вое и национальное, но и гендерное равенство. В своем послании к филиппийской общине Павел нарушил греко-римские условности, сознательно обратив внимание на этих женщин и упомянув о них как о «подвизавшихся в благовествовании вместе со мною»{211}. Филиппийцы стали самыми верными учениками Павла: когда он покидал город, они решили, что из своих скудных ресурсов будут поддерживать его миссию{212}.
Возможно, именно радикальное учение Павла повлекло за собой изгнание его из города. Впоследствии он напишет, что он и его спутники перенесли в Филиппах страдания и унижения. Однако это его не остановило: он продолжил свою проповедь и все дальше углублялся в мир, находящийся под господством Рима, пока, наконец, не пришел в Фессалоники. С 146 г. до н. э. этот город был столицей провинции Македония, и культ императора был в нем силен. Фессалоникийская знать прославляла римских патронов наряду с их богами в надписях и публичных речах, а также на праздниках{213}. В I в. до н. э. к местному пантеону была добавлена богиня Рома, имевшая своих жрецов, и выстроен храм Августу. В это же время на городской монете Зевса сменил Юлий Цезарь. И хотя напрямую в Фессалониках Август не именовался «сыном Бога», но подразумевалось, что – как приемный сын Юлия Цезаря – он является диви филиус, сыном божественного Юлия{214}.
Павел поведал фессалоникийцам о новом «господе» (кириос), «сыне Божьем» (тэу хюйос) и «спасителе» (сотэр). В городе почитались и другие боги-избавители, в частности Кабир, кузнец, убитый своими братьями, который однажды вернется и поможет бедным и нуждающимся. Однако знать включила Кабира в свои ритуалы, а потому Павел мог представить Иисуса как подлинного Спасителя{215}. И он надолго запомнит восторг, с которым фессалоникийцы приняли благовестие. Слухи об этом миссионерском успехе разойдутся широко. «Во всяком месте прошла слава о вере вашей в Бога… – напишет он фессалоникийцам впоследствии, – и как вы обратились к Богу от идолов, чтобы служить Богу живому и истинному и ожидать с небес сына его…»{216}
Здесь Павел также основал экклесию, ставшую прямым вызовом городскому собранию знати, поскольку в нее входили представители городских низов{217}. Павел просил общину уважать ее лидеров, «столь тяжело трудящихся» у них, а не правящий класс{218}. Экклесию должны отличать не социальное неравенство, а солидарность и взаимная поддержка{219}. Сам Павел работал плечом к плечу с другими ремесленниками в мастерской, где и проповедовал. Впоследствии он вспомнит «труд и изнурение» этих дней: работу «ночью и днем… чтобы не отяготить» никого, и это очень отличается от описанного Лукой участия Павла в общественных дебатах в синагоге Фессалоник{220}.
Но и здесь Павел столкнулся с враждой и потом будет вспоминать, как он, Сила и Тимофей открыто и бесстрашно проповедовали, несмотря на сильное сопротивление. Он предупреждал фессалоникийцев, что им тоже придется страдать за благовестие{221}. Клавдий недавно изгнал из Рима иудеев, возможно, членов Иисусова движения (по свидетельству Светония, причиной были «волнения из-за Христа»). Однако Павел не любил публичные акции. Фессалоникийцам надлежало мирно ожидать возвращения Иисуса, «жить тихо, делать свое дело… благоприлично перед внешними»{222}. Да, они были детьми света, противостоящими силам тьмы. Однако сражаться им подобало только духовным оружием, «облекшись в броню веры и любви и в шлем надежды спасения»{223}.
Вскоре Павлу пришлось спешно покинуть Фессалоники. Лука, по своему обыкновению, возложил вину за это на местную еврейскую общину, которая якобы пожаловалась местным властям, что Павел и Сила переворачивают мир вверх дном своим учением: «Все они поступают против повелений кесаря, почитая другого царем – Иисуса»{224}. Возможно, здесь Лука намекает на радикальный подтекст Павлова учения. Как бы то ни было, несмотря на неудачу, Павел отправился дальше на запад.
Из его писем мы узнаем, что он некоторое время провел один в Афинах, отослав Тимофея в Фессалоники проведать оставленную общину. Широко известен рассказ Луки о пребывании Павла в Афинах. Он описал, как Павел выступил в Ареопаге, подобно греческому философу, обосновав существование Единого Бога, который «недалеко от каждого из нас: ибо мы Им живем и движемся и существуем»{225}. Однако греческая мудрость не занимала Павла. Скорее всего, Лука описывает то, что он сам сказал бы на месте Павла, если бы ему представился случай выступить в Афинах. Но к его времени это были дела давно минувших золотых дней. И нет никаких свидетельств того, что Павлу удалось обратить кого-либо в Афинах или основать там общину.
Его больше интересовали новые города империи, и осенью 50 г. он пришел в Коринф, самый процветающий город Ахеи. В 146 г. до н. э. этот античный полис не сдался Риму, был полностью уничтожен и больше 100 лет пролежал в руинах как свидетельство того, что бывает с оказывающими сопротивление империи. В 44 г. до н. э. Юлий Цезарь восстановил Коринф и заселил его вольноотпущенниками. При Августе город стал столицей провинции Ахея с проконсулом во главе, а к моменту визита Павла – четвертым по значению городом империи. Расположенный на перешейке между Северной и Южной Грецией, он был богатым торговым узлом с многонациональным сообществом вольноотпущенников из Италии, Греции, Сирии, Египта и Иудеи. Правили им амбициозные выходцы из низов. Эти новоявленные аристократы желали забыть о своем происхождении и вдоволь наслаждаться теми возможностями, которые открывало перед ними богатство города. Однако Павлу бросилась в глаза разница между зажиточными кварталами и бедными переселенными районами ремесленников, где жил он и его ученики. В Коринфе Павел еще отчетливее осознал насильственность римской системы, где в руках местного правящего класса были и связи с Римом, и все ресурсы – богатство, власть и престиж. Единственным путем наверх было обретение богатого патрона – здесь, в Коринфе, или в Риме.
Как и культ императора, система патроната призвана была скреплять Римскую империю. Патрон набирал клиентов[2], чтобы укрепить статус среди людей своего круга. Клиентам он обещал помощь, но гарантии не было: мог и отказать или сказать, что поможет позже. В результате клиенты оставались в постоянной зависимости от него и пребывали в тревожном ожидании. И поскольку большинство бедняков зависели от богатых семей, эта система стала средством социального контроля, основанном на неравенстве. Как написал один историк, «неспособность нескольких сотен человек удовлетворить потребности сотен тысяч человек, неумение устранить нищету, голод и долги – и даже использование этих обстоятельств к своей выгоде – отражают не столько неэффективность патроната, сколько предпосылки его расцвета»{226}.
Однако местная знать и сама была зависима от патроната могущественных лиц в имперской столице. Эти римские патроны проявляли свою лояльность (пистис) к провинциям, помогая тамошним «друзьям». В свою очередь, «друзья» вознаграждались за лояльность Риму. Римские наместники в провинциях также зависели от патроната «друзей» в столице и правили, создавая политическую поддержку на местах и сеть клиентуры среди местной знати. Все они стремились превзойти друг друга в лояльности императору и восторженном участии в его культе. Эта дружба не была равной: соглашаясь быть клиентом, человек уже признавал свое подчиненное положение. Вольноотпущенники и аристократы рангом пониже соперничали друг с другом, выстраивая собственные сети клиентов среди низших классов. Как объяснял римский сенатор и историк Тацит, «хорошие» люди города отличались верностью и лояльностью видным семьям, а «плохие» не участвовали в системе патроната, поскольку не могли ничего предложить богатым или сознательно избегали унизительного подчинения{227}.
В этом смысле Павел был в Коринфе среди «плохих»: последовательно отказывался принимать финансовую помощь от местных патронов. Вместо этого он продолжал заниматься ремеслом, остановившись у еврейской пары, Акилы и Прискиллы, которые также делали палатки. Они были из тех иудеев, которых изгнал из Рима Клавдий, и стали верными друзьями и соратниками Павла{228}. В Коринфе он продолжал свою миссию в их мастерской, проповедуя во время работы. И вновь благовестию сопутствовало сошествие Духа: новообращенные пророчествовали, говорили на языках и исцеляли больных{229}. Из ремесленников и торговцев, которые собирались вокруг Павлова рабочего места, образовывались маленькие общины. Именно бедняки опять стали теми, кто воспринял благую весть. Как сказал Павел коринфянам, Бог «избрал незнатное мира и уничиженное и ничего не значащее… чтобы упразднить значащее»{230}. Казнив Мессию, власть имущие обрекли себя на погибель. Отныне Мессия воцарился одесную Бога и вот-вот «упразднит всякое начальство и всякую власть и силу»