Здесь, в этом зеленом царстве тишины и покоя, вскоре после полудня появились Адам и Эда. Предварительно договорившись с Михалом и Касицким, Вилем послал их сюда, чтобы они все заранее подготовили. Они выехали из села на тракторе вскоре после того, как вернулись из города Вилем и Касицкий. Можно было подумать, что они едут работать.
На изгибе дороги, недалеко от мостика плотины, они свернули к зарослям ивняка и ольшаника и там поставили трактор, надежно укрыв его от солнца и от глаз случайных прохожих. Эда в одной руке нес тяжелую корзину, прикрытую мешковиной, а в другой — ведро с бутылками. Адам тащил скатанную циновку из тростника, изрядно потрепанную и замызганную от частого употребления, а также пятилитровую бутыль.
Проходя по мостику, они наметанным глазом окинули все вокруг. И сразу, не сговариваясь, оба направились к покрытой сочной травой полянке, неподалеку от берега.
Тяжелые дубовые створы шлюза, вставленные в глубокий забетонированный желоб, были открыты. Речка текла спокойно. Через выложенный деревом водосброс, у которого в случае необходимости закрывались створы, с журчаньем и всплесками стекала прогретая солнцем вода. С другой стороны полянку окаймлял ольшаник. Переливающаяся на солнце пышная листва молодых деревцов отбрасывала тень, и лишь местами — то тут, то там — сквозь зеленый заслон ветвей пробивались трепещущие лучики солнечного света. Но большая часть поляны была на солнцепеке. Так что каждый мог выбрать себе местечко по душе. Теплый, ласковый ветерок доносил запах касатика. На берегу реки — низком и пологом — громоздились принесенные течением бревна, сухие ветки и кора, пучки сена. На кустах, растущих у самой воды, тоже виднелись следы речных наносов. Кругом царило величавое спокойствие. Место это было прекрасно и днем, в лучах солнца, и вечером, при свете луны.
Здесь и расположились наши устроители. В тишине был слышен лишь плеск воды да стрекот кузнечиков в траве. Адам потянулся с блаженной улыбкой. Оба разделись и в одних трусах, взяв циновку, мешок и ведро, направились к затоке, в устье которой торчали черные колья.
Раскатав циновку, Адам и Эда вошли в воду. Циновку, укрепили под водой между кольями. В центре тростниковой перегородки, закрывшей теперь все неглубокое русло реки, под водой было круглое отверстие. Адам, стоя по пояс в воде, еще заканчивал укреплять циновку, а Эда уже шагал вдоль берега. Метрах в ста от устья затоки он сломал большую ветку и снова влез в воду. Он бил веткой по воде у поросших кустарником берегов, шлепал ногами, разбрызгивал и мутил воду. Он гнал рыбу вниз, туда, где стоял Адам.
Адам ждал ее в полной боевой готовности, приставив к отверстию в циновке мешок. Вначале он даже не видел Эду, а только слышал, как тот шлепает по воде, — затока была извилистой. Потом заметил, как спокойная водная гладь вокруг него заволновалась, зарябила на солнце. Показался Эда. Над его головой кружила потревоженная мошкара. Стремительно проносились, плясали, то появляясь, то исчезая, пестрые бабочки, комары, мухи, стрекозы. Сверкая на солнце, они со всех сторон облепляли Эду.
Вдруг Адам почувствовал в мешке первый сильный толчок. Он быстро приподнял мешок, сунул внутрь руку, ловким движением ухватил карпа и выбросил его на берег.
По мере того как Эда — весь в тине и водорослях — приближался к устью, рыбы становилось все больше, и скоро возле Адама вода уже кишмя кишела. Наталкиваясь на неожиданное препятствие, рыба искала щель, чтобы улизнуть. Но тут-то и попадала прямо в мешок. В траве на берегу билось уже штук тридцать рыбин: три щуки, несколько карпов, лини, голавли, лещи, окуни и сазаны. Мелких рыбешек, головастиков, тритонов и двух испуганных лягушек Адам вытряхнул из мешка в воду.
Усевшись на берегу, Адам и Эда принялись чистить и потрошить свой улов. Кучу внутренностей, на которую с жужжанием слетались мухи, Адам выбросил прямо в воду — пусть кормятся ими другие окуни и судаки, пусть растут и жиреют. Короче говоря, пусть подрастают для следующего пиршества.
На полянку, где был лагерь, они вернулись с ведром, доверху наполненным рыбой. Двух самых больших карпов и щуку Эда нес в руках.
В мешочке у них была припасена соль, смешанная с перцем. Ничего другого для стряпни им и не требовалось. Адам послюнил палец и поднял его вверх — ветерок дул со стороны речки.
Через несколько минут вспыхнуло и весело заплясало пламя костра — дровишки для него приготовили быстро. Это была узкая и длинная — около двух метров — полоса огня. Пламя и легкий белый дым потянулись в сторону ивняка. С наветренной стороны, слегка наклоненные к костру, выстроились пруты с нанизанной на них рыбой. Большие рыбины были продеты от рта к хвосту. Маленькие, нанизанные по три-четыре штуки, казалось, плыли по воздуху. И у всех рыб, в меру поперченных и посоленных снаружи и изнутри, на спинке были сделаны поперечные надрезы — чтобы не съежились. Ни пламя, ни дым их не касались. Они пеклись на жару, которым обдавал их костер.
Почти одновременно неподалеку от этого костра вспыхнул другой, обложенный камнями. Здесь в закопченном котелке жарились нарезанные вместе с зелеными перьями золотистые луковки. Вторым блюдом, по замыслу Вилема, должен был быть гуляш. На него пошло мясо, привезенное из Павловиц. Время от времени Адам с Эдой прикладывались к бутылке, что стояла рядом на траве.
В ту самую минуту, когда благоухание касатика отступило перед победным запахом жареного лука, на тропинке показались Михал, Вилем и Касицкий. Следом за ними шли Альбин и остальные новоизбранные члены комитета — Штепан Драбек и Мохнач. Беда Сайлер с извинениями сообщил, что не сможет принять участие в пирушке, потому что работает во вторую смену.
Подойдя ближе к поляне, все как по команде остановились, вдохнули аппетитный запах и с признательностью оглядели шеренгу пекущихся рыбин и груду нарезанного кусочками мяса, которые Эда бросал один за другим в котел.
Выбранное Адамом и Эдой место всем понравилось, казалось уютным и обжитым. Чтобы впечатление было полным, Адам, с радостью взявший на себя роль хозяина, налил всем по стопочке. Чокнувшись, они выпили. Теперь каждый счел своим долгом помочь Адаму и Эде. Одни собирали и подносили к костру кору и ветки, другие взялись поддерживать огонь.
Когда у костра нагромоздилось столько топлива, что его хватило бы на то, чтобы испечь вдвое больше рыбы, Альбин, на этот раз свободный от обязанностей хозяина, сбросил одежду и направился к плотине.
Вода была теплая, хорошо прогретая солнцем. Разбежавшись, он с криком «гоп» ловко нырнул, вытянув вперед руки. За ним последовали остальные. Поднялся шум, возня, во все стороны летели брызги. Потом купальщики перелезли через водосброс и уселись под ним. Спокойная, задерживаемая плотиной и согретая солнцем вода, переливаясь, падала им на спины. Это было так освежающе-приятно, что сидеть здесь хотелось бесконечно долго. А те, кому было уже достаточно водного массажа, развалились на залитой солнцем отмели. Наслаждение стало еще более полным, когда мучимый жаждой Вилем крикнул Адаму, который вместе с Эдой приглядывал за рыбой и гуляшом: «Принеси-ка нам бутылочку — мы хлебнем по глоточку!» — и Адам охотно выполнил его просьбу.
Взойдя на мостик, он спустил на веревке бутылку «Жемчужины Поречья». Вскоре ему пришлось доставить купальщикам таким же образом еще две бутылки. Альбин и Касицкий развлекались, стараясь утопить друг друга. Остальные их подзадоривали и вместо аплодисментов шлепали по воде ногами. Когда Адам, и сам отдавая должное «Жемчужине Поречья», спускал на веревке четвертую бутылку, он решил позабавиться и, как только купальщики протягивали руки к бутылке, тотчас подымал ее. Хохот и крик стояли невообразимые. Право пить первым предоставлялось тому, кто схватит бутылку, но приманка, на которую все бросались, ускользала.
В самый разгар игры на берегу появился Марко — весь день он ждал каких-то посетителей, досадуя, что не может пойти со всеми, и пообещал обязательно прийти позднее. Марко остановился, потянул носом… Уже у мостика слышались дразнящие запахи. Он окинул взглядом костер со склоненными над ним запекающимися рыбинами, котел с гуляшом, купальщиков под мостиком. И пришел в восторг. За годы своей деятельности в Поречье он научился ценить те прекрасные и беззаботные мгновения жизни, которые связаны с едой и возлияниями. Господь создал такой живописный уголок и такие минуты для того, чтобы дать человеку облегчение и радость. Марко знал: такие мгновения нельзя упускать, ибо они скоротечны.
— Эгей! Вот это водопой! — радостно крикнул он. — Дай боже добрый урожай и в нынешнем году!
— Урожай будет, ведь вы же, пан священник, его благословили, — ухмыляясь, заметил Адам.
— А как иначе? — ответил Марко. — Но вы, друзья, тоже должны приложить усилия. Ведь у нас разделение труда. Правда, тут нам придется трудиться сообща. — Он снова, как истый гурман, втянул запах готовящихся яств. — Сейчас и я спущусь к вам!
Через минуту пан священник уже был обрызган водой и согрет первыми глотками «Жемчужины».
— Вот и хорошо. Теперь мы в полном сборе — весь Национальный фронт! — засмеялся Альбин.
— А где же Керекеш? — вдруг вспомнил Михал и огляделся. Только сейчас он заметил, что того здесь нет.
— Вот тебе на! — с досадой воскликнул Вилем, он тоже совершенно забыл про цыгана.
— Может, Адаму съездить за ним? — неуверенно предложил Альбин.
— Его все равно нет сейчас дома, — возразил Вилем. — Мне кажется, я видел его в городе. Давайте оставим ему бутылочку, и дело с концом.
Все согласились.
Настроение у Михала было преотличное. Речная вода обмывала не только его белую кожу, но, казалось, и душу. Солнце ласково грело шею и грудь. На сердце было удивительно светло и спокойно. И Михал вдруг почувствовал голод. Он вышел из воды и направился к костру. Присев на корточки со стаканом в руке, он с интересом наблюдал, как печется рыба. Серебристые, полосатые, свинцово-серые, даже черные брюшки и спинки рыб с красноватыми, желто-коричневыми, крапчатыми и черными плавниками, присыпанные солью с перцем, раскрывались над трепещущим жаром; на них образовывались веерообразные запекшиеся бороздки, по которым у крупных карпов и щук стекали вниз, к головам, капельки жира. На рыбьем носу такая капелька превращалась в жемчужину; она все росла, потом падала с тихим шипением на горячие угли и превращалась в едва заметный, тонкий, как паутинка, дымок, струйкой подымавшийся вверх.