{80} Открыв ему, что Иисус, замученный и оскверненный, обрел славу и воссел одесную Всевышнего, Бог тем самым избавил Павла от мучительного противоречия, и последующую жизнь тот провел, осмысляя посетившее его озарение. Оно было ошеломляющим, потому что оторвало Павла от всего, что прежде составляло содержание его существования, но в то же время и освобождающим.
В одном отношении Лука рассказывает о происшествии по дороге в Дамаск несколько иначе, чем Павел. В Деяниях он описывает случившееся как видение, используя иные слова, нежели те, которыми описывал встречи воскресшего Христа с учениками в Евангелии. Эти более ранние события Лука считал объективными физическими явлениями: Иисус ходил, разговаривал и ел, как и до распятия. А видение Павла носило совсем иной характер. Более того, Лука подчеркивает, что Павел не видел Иисуса (будучи ослеплен светом, он лишь слышал голос)! Одним словом, Лука не считает Павла очевидцем Воскресения в том смысле, в каком ими были Двенадцать апостолов. Но для самого Павла главным в пережитом было именно то, что он действительно видел Господа: Иисус явился к нему так же, как ранее явился Двенадцати{81}. Вокруг этого небесспорного утверждения нередко возникали дискуссии. Для Павла апостол – это человек, который видел воскресшего Христа. «Не апостол ли я? – вопрошал он. – Не видел ли я Господа?»{82} В послании к общине, основанной им в Коринфе, Павел рассказывает о том, что уже стало главным преданием в движении Иисуса, перечисляя, как после Пасхи Воскресший явился сначала Петру, потом Двенадцати ученикам, потом 500 с лишним братьям, потом Иакову, «а после всех явился и мне, как некоему извергу»{83}. При этом случившееся с ним не было обращением в обычном смысле слова: ведь Павел не переходил в другую религию. Он всю жизнь считал себя иудеем и в свете этого рассматривал и свое дамасское откровение: он был призван так, как некогда Исаия, и, подобно Иеремии, он был избран еще во чреве матери{84}.
Согласно Деяниям, Иисус являлся ученикам в течение 40 дней, после чего телесно вознесся на небеса. Видение Павла имело место после Вознесения, а значит, качественно отличалось от видений Двенадцати{85}. Однако Лука взялся за перо спустя десятилетия после случая под Дамаском. А когда Павел диктовал свои письма в 50-х гг., рассказы о встречах Иисуса с Двенадцатью апостолами еще не стали частью традиции. Павел ничего не знал о сорокадневном периоде и не воспринимал Вознесение как отдельный эпизод. В тот ранний период Воскресение и Вознесение сливались в единое целое: Бог воскресил Иисуса и немедленно переместил его тело в небесный мир. Так понимал ситуацию и Марк, первый евангелист, который писал свое Евангелие в конце 60-х гг. Согласно Евангелию от Марка, по окончании субботы и на третий день после распятия женщины отправились помазать тело Иисуса, но нашли гробницу пустой. «Он воскрес, – сообщил им ангел, – его здесь нет», – и женщины «побежали от гроба; их объял трепет и ужас». Заканчивается описание Марка загадочно: «…и никому ничего не сказали, потому что боялись»{86}.
Павел был мистиком. И это первый известный нам еврейский мистик, который рассказал о своем опыте. Ранний иудейский мистицизм далек от полной безмятежности практики йогов: визионер совершал восхождение к престолу Божьему сквозь небеса, а затем возвращался в человеческий мир с грозной вестью о грядущем божественном суде{87}. Как раз такое небесное путешествие Павел упоминает в другом письме к коринфянам, и есть гипотеза, что он имеет в виду все то же происшествие по дороге в Дамаск{88}. Однако у этой гипотезы есть критики. Они отмечают, что о своем восхождении до третьего неба Павел пишет осторожно, туманно и неопределенно, а о дамасской встрече с Иисусом в Послании к Галатам – прямо и открыто. А значит, речь идет о разных событиях{89}. Еврейские мистики, совершавшие экстатические путешествия, стимулировали видения долгой подготовкой: постились, часами сидели в специальной позе – голова между коленями и возносили хвалы Создателю{90}. Однако никакой подготовки к дамасскому видению не было. Оно совершилось внезапно и неожиданно.
Американский ученый Алан Сигал помогает нам понять, как первые последователи Иисуса осмысляли видения воскресшего Христа{91}. Физическое вознесение Иисуса имело свои прецеденты: считалось, что Адам, Енох, Моисей и Илия телесно были перенесены на небо; мистики видели, как они восседают там на золотых престолах. Когда пророк Иезекииль был в 597 г. до н. э. уведен в Вавилон, ему открылось видение Яхве, которое оставило глубокий след в мировосприятии иудеев. Он увидел, как Бог Израилев покидает Святую Землю, направляясь вместе с изгнанниками в военной колеснице, влекомой четырьмя странными животными. Высоко над их головами находилось нечто, не вписывающееся в обычные категории: «А над сводом, который над головами их, было подобие престола по виду как бы из камня сапфира; а над подобием престола было как бы подобие человека вверху на нем». Оно было окружено огненным сиянием и светом, «такое было видение подобия славы Господней»{92}. Бога увидеть невозможно – это не в силах человеческих, – но можно узреть «славу» Божию: отблеск божественного присутствия, адаптированный к возможностям человеческого восприятия. В израильской традиции эта фигура, напоминавшая человека, иногда ассоциировалась с ангелом, который вел народ Израилев по пустыне в Землю Обетованную. «Слушай гласа его, – предупреждал тогда Бог, – ибо имя Мое в нем»{93}. Этот набор образов помог Павлу и Двенадцати апостолам понять пасхальное событие. Он также объясняет, почему их трактовка того, что произошло с Иисусом, столь широко и быстро была принята многими евреями в самом начале движения Иисуса.
В вознесшемся теле Иисуса, пребывающем на небесном троне, ученики увидели славу Бога: «Мы видели славу Его, славу как Единородного от Отца»{94}. В одном из посланий Павел цитирует очень ранний гимн, который ассоциировал воскресшего Иисуса Христа с «именем» и «славой» Всевышнего. Распятый Мессия дал человеку удивительную возможность хотя бы отчасти увидеть Бога. Но величие он обрел, «уничижив себя», сделав себя ничем, добровольно пойдя на смерть на кресте: «Посему и Бог превознес его и дал ему имя выше всякого имени, дабы … всякий язык исповедал, что Господь [Кириос] Иисус Христос в славу Бога Отца»{95}.
Свою встречу с Иисусом под Дамаском Павел называет не видением, а «откровением» (апокалюпсисом){96}. Греческое слово апокалюпсис означает «раскрытие, проявление». Словно с реальности, которая все время была тут, но мы не видели ее, сорвали завесу. С глаз Павла будто спала пелена, и это дало ему совершенно новое понимание сущности Бога. Для Павла-фарисея Бог был абсолютно чист, свободен от всякой скверны. Подобно священнику, стоящему в присутствии Божьем в Храме, фарисей очищал себя, если имел физическое соприкосновение с трупом: ведь Бог, который есть сама жизнь, не может иметь ничего общего со смертным тлением. Но, когда Павел увидел, что Бог взял униженное и поруганное тело Иисуса и вознес его на небесные высоты, он понял: у Бога иная шкала ценностей. Этот подход предполагал начало нового отношения к людям. Человеку, казненному римским правосудием, Бог сказал: «Сиди одесную Меня, доколе положу врагов Твоих в подножие ног Твоих». Он воскресил труп, который Тора считала скверной и даже объектом проклятья, сказав: «Ты сын Мой, Я ныне родил тебя». А значит, старые правила больше не работали. Отныне кто пребывал высоко, а кто низко? Кто был близок к Богу, а кто далек от него?
Описывая дамасский инцидент своим ученикам в Галатии, Павел сказал: Бог «благоволил открыть во мне сына своего, чтобы я благовествовал его язычникам»{97}. Увидев оскверненное тело Иисуса по правую руку от Бога, Павел понял, в чем заключается его миссия. Ранее он уехал в Святую Землю, поскольку считал, что языческий мир погряз в нечистоте. Вообще евреи часто считали другие народы нечистыми и аморальными. Но, воскресив Иисуса, Бог показал, что не придерживается этих земных мерок, но пребывает на стороне тех, кого правила и законы мира сего презирают и умаляют. У Бога нет любимчиков. И настало время принести языческим народам знание о Едином Боге.
2. Антиохия
О последующих 15 годах жизни Павла не известно почти ничего. Лука упоминает о них вскользь, да и сам Павел описывает в самых общих очертаниях (быть может, потому, что этот период завершился трагически и воспоминания были болезненны). Сразу после рассказа о видении под Дамаском он пишет: «Я не стал тогда же советоваться с плотью и кровью и не пошел в Иерусалим к предшествовавшим мне апостолам, а пошел в Аравию…»{98}
В этом послании Павел всячески подчеркивает свою независимость от Двенадцати и иерусалимской общины. Он всегда настаивал на том, что его миссия была поручена ему самим Христом и потому он не нуждался в одобрении иерусалимских лидеров движения. Судя по настойчивости, с которой он об этом говорит, его желание дистанцироваться от Двенадцати многими воспринималось как странное и даже подозрительное. Однако у Павла были веские основания полагать, что в Святом городе ему не обрадуются. Последователи Иисуса почти наверняка отнеслись бы к его внезапному обращению с недоверием, а бывшие собратья-фарисеи могли подвергнуть его репрессиям за «отступничество». Поэтому он немедленно отправился в языческий мир исполнять свою миссию.