в и встал с одра болезненного. Причастил с твердою верою. Я молился об нем ко Господу, чтоб исцелил его. Господи, говорил я, исцели раба Твоего от болезни его. Достоин есть, ему же даси сие: любит бо священников Твоих и дары своя присылает им. Молился и в церкви у престола Господня за литургией во время молитвы: Иже общия сия и согласныя даровавый нам молитвы… и пред самыми Тайнами. Я молился, между прочим, так: Господи! Животе наш! Как мне помыслить легко об исцелении, так Тебе исцелить легко всякую болезнь; как мне помыслить легко о воскресении из мертвых, так Тебе легко воскресить всякого мертвеца. Исцели убо раба Твоего Василия от лютой болезни и не допусти ему умереть, да не предадутся рыданию жена и дети его. – И благопослушливый Владыка помиловал. А то был на волосок от смерти. Сам признался уже на девятый день пред причастием, что нисколько нет ему лучше от пиявок и клистира. Слава всемогуществу, благости и благопослушеству Господа!»
Наконец, в дневнике отца Иоанна начала шестидесятых годов появляется свидетельство о спасении по его молитвам одновременно целой группы людей, которые, возможно, даже ничего не знали о существовании необыкновенного священника.
«Сегодня один светский человек (Иван Кириллович Гречухин) по внушению Божию напомнил мне и вразумил меня, чтобы я помолился пред престолом Божиим за бедствующих до смерти во льду морском. Я молился, несмотря на препятствия врага, на огненное неверие, сомнение. Бедствовавшие три дня в море спаслись во время обедни в то самое время, когда я молился. Благодарю Тебя, благопослушливый Владыко, яко внял еси недостойной молитве моей и исполнил ее. Благодарю Тебя, яко научил еси мя Духом Твоим, как подобает молиться Тебе о спасении погибающих. Несколько раз я повторял дерзновенные молитвы – до пресуществления Святых Даров, во время и после пресуществления».
В конце 60-х годов отец Иоанн еще раз убеждается в том, что может управлять природными стихиями: «30. VII. 1869. Воззвал я ко Господу с полным упованием о прекращении дождевого ливеня, и чрез 5 мин. небо просияло».
Когда в Кронштадт пришла Параскева Ковригина, отец Иоанн уже обладал, хотя и в скромных пределах своего города, славой необыкновенного священника с даром исцеления болящих людей. Любопытно, что эта известность распространялась в том числе и на священнические семьи. И даже порой именно в семьях других священников к нему относились с бо́льшим почтением, нежели в собственной семье.
В воспоминаниях дочери священника, законоучителя кронштадтского штурманского училища отца Александра Лебедева Е.А.Лебедевой, относящихся к шестидесятым годам, когда она была еще ребенком, рассказывается такой факт:
«Отец Иоанн Ильич Сергиев был не намного старше отца моего по академии и по службе; он был близко и дружественно знаком с отцом моим, заходил к нам по пути на свои уроки в мужской гимназии, бывшей рядом с Штурманским Училищем за мостом, – и мать моя даже угощала его иногда завтраком. Помню, я лежала раз, кажется нездоровая, в гостиной на диване, а отец мой с отцом Иоанном ходили в беседе взад и вперед по диагонали комнаты, – и мне почему-то рисовалась среди них фигура ходящего с ними Христа Спасителя в белом одеянии, – как рисуют Его иногда среди Эммаусских путников… Мать моя и тогда уже чтила отца Иоанна, не имевшего позднейшей известности, и раз, помню, была я больная, в детской моей кроватке, – отец Иоанн, случайно зашедший к нам, благословил меня и положил мне руку на голову. По уходе его мать сказала отцу: “Теперь я спокойна, Катя выздоровеет – отец Иоанн благословил ее”».
Примерно в эти же годы в семье самого отца Иоанна происходили другие сцены. Однажды он жалуется в дневнике:
«Великая ссора из-за племянника моего (Иван Фиделин, сын сестры отца Иоанна, который некоторое время проживал на его квартире в Кронштадте. – П.Б.), коего письмо похитила Анна Константиновна (младшая сестра жены отца Иоанна, также проживавшая на его квартире. – П.Б.) и жена моя Елисавета, – ссора из-за того, что я послал в Верколу второму племяннику Александру, крестному, одежду на 38 рублей. Об этом она прочитала в письме старшего племянника Ивана, живущего у меня. Сильно набросились на меня жена и Анна Константиновна, и ругательств было немало с их стороны; племянника называли рожей безобразной, мужиком, пьяницей, и мне досталось слов ругательных и довольно горячих, и я не напомнил ясно о моих благодеяниях им, паче же Божиих, а не моих… Горько мне было, смутился я… бросил их и пошел на свежий воздух гулять да молиться».
В другой раз он пишет: «Вечером сегодня вышла крупная неприятность с женою из-за того, что я обличил ее в подделке ключа к моему письменному столу и к внутренним ящикам и во взятии некоторых вещей и денег. Как львица разъяренная она <налетела> на меня и готова была растерзать; от злости ревела, выла, как бешеная; грозила ударить по щеке при детях (Анны Константиновны. – П.Б.); корила бабами, т. е. благочестивыми женщинами, имеющими со мною духовное общение в молитвах, таинствах, духовных беседах и чтениях, поносила самым бесчестным образом, а себя возвышала. Господи! Отпусти ей, не вест бо что говорит и творит. Вразуми ее всю омраченную житейскими суетами и сластями, утолсте и расшире и забы Бога…»
Среди этих «благочестивых женщин» была и Параскева Ивановна Ковригина.
Трудно сказать, как сложилась бы судьба Иоанна Кронштадтского, не появись в ней – именно в самый зыбкий и неопределенный момент его жизни – эта женщина. Но точно так же мы можем только гадать, что было бы со Львом Толстым после его «переворота», если бы в его жизнь в 1883 году не вошел Владимир Григорьевич Чертков. И пусть церковного человека, вероятно, оскорбит такое сравнение, а поклонники Толстого, возможно, над ним посмеются, но в популяризации идей позднего Толстого В.Г.Чертков сыграл примерно такую же роль, какую П.И.Ковригина сыграла в популяризации чудес отца Иоанна.
Но есть и более важный, глубоко интимный момент в их появлении в жизни этих людей. Чертков приходит к Толстому, объявляя себя его вернейшим учеником, в то время, когда новые идеи Толстого не приняты обществом, когда над ними смеются собратья-писатели (Фет и Тургенев), когда их отрицает семья и когда его всерьез грозят объявить сумасшедшим. Недаром именно в конце семидесятых годов он пишет «Записки сумасшедшего», которые уже самим названием как бы перекликаются с более поздними «Записками христианина». Ковригина тоже становится верной спутницей и пропагандистом отца Иоанна в то время, когда он болезненно сомневается в своем особом Божьем даре, когда его нередко травят в собственной семье и когда многие жители Кронштадта всё еще продолжают считать его ненормальным.
Но какая же гигантская социальная пропасть пролегает между этими людьми! Чертков – родом из великосветской княжеской семьи. Он – блестящий конногвардейский офицер с заведомо обеспеченной военной карьерой. Он богат и любим в среде своих товарищей. Наконец, его обожают мать и отец, ибо он единственный ребенок в семье после смерти двух своих братьев.
Вот как описывает первое появление Черткова сын Толстого Лев Львович:
«Блестящий конногвардеец, в каске с двуглавым орлом, красавец собой, сын богатейшей и знатной семьи, Владимир Григорьевич приехал к Толстому сказать ему, что он разделяет его взгляды и навсегда хочет посвятить им свою жизнь».
О появлении в Кронштадте Параскевы Ковригиной мы знаем только из книги об Иоанне Кронштадтском 1910 года, написанной его страстным поклонником и издателем газеты «Кронштадтский маяк» Николаем Большаковым. Однако манера его книги такова, что доверять ей приходится с большой осторожностью. С такой же осторожностью надо относиться и к биографии самой Ковригиной, изложенной Большаковым в житийном ключе.
Параскева Ивановна Ковригина, пишет Большаков, родилась 14 октября 1816 года в Костромской губернии, Чухломского уезда, Глазуново-Бушневской волости, Соборовского прихода, села Тушевино, в деревне Фалагино, отстоявшей от города Галича в двенадцати верстах. Семья состояла из благочестивых родителей Ивана Ивановича и Иулиании Филимоновны, четырех сыновей – Ивана, Косьмы, Иулиана и Андрея, и двух дочерей – Ксении и Параскевы. Все были крепостными князя Долгорукова.
Самая младшая из семьи, Параскева не отличалась красотой, зато была кроткой, смиренной и сострадательной к другим людям. С восемнадцати лет она вела в доме хозяйство, при этом любила принимать странников, что не очень нравилось даже благочестивым родителям. Большаков пишет, что, несмотря на отсутствие телесной красоты, у юной Параскевы не было отбоя от женихов, которых она привлекала своим характером, так что отцу пришлось выкупить ее из крепостных во избежание насильного замужества. Сама же она с младых лет решила оставаться девственницей и посвятить жизнь Господу. Она была грамотной, но любила только религиозные книги, особенно жития святых.
Ее паломничества в монастыри и то, что она не пропускала ни одной воскресной и праздничной службы, хотя церковь находилась в семи верстах, также смущало ее родных. Некоторые деревенские люди издевались над ее набожностью и привязанностью подруг, сопровождавших ее в церковь и монастыри. Их называли раскольницами и хлыстовками.
Особенно полюбилась Параскеве Решминская обитель, где подвизался благочестивый старец иеромонах Илларион, которого Большаков называет учеником преподобного Серафима Саровского. И вот будто бы старец Илларион перед смертью завещал Параскеве отправиться в Кронштадт, где живет «светило церкви Христовой» отец Иоанн, и служить при нем.
Известно, что у Серафима Саровского не было учеников. Отец Вениамин (Федченков) пишет, что единственным Илларионом, который жил рядом с отцом Серафимом, был саровский духовник отец Илларион, родившийся в 1770 году и скончавшийся в 1841-м. «Если именно он был окормителем Параскевы, то указанное завещание его было на 25 году ее жизни: в эти годы она и ходила по богомольям; тогда отцу Иоанну было лишь 12 лет…» Если речь идет об этом Илларионе, то или мы должны поверить в какую-то особую прозорливость старца, или признать, что был какой-то другой Илларион. Но тогда разрушается весьма популярный в агиографиях отца Иоанна миф о непосредственном преемстве его святости от святости Серафима Саровского.