В одном из углов валялась брошенная пока ручная тачка, легкая, приспособленная к его слабым силам. Старик, отдохнув, насыпал ее рудой – и опять пополз по жиле, соединявшей его ячейку с большой штольней, толкая перед собой тачку. Впереди мерещился свет – точно желтая точка. Там, в штольне, работала масса народу, и их-то лампочки распространяли это желтое сияние. Несколько раз старик падал грудью на землю и лежал так минуты две, собирался с силами, потом приподымался опять и, двигаясь на коленях, толкал перед собой свой груз. Желтая точка впереди росла и росла. Вот она уже пятном кажется. Вот на этом пятне очертился резко силуэт рабочего. Еще несколько минут, и старик вытолкнул перед собой тачку да тут же и упал.
– Эге!.. Что же это ты сел-то? – обратился к нему молодой рабочий, окончивший свой урок.
Старик приподнялся, воззрился на него и опять сгорбился.
– Куда тебе, старина ты слабая… Погоди, я помогу.
И он было взялся за тачку.
Но Иван вдруг схватился за нее и закачал недовольно головой.
– Чего ты, Афанасий? – вступились соседи. – Разве его обычая не знаешь? Он наперед себя никого туда не пустит, у него там во какие большие тыщи складены. Он у нас богатый, за свой век гору золота накопал.
И рабочие добродушно смеялись, похлопывая старика по плечам заскорузлыми сильными руками.
– Ты вот что, Иван, ступай вперед, а он за тобой, – успокаивали они рудокопа.
Иван снял кожаную шапчонку и, вместо ответа, принялся отвешивать поклоны во все стороны, точно показывая товарищам свой голый череп.
– Ну, ну, довольно… Видим усердие твое… – смеялись они. – Ступай, ступай! Совсем младенец…
– Обмолчался!.. – заметил кто-то.
– Христа ради юродивый!.. Господи! Что это!..
Все повскакали с мест.
Вдали точно вся громадная гора эта разом вздохнула своей каменной грудью… Один звук, поглотивший все остальные… Оглушило им…
Громадная струя воздуха с силой пронеслась по штольням, затушив почти все лампочки. Где-то послышались отчаянные крики. Крики росли и росли, слились в один полный ужаса призыв… Спешно рабочие зажигали огоньки и бросались туда – на эту отчаянную мольбу. Луч сознания мелькнул в глазах старика, – и он на своих слабых ногах двинулся туда же.
Неподвижно стояла безмолвная толпа перед выходом из штольни.
Издали, из боковых жил сбегались сюда десятки новых лиц… Огоньки их мелькали все ближе и ближе.
– Что это… Господи!.. – шептали обезумевшие рудокопы, глядя туда, где еще недавно поднимался кверху сквозной колодец шахты.
Свод штольни здесь был выбит в цельной скале и только потому выдержал и устоял под могучим напором обмякших и сдвинувшихся с места горных пород. Вытесненная ими вода, подступая к ногам рабочих, разлилась дальше. В ней отсвечивались тусклые лампочки, широкой полосой ложилось пламя высокого поднятого вверх штейгером смоляного факела, дым от которого клубился в высоте над черным сводом.
– Пропали… Пропали головушки наши! – зарыдал кто-то.
Старик протискался вперед. Ни ему, ни другим некогда было обращать внимания на то, что вода уже подступила к щиколоткам. Прямо перед толпой лежала и с каждым мигом все больше и больше расползалась какая-то безобразная масса, в которой смешивались и камни рухнувшей шахты, и бревна лестницы, и мякоть прорытой ручьями горной породы… Вон бадья в ней опрокинута – ее сорвало с толстой цепи и снесло вниз…
Штейгер поднес факел ближе к какой-то круглой массе. Яркое пламя выхватило из мрака едва-едва выдававшуюся в черной земле голову рабочего с неестественно широко раскрывшимися глазами, окостенелый взгляд которых был устремлен прямо на огонь. Страшно было видеть эти вовсе не моргавшие ресницы, эти оскаленные белые зубы, эту рассеченную чем-то губу и глубокую рану в виске, сквозь которую проступил мозг, смешанный с кровью. Еще ниже, далеко ниже голов, из земли торчала чья-то неподвижная рука: пальцы были раскрыты, кисть отогнулась… А вот ноги засыпанных землей рабочих… И точно также ни один не шевельнется.
До сих пор толпа не видела их, но когда штейгер осветил своим факелом эту картину разрушения, людей точно отбросило назад.
Штейгер оглянулся на них; бледные лица, полные ужаса, выступили перед ним из мрака. Люди отступали от факела, точно и он был страшен в эту минуту… Один только, держась рукой за стены, издали наклонился вперед и рассматривает, не отступая, выдвинувшуюся из-под земли мертвую голову. Что он хочет разглядеть в ней? Ясно только одно, что у него не было сил отвести от нее своего испуганного взгляда. Другой подобрался, протянул вперед кайло, дотронулся до чего-то и назад поскорее отнял руку.
– Хлеб-от! Хлеб! – бессмысленно повторяет он.
Штейгер смотрит по указываемому им направлению… Там из-под земли вытянулась другая рука. В ней кусок хлеба, посыпанного крупной солью. Рука конвульсивно сжала хлеб и не выпускает. Кому принадлежит эта рука, тот весь засыпан землей, – только она осталась на виду, протянутая вперед.
Сзади набегали новые рабочие. Каждый продвигался вперед и, увидев обвалившуюся шахту, молча, с перекошенным лицом, отступал назад. Один даже ладонью глаза заслонил, чтобы не видеть этого ужаса. Несколько рудокопов прислонились к стене лицом и стоят так, словно силы у них нет отодвинуть назад головы. Вот молодой парень, весь бледный, схватился руками за другого да и закаменел, а тот, другой, бессмысленно, безумно чертит что-то пальцем по влажной стене черной скалы.
– Живых нет ли? – словно про себя шепчет штейгер и, точно в ответ на это, неизвестно чей, только из-под обвала доносится болезненно замирающий стон. Штейгер подошел ближе, – стон не повторился более.
– Ребята, рыть надо!.. Эй, Орефьев, Смирнов… Что вы, очнитесь, братцы… Это еще хуже так-то… Рой! – и он, схватив одного за руку, подвел его к массе обвала, и сам вместе с ним принялся; но не успели они еще коснуться земли, как новый глухой шорох послышался сверху и, выпертая новой массой обвалившейся земли, нижняя двинулась вязкой слякотью в штольни. Едва успел отскочить назад штейгер…
Теперь ему всего этого было совершенно достаточно, чтобы оценить несчастье.
Очевидно, вход завалило глубоко. Сверху – не могли им подать помощи.
Дышать можно было. Даже воздух с большей, чем прежде силой струился по штольне. Очевидно, что сообщение с поверхностью земли еще не было прервано.
Нужно воспользоваться этим. Через несколько часов весь рудник рухнет, не выдержав напора в одном месте сдвинувшихся черных пород.
– Ко мне, братцы, сюда, живо!
Люди обступили его отовсюду.
– Кому жизнь дорога, ко мне, одно спасение осталось – старая штольня вверху. Там шахта еще цела, может быть. Да, воздух там шибко идет, что иначе и быть не может. Сберите из боковых ходов, кто еще не слышал этого, и сходитесь сюда.
Несколько человек, менее других растерявшиеся, бросились по штольне в боковые жилы.
И четверти часа не прошло, как все уцелевшие были уже здесь.
Штейгер приказал захватить смоляные факелы, хранившиеся в сухом месте под верхним сводом. Сочли оставшихся; оказалось, что не хватало семерых.
Этих, видно, уже никогда не видят товарищи. Их завалило в самой шахте!
– Ко мне, ребята, меня слушайте! – решительным тоном обратился к рудокопам старший. – Теперь, коли мы еще между собой свару заведем, – тут нам конец. Сдается мне, что по старой верхней штольне дойдем мы до шахты. Если она обвалилась внизу – может там, вверху, уцелела. Ты бы, Иван, оперся на кого-нибудь. Братцы, старику помочь надо! Не бросать же его здесь. Терентий, ты всех сильнее, помоги-ка ему. Тебя за это Бог не оставит! Ну, теперь за мной, братцы, благословясь.
Он снял шапку и перекрестился; шорох подымавшихся для креста рук послышался кругом.
– Как только с этими? – спросил он, глядя на высовывавшиеся еще из массы обвала трупы.
– Что же, их Сам Бог схоронил! – заговорила толпа. – Им хорошо: под рудой пропасть, по Божьему произволению, – все равно, что с попом и с исповедью. Издавна так у нас на Урале народ думал.
– Ну, ладно. Царство им Небесное!
Штейгер высоко поднял свой факел и пошел вперед.
Толпа, робко прижимаясь к стенам, следовала за ним. Добрались до входа в наклонную жилу, соединявшую верхнюю брошенную штольню с нижней. Штейгер решительно вошел туда. Люди сбились в кучу и, то приостанавливаясь, словно выжидая, как ему удастся пройти далее, то прислушиваясь, нет ли какого шуму позади, не рухнула ли их оставленная теперь внизу штольня, стали подыматься по крутому спуску. И впереди, и позади густился мрак. Только в центре светлого пятна от факела шли люди. Казалось, тьма за ними следовала, подстерегая каждый их шаг… Минут двадцать двигались они вверх, то сгибаясь там, где свод этого бокового хода навис горбиной, то снова выпрямляясь и быстро догоняя друг друга. Теперь им казалось страшнее всего отстать от толпы: остаться кому-нибудь одному – все равно было, что обречь себя на смерть. Штейгер изредка замедлял шаг и, убеждаясь, что все следуют за ним, опять ускорял его.
Вот сильным напором воздуха заколебало во все стороны пламя факела… Струя ветра делается сильнее, пламя откинуло назад длинным красным языком, клубы удушливого дыма несутся теперь прямо в лица рудокопам, но им не до того. Совсем почерневшие, они двигаются все вперед и вперед. Ход расширяется. Остатки старых балок, прогнивших насквозь, торчат у стен, перегораживают дорогу; через них переступают, о них спотыкаются… Вот еще мгновение – и те, кто был позади, остался во тьме: факел точно пропал куда-то.
Штейгер с передними вышел наконец в старую штольню.
Он приказал зажечь еще несколько факелов.
Штольня была теперь видна далеко. Горные породы здесь, казалось, еще держались крепко. Когда приподняли факелы повыше, заметно было, что хоть вода и просочилась в своды, но они еще были надежны. В одном месте пламя отразилось в громадной луже, посреди нее что-то булькало. Очевидно, тут снизу пробился ключ… Длинная струя от лужи стремилась к выходу из штольни, к колодцу шахты… По течению этой струи двинулись и рудокопы.