А зима сюда пришла лютая, снегом занесло землянки по самые трубы, и мужики не успевали расчищать дорогу к проруби и церкви. Ветер гнал с запада тяжелые сырые тучи, из которых беспрерывно сыпался снег, а когда прояснялось, то от мороза гулко лопались и трещали стволы деревьев, и на запах скота приходили свирепые голодные волки, которые, осев на хвосты в снежные сугробы, выли долго и тоскливо каким-то загробным воем. Деревенские собаки вначале храбрились и, сбившись в стаю, дружно облаивали волков, но после того, как в кровавых схватках несколько их собратьев были разорваны и сожраны лесными разбойниками, присмирели и, спрятавшись, отогревались в теплых парных хлевах. В полутемных землянках начали болеть маленькие дети. Некоторые из них умирали, но нарождались и новые младенцы, оглашая землянки пронзительным воплем. По случаю маленьких покойников пришлось ладить деревенское кладбище, или, как здесь называли, – погост. Мужики расчистили участок от снега, но землю не брали ни лом, ни лопата, пришлось ее отогревать кострами. Батюшка совершил чин освящения участка и нарек кладбище – Архангельским. Здесь и похоронили маленьких покойников, положивших почин. Женщины, как положено, поплакали, повопили над свежими могилками и разошлись по землянкам, и только большая холодная луна в небе осталась освещать новое кладбище с маленькими белыми крестами.
Прошло несколько лет, деревня обстроилась, и в землянках уже не жили, народу стало больше, да и на кладбище крестов прибавилось тоже. Господь пока хранил деревенских от всевидящего грозного ока НКВД, и деревня жила себе по законам Христовым. На речке была устроена мельница на два постава, и жители всегда были с мукой, а значит и с хлебом. Конечно, пшеница здесь не вызревала, но рожь, ячмень, овес хорошо прижились и давали неплохие урожаи. За эти годы на их деревню набредали и охотники, и геологи, но никто из них не вникал, что это за деревня. Ну, деревня и деревня, каких они видели много по берегам таежных рек. Во всяком случае, от этих пришельцев деревенским жителям зла не было.
Самым почетным человеком в деревне был отец Иоанн. К нему обращались по всем вопросам, и ни разу не было такого, чтобы он дал плохой совет. Хлопот у него было много: он был и пастырь, и судья, и врач, и школьный учитель. Хотя годы брали свое, и батюшка уже ходил, подпираясь посохом, и часто недомогал, но дел своих не оставлял и особенно много трудился в школе, обучая ребятишек грамоте, письму и Закону Божиему. И хотя двадцатый век приближался к своему преполовению, у всех деревенских, и, в частности, у этих людей не было паспортов, и они со своими детьми были беглыми рабами своего социалистического государства и здесь в тайге могли бы совсем одичать, если бы с ними не было священника, который беспрестанно наставлял их и не давал забывать заветы Христовы. Они не были одиноки в своем протесте и бегстве от властей, потому что в Сибирской тайге в те времена было немало тайных скитов, где теплилось христианство, но это были больше старообрядческие общины. Но вот был и прецедент, когда в лесах скрылась целая община Русской Православной Церкви.
Жители межгорья, особенно ни в чем не нуждались. Все необходимое они производили сами. Из золы и жира варили мыло, из серы, селитры и угля изготовляли порох для охотников, кресалом добывали огонь, по вечерам освещались лучиной и восковыми свечами, в кузне из старого железа ковали и ремонтировали все потребное в хозяйстве, а холст на одежду получали из льна. Но были такие вещи, за которыми батюшка снаряжал двоих мужиков в город, чтобы привезли то, чего сами не могли сделать. И вот однажды возвратившиеся мужики кроме иголок, ниток, пшеничной муки и церковного вина привезли худые вести, что открылась большая и страшная война с германцами. Срочно из домов вынесли лавки, стол и устроили деревенский сход, на который под руки привели и батюшку Иоанна. Собрались все мужики и стали судить и рядить, как им относиться к этой войне. Ничего придумать не могли и стали просить батюшку сказать им слово.
– Война – это бедствие народное, – сказал батюшка. – И страдает от этого народ, потому как начальство прячется за Кремлевскими стенами и в штыковую атаку не ходит, а только отдает приказы. Гитлер – это бич Божий, и попущен он на нашу землю за нечестие и отступление от Бога. И придется народу за это пострадать и многим быть убитыми. Но хотя мы и спрятались от властей безбожных и живем согласно святоотеческим обычаям, но все же мы – часть русского народа и живем на русской земле, которую обязаны защищать от врага-супостата. И для того, чтобы Гитлер не пришел сюда к нам в деревню, мы сами должны идти на него. И для армии наша деревня выставляет десять мужиков добровольцев. Таков наш оброк перед Богом и людьми. Собирайтесь все молодые и здоровые мужики, кроме дурачка Коли и увечного Степана, и тяните из шапки жребий – десять номеров. Кто вытянет пустую бумажку, тот останется, а кто вытянет с номером – тому идти в город в военкомат.
На стол положили шапку со жребиями, батюшка помолился, и все по очереди стали тянуть жребий. Вытянувшие номера встали в стороне, как бы уже отделившись от общины, от своих семей и сродников, как бы уже не принадлежа себе. Батюшка всех по отдельности благословил иконой, и они пошли в город, не обращая внимания на вопли цеплявшихся за них жен и плач детей.
И никто из них после войны не вернулся.
Так святой остаток перед Россией не посрамился. В городе об этом случае патриотизма писали в газете, разбирая историю их бегства от несправедливой угрозы наказания и разорения. Начальство уже знало о них, но никто их не трогал и не беспокоил. Конечно, на деревню наложили налоги да еще забрали на фронт несколько мужиков, но колхоз не устраивали и церковь не разоряли.
Наконец-то долгая война окончилась победой, и в деревне справили Троицу, Духов день. Люди радовались, да и вся весенняя природа торжествовала, погода стояла отличная, а батюшка Иоанн угасал. Давно уже были посланы ходоки на отыскание нового священника и фельдшера, что в те времена было нелегким делом. Но вот, как-то ранним июльским утром ходоки, нахлестывая лошадей, въехали не деревенскую улицу. В телеге сидели двое новых людей. Первого по большой бороде и черной одежде опознали как духовное лицо. Это был иеромонах Питирим, выпущенный на свободу из лагеря еще в сорок третьем году и до сих пор сидевший без прихода. Вторая была улыбчивая румяная девушка в гимнастерке и пилотке, с медалью «За боевые заслуги». Оказалась она демобилизованной военной фельдшерицей Смирновой Нюрой.
Отец Питирим, еще крепкий, лет под пятьдесят человек при въезде в деревню легко спрыгнул с телеги, широко перекрестился и, пав на колени, поцеловал землю. В деревне это оценили и решили, что батюшка будет не гордый и благодатный. Отец Питирим уже знал историю святого остатка и понимал, куда его привезли. Фельдшерицу Нюру сразу повели осмотреть болящего батюшку Иоанна. Старик сидел на своем одре, свесив босые ноги на пол, и с хрипом тяжело дышал. Вид у него был мученический, глаза плакали, а жилы на шее вздувались и прыгали. Фельдшерица, осмотрев больного, выпустила ему из вены банку густой черной крови и сделала укол камфоры. Больному полегчало, и он улегся высоко на подушки. По мнению фельдшерицы, батюшка к вечеру или ночью должен был отойти.
Отец Питирим, облачившись, тут же начал служить молебен за здравие с водосвятием. Батюшка, слушая слова молебна, успокоился, одобрительно кивал головой и благословлял старческой худой рукой отца Питирима и собравшийся народ, которого порядочно набилось в дом, так что пришлось распахнуть все окна для воздуха. Батюшка вскоре уснул, и весь народ с отцом Питиримом вышел во двор. Отца Питирима повели в пещерную церковь, и он, осмотрев ее, сказал народу, что это единственная действующая церковь на всю область. Все храмы закрыты и порушены. Да если какие храмы и откроют, то служить в них все равно некому, потому как все священство в области сведено большевиками под корень. Так что затерявшаяся в тайге Богом хранимая деревня воистину есть Святой Остаток.
Взяв в дароносицу запасные дары, отец Питирим пошел исповедать и причастить больного. Поскольку батюшка уже говорить не мог, отец Питирим провел глухую исповедь и причастил умирающего Святыми Дарами, а также совершил над ним соборование. Батюшка знаками показал, что пора читать канон на исход души. Вокруг дома собрался народ, женщины плакали, а мужики стояли без шапок, понурившись. Отец Питирим громко читал канон. На восьмой песне батюшка перекрестился и предал душу Богу. Отец Питирим опустил покойному веки и, выглянув в окно, сообщил народу, что батюшка преставился. Народ завыл и с плачем стал расходиться по домам. Что говорить, потеря была велика, умер пастырь добрый, которого чтили больше отца родного.
Гроб с телом поставили в церкви. Лицо, как и полагается, было прикрыто расшитым воздухом. Отец Питирим отслужил панихиду, а перед отпеванием долго и печально звонил в обрезок рельса. Отпевание было по чину погребения священников. Батюшка лежал исхудавший, как бы уже бесплотный, держа в руках крест и Евангелие. Читали Апостол, Евангелие, канон, и хор пел жалобно и тихо. Всей деревней подходили отдать последнее целование. Выносили с преднесением намогильного креста и пением ирмоса «Помощник и Покровитель». Похоронили на Архангельском кладбище, поставив на могиле большой крест из кедра. Когда все разошлись на поминки, на могилке осталась сидеть батюшкина любимая собачка. Она не ела и не пила, а по ночам скулила и подвывала. Отсидев трое суток, собачка куда-то ушла. Так ее больше и не видели.
Вскоре отец Питирим затеял строить большой трехкупольный бревенчатый храм. Мужики острыми топорами творили просто чудеса, и храм рос на глазах, принимая постепенно свои законные очертания. В старом пещерном храме решили устроить церковную школу, так как со всей области сюда стали приходить молодые и пожилые люди, чтобы от отца Питирима научиться православной премудрости. И он подготавливал их к служению в будущих храмах по его разуму: кого в певчие, кого в псаломщики, а кого и в священники. Еще оказалось, что отец Питирим мог искусно писать иконы, и посему тут же образовался кружок иконописцев. Он учил молодых парней и девушек, как подготовить доску для образа, как врезать шпонки, сделать ковчег и залевкасить. Конечно, золотить иконы было нечем, но обходились ярко желтым колером. Иконы были нарасхват, и за ними приезжали издалека и хорошо платили, что очень помогало в строительстве храма. Вот от этого святого остатка расходились святые ростки по всей области, кое-где образовывались церковные общины, восстанавливались старые и строились новые храмы.