и кое-как ему удалось успокоить обоих. Разочарованный, Эда подтянул пояс и собирался уже уйти, как ситуация неожиданно вновь обострилась.
Подошел автобус. Вышедшие из него люди (среди них был и Беда Сайлер) каким-то чутьем уловили, что происходит. В адрес Эды раздались насмешки, и тучи вновь сгустились.
Новой опасности Густа не заметил, потому что взгляд его был прикован к Луцке, которая тоже вернулась из города.
У нее было чудесное настроение. После зубного врача она зашла к парикмахеру. Волосы, уложенные пышными волнами, так и сверкали над ее лбом. Красно-черный свитерок плотно облегал фигуру. Губы были слегка подкрашены розовой помадой. Она остановилась, увидев Густу, кивнула ему.
— Привет, Густа!
Вот тут-то и раздался первый удар. Эда, застрявший, как в сетях, в толпе приехавших из города, услышав насмешки, затрясся от ярости. Когда же он увидел Беду Сайлера, который поспешно, опустив голову, с видом побежденного, выходил из вражеского окружения, он почувствовал, что все это имеет важное значение не только лично для него, но и для общества. С воплем «Ах ты, крыса проклятая!» Эда накинулся на Людвика.
Густа на секунду опешил. Он видел, как Эда двинул Купеца кулаком по лицу. Тот закачался, но, как мужик крепкий, умеющий постоять за себя, вернул удар. Поднялся галдеж.
Густа кинулся к дерущимся. Один случайный удар почти сбил его с ног, но он применил несколько приемов дзюдо и развел драчунов. Луцка восторженно следила за ним. А Густа, зная, что за ним наблюдают, демонстрировал высокий класс; он был почти счастлив, что ему представилась возможность показать себя.
Однако, несмотря на его вмешательство, возникла угроза, что в драку вступят и другие. Воспрепятствовали этому уже Михал с Вилемом, вклинившиеся в толпу.
Все же потребовалось еще какое-то время, прежде чем Эда и Людвик утихомирились и всеобщее возбуждение ослабло. С непостижимой быстротой по площади разнеслось, что Михал и Вилем договорились между собой, что приусадебных участков урезать никто не будет и что не следует вычеркивать в бюллетенях ни Касицкого, ни Беду Сайлера, ни Вилема, ни Керекеша. Короче говоря, все останется по-прежнему, и драка, выходит, была просто недоразумением. Взбудораженная толпа понемногу стала успокаиваться. А вскоре успокоилось и все село.
Но Эда так ничего и не понял.
Когда Вилем увел его в сторону, он мрачно глянул на разорванный рукав рубашки и с досадой обронил:
— Проклятый Густа, очумел он, что ли? Не дал как следует врезать этому подлецу Людвику…
— А что, собственно, произошло? — спросил Вилем, хотя догадывался о причине драки.
Эда сплюнул.
— Ничего. Просто я ему сказал, что он крыса и подлец. Таких типов я, Вилем, не выношу. Меня от них тошнит.
Вилем посмотрел на него долгим взглядом. Сейчас, оказавшись лицом к лицу с Эдой, он мгновенно утратил хорошее настроение, которое появилось у него после разговора с Михалом.
— Да, все пошло у нас шиворот-навыворот… Знаешь, Эда, я должен тебе кое-что разъяснить… — почти официально сказал он.
VIII. ТОРЖЕСТВО
Как уже говорилось, драка между Эдой и Людвиком Купецом была запоздалым взрывом — следствием длительной напряженности. Она случилась в тот момент, когда опасность братоубийственной предвыборной борьбы уже миновала и волна вражды начала спадать. Вилем несколько раз, хотя и с болью в сердце, публично заявлял, что ныне Касицкий — самый подходящий и вообще единственный кандидат на пост председателя комитета и что лично он будет его поддерживать. В ответ на это Михал снял с Вилема и Сайлера обвинение, которое вызвало такую бурю страстей и послужило причиной стольких волнений.
Уже явно ощущалось, что дыхание Поречья становится размеренным и спокойным. Все страхи остались позади. Душевному успокоению способствовали также и другие обстоятельства. Основные весенние работы закончились. Солнце грело вовсю. Если ночью, случалось, шел тихий теплый дождичек, то утро было обычно погожее. Дни стояли — краше не придумаешь. Весна шестидесятого года была в Поречье просто великолепной. Наконец пришло сообщение, что дождевальная установка готова и находится уже в пути.
Кто-то в «Венке» даже заявил: «Выборы в Поречье теперь, можно сказать, и не нужны. Все ясно заранее». Это заявление было совершенно правильным, хотя единство поречан не возникло самопроизвольно и не было таким радостным, как в начале весны, когда они все вместе приводили в порядок площадь.
Особенно тяжело переживал провал Эда. Поведение Вилема его глубоко разочаровало. Два дня он старательно избегал встреч с ним, считая и его изменником. Но Вилем, решив предотвратить полный разрыв, сам отыскал Эду и завел с ним долгий разговор. Он покаялся и признал поражение, которое уже было предрешено, разъяснил положение вещей.
— Послушай, ведь на этом наша жизнь не кончается. А потом, по-моему, вообще ничего особенного не произошло. Между прочим, пока все остается так, как было. И если хочешь знать, наша позиция в комитете даже станет сильнее, потому что Керекеш всегда будет держать нашу сторону. Поэтому, я думаю, надо, чтобы выборы прошли гладко. Это имеет и международное значение — нашей партии и правительству важно, чтобы все кандидаты получили как можно больше голосов. Эти выборы должны пройти наилучшим образом, потому что товарищ президент Новотный после них должен подписать новую конституцию.
С таким государственного характера доводом Эда согласился, хотя и без особой радости.
Прямо-таки животворное воздействие на поречан оказало торжественное открытие часов на башне костела. Монтаж их завершился несколько позже, чем предполагалось по первоначальному плану. И произошло это потому, что механикам очень понравилось Поречье, да и Павловицы тоже — они жили там в гостинице и приезжали в село на автобусе. И все же они закончили монтаж в самую пору — за неделю до выборов. Но уехали не сразу, задержались в селе еще на три дня. Погода стояла прекрасная, они купались в Душе и были готовы в любую минуту, если вдруг в часах выявится какой-нибудь дефект, тут же все исправить. Мастера хотели сдать свою работу с отличной оценкой, чтобы никто и никогда не мог на них пожаловаться.
Пуск башенных часов состоялся в субботу, накануне выборов, и начался он небольшим богослужением и освящением. В торжестве, состоявшемся в сквере перед костелом, на сей раз приняли участие почти все жители, празднично одетые, торжественные. Сознание, что речь идет о важном для всех деле, стерло на этот раз религиозные различия. В сквере буйствовали яркие краски молодой зелени и огненно-красных тюльпанов. Вокруг белой, лентами и ветками украшенной башни с квадратным, холодно поблескивающим, словно пластина льда, циферблатом кружили голуби. Все было прекрасно, настолько прекрасно, что никто не посетовал, когда два уставших голубя уселись на большую стрелку часов и та под их тяжестью немного сдвинулась вниз. Напротив, всем, кто стоял на площади, задрав вверх голову, это показалось даже забавным.
Голос у Марко в тот день был особенно густой и певучий. Он не только освятил часы, но и благословил кооператив и все село, покропил на все четыре стороны, туда, где простирались пореченские поля, сады и виноградники, и попросил всемогущего быть милостивым к тем, кто украсил его дом башенными часами, дать им хороший, обильный урожай хлеба, овощей, фруктов и особенно богатый урожай сладкого и сочного винограда. Потом он призвал верующих, чтобы утром, после ранней обедни, они, помолившись сообща, отправились выполнить свой гражданский долг и чтобы единодушно избрали всех выдвинутых кандидатов.
— Бог видит все, — сказал Марко. — И даже то, вычеркнет кто-нибудь кандидатов в бюллетене или нет.
Он говорил об этом горячо, можно сказать с воодушевлением, нарушив даже закон — ведь агитация накануне выборов запрещена.
Но на это никто не обратил внимания. Интересы поречан, их стремление к единству — вот что было для всех самым важным.
Даже такие отпетые безбожники, как Вилем и Адам, после этого богослужения были в каком-то приподнятом настроении. В костел они бы не пошли ни за что на свете, считая, что такой поступок запятнал бы их. Но тут, в сквере у костела, Вилем радостно улыбнулся Адаму. Разве часы, а значит, и это торжество не их рук дело? Да, у Вилема было такое ощущение, что сегодня чествуют именно их. Он искал глазами Эду. Но не нашел. Эда одиноко стоял на другой стороне площади и задумчиво глядел на башню.