Иван шел, шел и разом остановился.
Перед ним точно выросла груда земли. Тут был конец ходу. Глухой, он упирался в эту черную массу. А между тем сомневаться было нечего, старик видел теми же широко раскрытыми глазами, как светлый призрак прошел насквозь. Он там уже, за этой, откуда-то навалившейся стеной.
– Тут, остановился Он, тут!.. – и Иван бессмысленно протянул вперед свою костлявую руку.
Штейгер решился попытать последнее средство.
– Рой, ребята. Нужно пробить себе дорогу…
И сам в то же время сомневался, есть ли там дальше что-нибудь, кроме тех же стихийных масс земли, руды и камня. К счастью, тут было чуть-чуть пошире. Трое в ряд могли стать на работу. Живо закипела она. Пламя все больше и больше съедало воздух… Все тусклее и тусклее горели факелы… Со свистом и шипением клубился дым, застилая глаза и одуряя рудокопов… Тем не менее кайла и лопаты глубоко уходили в довольно рыхлую землю.
Иван, прислонясь боком к стене, смотрел вперед. Он знал, что там, за этой черной массой земли и камня, ждет его знакомый с детства призрак.
– Живьем в могилу попали! – шепчет кто-то.
– Пропадешь, что червь в земле…
– Есть ли что? – громко, нарочно громче, чем следует, спрашивает штейгер.
Но рудокопы, обливаясь потом, все так же упорно продолжают свою работу.
Прошло полчаса; люди, задохнувшиеся наполовину, лежали пластом. Некоторые сами лицом в землю бросались, точно им хотелось не видеть этого ужаса, ужаса смерти, здесь, в черной норе, за несколько сот сажен от поверхности земли. Медленнее, медленнее работали лопаты, пробиваясь вперед, в черную стену, загородившую дорогу.
Вот и последние рудокопы остановились. Больше сил не было. Тщетно высоко поднимались груди, горло сдавливало что-то, в виски приливала кровь, воздуха почти не было. Страшное сознание гибели проникало в душу. Теперь уже у несчастных не хватило бы сил уйти отсюда, из этой ужасной норы. Брошенные на землю факелы курились только, не освещая тяжелого мрака. Штейгер чувствовал, что голова у него кружится.
Вот у парня, стоявшего рядом, носом и горлом кровь хлынула. Кто-то бьется на земле, точно в припадке падучей. Проклятия слышатся… Винят друг друга, старика, штейгера… Где-то послышался крик. Какой-то рудокоп в агонии схватил за горло товарища, лежавшего рядом. Самому штейгеру казалось, что мрак этой жилы наполняется какими-то красными пятнами, что-то липкое, скользкое, влажное по самому лицу его тянется в лишенном воздуха пространстве.
Он собрал последние силы. Поднялся на ослабевших ногах, взял лопату… Ударил ею несколько раз в стену… Земля осыпается под этими ударами… Сверху каменное ребро висит. Лопата под него уходит. Глухо шурша, влажные комья падают вниз… А руки все тише и тише работают. Вот-вот лопата выпадет…
– Помог бы кто! – шепчет он и с ужасом сознает, что голоса нет. Ему кажется, что слова его слышны, но никто кругом не уловил ни одного звука. Так во сне бьется и мечется человек. Чудится ему что-то страшное. Убийца с ножом ползет по полу его комнаты к его кровати. Он видит убийцу, хочет крикнуть, и голоса нет. Пробует еще раз – то же самое. А нож все ближе и ближе… Над ним поднялось чье-то сатанинское лицо, наклоняется к нему. Он собирает последние усилия, ему кажется, что от его крика весь дом проснется, что на улице услышат его, а между тем даже рядом свернувшийся кот не встревожился от слабого вздоха, с усилием вырвавшегося из груди спящего.
– Помог бы кто!..
Ну… теперь конец. Ждать нечего. Рука механически направляет лопату под скалу, нависшую сверху.
Что это? Лопата легко проходит туда.
Штейгера точно что-то толкнуло, он сжал зубы, сделал нечеловеческое усилие, ударил еще раз и рухнул лицом в мягкую груду земли.
Лопата проскочила туда.
Что это? Свист воздуха… Оттуда – с той стороны рвется сюда оживляющая струя… Ярче разгораются брошенные на землю факелы… Пламя их лижет стены. Усиленно поднимаются груди. Окоченелые люди пошевеливаться стали. Кое-кто голову поднял и с болью, с натугой торопится надышаться поскорее… Штейгер подполз туда… головой прямо к отверстию. Вбирает в себя воскрешающий воздух…
– Тут… Тут!.. – бессмысленно повторяет старик.
– Верно твое слово, дедко, тут!.. – слышится уже весело ему в ответ.
Еще минуту назад чуть не сошедшие с ума люди теперь уже верят своему спасению. Главное то, что смерть не сейчас… Она где-то вдали опять, с ней еще побороться можно. Несколько вспышек жизни впереди; следует воспользоваться ими и, во что бы то ни стало, уйти отсюда… Хоть и умереть, но там, а не здесь не в этой тесной яме.
Оправились, принялись за работу. Живо очистили землю обвала, перегородившего устье этой жилы. По сильной струе свежего воздуха оттуда понимают, что там больше простора, что там шире ход, что эта червяная нора только входит в ту… Туда, туда, поскорее!.. Кайла громко бьются о камни, лопаты глубоко уходят в землю… «Давай я, давай мне!» – люди борются за право работать у самого отверстия, следовательно, за право первым войти туда. Дверь, пробитая ими, все растет и растет. Старик наклонился, взглянул туда и просиял: его призрак стоял там и ждал его.
– Иду, Господи, иду!.. – зашептал он про себя и, если бы не остановили его окружающие, он прямо головой вперед полез бы в отверстие и запер бы его своим телом.
Через полчаса можно было пройти, согнувшись, почти ползком.
Первый проник туда штейгер, за ним остальные. Старик высоко опять поднял свой факел.
– Никогда не видал этой штольни! – кричит штейгер. Он оборачивается к старому рудокопу и обрывается на слове.
– Что ты?
По лицу Ивана текут старческие слезы. Он с тоской смотрит в зияющую пасть боковой жилы.
– Что ты, дедко? – обступили его со всех сторон рудокопы. Но старик смотрит все туда же.
– Вспомнил что?.. – добивается штейгер, приступая к старику. Всех охватывает лихорадочное желание чего-то нового.
– Мать здесь… Вот тут… Землей завалило!..
– Братцы! – радостно кричит штейгер. – Значит, это и есть Знаменский рудник!
Горе одного – счастье другим.
Старика забыли. Люди поняли, что «дедко» вывел их в знакомый ему с детства, давно оставленный рудник. Он был пробит весь в твердой породе. Шахта его была цела до сих пор; как только найти ее, добраться к ее колодцу?
Штейгер, впрочем, нашелся, подошел к старику, не отводившему глаз от места, где погибла его мать.
– Дедко, а дедко… А Христос-то ушел без тебя!
Старик встрепенулся, выпрямился, зорко воззрился в глубь штольни.
– Нет… Вот Он… Ждет… Иду, Господи, иду!..
И толпа, уже радостная, бодрая, повалила за ним.
Отсюда уже оказалось недалеко.
Старый рудник был не так тесен, как Воскресенский. Широкие и высокие штольни вели прямо к шахте. Рудокопы шли по наклонной плоскости. Медь когда-то лежала здесь недалеко от поверхности земли, и шахта, очень невысокая и сухая, сохранилась до сих пор в том самом виде, в каком она была несколько десятков лет тому назад.
Теперь уже не было нужды в старике, но он, тем не менее, вел за собой товарищей. Его возбуждение не ослабевало. Ноги так же уверенно двигались, так же твердо рука несла ярко разгоревшийся факел.
Старые рудники не были, впрочем, пусты, два или три раза от толпы шарахнулось что-то в сторону. Крот слепой заметил ли людей или хорьки выбрали себе эти подземные ходы…
Призрак следовал впереди, и Ивану слышалось, что Христос продолжает его манить за собой.
Здесь повсюду было сухо. Очевидно, что если когда-то в руднике и журчала вода, просочившаяся сквозь каменные своды и стены, то она давно слилась куда-то по наклонным плоскостям штолен. Может быть, ушла туда же, в Воскресенский рудник. Изредка только слезились горные породы, но не было слышно громкого рокота ключей, глухих ударов воды, падавшей вниз, в пасти каких-то прослоин, которыми так были богаты рушившиеся штольни. Когда рабочие подошли к шахте, вверху, в ее отверстии серел рассвет. Очевидно, отсюда до земли лишь несколько шагов.
– Как же, братцы, подняться тут?
– Лесенки погнили, только, видать, стоят еще.
– Хорошо стоят, а как не сдержат?
– Вот что! – заговорил штейгер. – Нужно кому-нибудь одному идти попытаться доверху. Он пусть даст знать в деревню. Где старик-то?
Но старик следовал неотступно за своим призраком. На его глазах Христос поднимался вверх по лестнице. И Иван не оставался внизу. Ему уже было не до товарищей. Он даже забыл о них. Только чем выше цеплялся он по старым бревнам, тем больше и больше охватывала его усталь… Опять прежняя слабость возвращалась к старику. Ему казалось, что вместе с ним из шахты поднимаются вверх знакомые, давно забытые образы. Теперь уже он не мог бы дать себе отчета: живые это или мертвые вернулись к нему. Мать его… те же коты на ней, что торчали тогда из-под земли. Тот старик, что ласкал Ивана, когда он ребенком бегал к нему… Ишь, и борода не изменилась, и та же сермяга на нем, с расстегнутым воротом рубахи, как прежде… Седым волосом грудь поросла, видна ему… Ласково улыбаются ему безмолвные спутники…
Все ярче и ярче отверстие шахты… Вот он уже различает в нем яркое голубое небо. Рассвет, казавшийся внизу, наверху превратился в солнечный день… А Христос подымается в нем, в этом световом пятне… выше и выше над шахтой…
Последняя лесенка…
Осеннее солнышко так горячо пригрело землю! Как будто оправилась поблекшая трава. Желтая зелень березы золотом висит в своих ветвях… Вольные пташки зигзагами чертят безоблачное небо… Горы вдали точно расправляют свои поросшие лесами хребты в теплом воздухе…
С изумлением смотрит Иван наверх. Призрак и теперь над ним, только все выше и выше подымается, манит его к себе… Мать стала по одну его сторону, старик по другую: оба пристально смотрят прямо в глаза ему…
Рудокопы видели, как дедко всходил по лестницам старой шахты.
Не слушая штейгера, они бросились по ним… Чуть не на плечах один у другого поднимались вверх – и там остановились неподвижные, сняв ша