Тревоги Павла развеял Тит, пришедший с радостным известием: его ли усилиями или по инициативе самих коринфян «высшие апостолы» повергнуты и местная община горит желанием помириться с Павлом. В примирительном послании{342} Павел рассказывает, как обрадовался, узнав, что коринфяне мечтают увидеть его и ревностно встали на его защиту{343}. Значит, его письмо тронуло их! Они встретили Тита «со страхом и трепетом», готовые исполнить любую просьбу{344}. В итоге, заключает Павел, вся эта история сделала их еще сильнее: «Ибо то самое, что вы опечалились ради Бога, смотрите, какое произвело в вас усердие, какие извинения… какую ревность, какое взыскание! По всему вы показали себя чистыми в этом деле»{345}.
Вскоре после этих внезапных событий Павел написал коринфянам, что и в Македонии дела налаживаются. Среди испытаний македонцы «преизобилуют радостью, и глубокая нищета их преизбыточествует в богатстве их радушия». Они готовы внести свою лепту в пожертвования, «причем сверх сил – я свидетель»{346}. Павел просит коринфян возобновить сбор. Начало было хорошим, и теперь они так изобилуют «верой и словом, и познанием, и всяким усердием, и любовью вашей к нам», что пусть в избытке будет и щедрость{347}. Радость, которую Павел нередко испытывал в те дни, была не просто хорошим настроением: его сердце грело единение верующих – знак Духа, возвещающий о начале нового мира{348}. Сбор пожертвований на время прекратился, но теперь возобновился с новой силой{349}.
Чтобы организовать сбор средств, Тит отправился в Коринф с двумя спутниками, имен которых мы не знаем, хотя один из них был глубоко уважаем в движении. Поскольку речь шла о крупных суммах, Павел настоял на том, чтобы сбор курировали люди с незапятнанной репутацией{350}.
Но теперь Павел задумался о приеме, который ждал его в Иерусалиме. Как отреагируют Иаков и консервативные верующие на проявленную щедрость? Убедит ли она их в том, что новообращенными из язычников руководит Дух Божий? В очередном письме, включенном в коринфский корпус, но написанном общинам Ахеи{351}, Павел описал пожертвование как проявление тела Христова: оно объединяет движение и показывает, что верующие поддерживают друг друга. После долгих и тяжелых конфликтов это единение есть дар Божий, а дар верующих «нищим» (эвйоним) станет жертвой Богу, подобно жертвоприношениям храмовым.
Отныне Павел был убежден, что сбор пожертвований ускорит наступление Царства. А потому решил доставить деньги как можно скорее. Согласно пророчествам Исаии, в последние дни язычники стекутся в Святой Город, неся богатые дары со всех концов света. Казалось, пророк обращается непосредственно к Иакову и его общине эвйоним:
Возведи очи твои и посмотри вокруг:
все они собираются, идут к тебе…
Тогда увидишь, и возрадуешься,
и затрепещет и расширится сердце твое,
потому что богатство моря обратится к тебе,
достояние народов придет к тебе{352}.
Однако эти пожертвования не означали, что Иерусалим возглавляет движение, и не были актом патронажа, когда состоятельная община протягивает руку помощи «нищим» в знак своего превосходства. Таким разделениям нет места в общине Мессии. В письме к коринфянам Павел подчеркивает: «Не требуется, чтобы другим было облегчение, а вам тяжесть, но чтобы была равномерность [исотес]. Ныне ваш избыток в восполнение их недостатка; а после их избыток в восполнение вашего недостатка, чтобы была равномерность…»{353}
Доселе Павел не пользовался в своих письмах словом исотес, но вся его миссия была проникнута эгалитарным духом. У людей Христа все общее. Такова альтернативная экономика, основанная на взаимовыручке и взаимопомощи в сообществе равных.
Зиму 55/56 г. Павел провел в Греции. Свою деятельность в восточных провинциях он считал законченной. Эта уверенность поразительна. Как мог он вообразить, что всего за несколько лет ему удалось заложить фундамент мировой религии? Павел не был глуп. Мы увидим, что он испытывал серьезные опасения по поводу депутации в Иерусалим, трезво оценивая все связанные с этой миссией сложности. Но, конечно, он не считал возможным подходить к делу лишь прагматически. Он был уверен, что через внезапное восстановление гармонии и через сами пожертвования действует Бог. Возможно, именно эта уверенность и погубила его. Убежденный в том, что благовестие должно достигнуть «концов земли», согласно пророчествам Исаии, Павел мечтал отправиться с проповедью на запад, в Испанию, где высятся Геркулесовы столбы, обрамляя вход в океан, омывающий сушу. По его расчетам, плацдармом для нового этапа миссии должен был стать Рим. Поэтому зимой он написал послание к общине имперской столицы.
Послание к Римлянам считается шедевром Павла, окончательно оформляющим его теологию. Однако, подобно другим письмам Павла, оно говорит не столько о вероучении, сколько о социальном императиве. Но в одном отношении Послание к Римлянам стоит особняком: оно адресовано общине, с которой Павел не был знаком лично{354}. Мы не знаем, кто принес христианство в Рим; исторических подтверждений того, что римская община была основана Петром, нет.
Со времен Лютера Послание к Римлянам воспринималось как окончательное утверждение новаторской Павловой доктрины оправдания верой. Однако современные ученые показали, что интерпретация Лютера далека от того, о чем думал Павел, и, не занимая центрального места в его размышлениях, эта тема затрагивается в его посланиях к галатам и римлянам «с очень конкретными и специфическими задачами – защитить право обращенных язычников считаться полноправными наследниками обетований, данных Израилю»{355}. Ученые отходят и от некогда распространенной предпосылки, что оппонентами Павла всегда были либо иудеи, либо следующие предписаниям иудаизма иудеи-христиане{356}. Как мы уже видели, Павел мыслил шире и, в частности, с политико-религиозных позиций обличал «владык века сего». Эта тема обрела особую остроту в письме, адресованном ученикам Мессии в имперской столице.
Как всегда, в начале послания Павел представляется читателям и приветствует их, но на сей раз пишет стилем изящным. Его тон высокопарен и даже напыщен, когда он называет себя посланником Иисуса, царского потомка Давида, миссия которого охватывает весь мир. Римские читатели должны были заметить, что он использует термины официальной имперской пропаганды, уже знакомые и нам: благовестие Божие, «которое Бог прежде обещал через пророков Своих, в святых писаниях, о Сыне Своем, Который родился от семени Давидова по плоти и открылся Сыном Божиим в силе, по духу святыни, через воскресение из мертвых, о Иисусе Христе Господе нашем, через Которого мы получили благодать и апостольство, чтобы во имя Его покорять вере [пистис] все народы»{357}.
В официальной имперской теологии титулы «сын Бога» и «господин» обычно относились к императору, а слово «благовестие» – к его достижениям. Говоря об Иисусе в этих категориях, Павел призывает римскую общину к верности подлинному владыке мира. Таким образом, ее члены должны были вступить с ним в своего рода «заговор», признав, что неведомо для властей предержащих в мире свершилась важнейшая перемена: Бог оправдал распятого Мессию{358}.
Когда Павел говорит о своей апостольской задаче «покорять вере все народы», он имеет в виду не столько веру, сколько верность. В официальной имперской теологии кесарь олицетворял пистис Рима: верность Рима договорным обязательствам и власти закона, справедливость, уверенность, правдивость и правоту. Это слово часто встречалось на монетах и надписях{359}. Но применительно к обычным людям оно обозначало верность подданных императору. Как и в предыдущих письмах, Павел ставит все с ног на голову. Его «благовестие» возвещает «силу Божию ко спасению всякому верующему, во-первых, иудею, потом и эллину, поскольку в нем открывается правда [дикайосюнэ] Божия от веры в веру»{360}.
Затем Павел обличает «нечестие и неправду» людей, которые отказываются признать всеприсутствие Бога в мире и для которых нет ничего святого{361}. Он порицает их идолопоклонство, разврат, «лукавство, корыстолюбие и злобу». Самовлюбленность заставляет их считать центром мироздания себя, а не Бога, и потому они полны зависти, предательства, тщеславия, спеси и надменности. В этом отрывке часто видят обычное для иудеев разоблачение греховности языческого мира. Да и сам Павел признает, что в синагогах такие речи не редкость. Но ведь не только иудеи критиковали нравы своего времени! Римские писатели и политики разного толка соглашались, что римская цивилизация переживает упадок и они живут в нечестивый век{362}. Гораций сетовал:
Чего не портит пагубный бег времен?