От неожиданности я вздрагиваю и просыпаюсь, на этот раз окончательно. Несколько секунд я еще отчетливо помню недавний сон, который снится мне раз за разом, затем картины бешеной скачки отступают, тускнеют. Я обеспокоенно верчу головой, гадая, где нахожусь. Сидящий у изголовья человек шевелится, и я узнаю отца Бартимеуса.
– Здравствуй, Робер, – говорит наставник.
Я вскакиваю на ноги, несмотря на протестующий жест священника, и тут же, охнув от боли, сажусь на ложе.
– У меня срочное сообщение! Жизнь короля в опасности! – глотаю я слова, стремясь доложить как можно быстрее. – Заговор...
– Нет никакого заговора! – прерывает меня отец Бартимеус. – Нет и никогда не было, понял?
– Нет, – отзываюсь я.
Мысли в голове спутались в сплошной клубок, и я никак не ухвачу нужную, чтобы задать верный вопрос. Да!
– Какое сегодня число?
– Четырнадцатое сентября, – информирует меня наставник.
– Король... Что с ним?
– Карл Седьмой жив и здоров.
– А Париж? Армии удалось взять столицу?
Помедлив, отец Бартимеус начинает рассказывать:
– Шестого сентября Дева Жанна привела армию в предместье Сен-Дени, что лежит в одном лье от Парижа. Седьмого туда прибыл король.
Я ловлю ледяной взгляд наставника и невольно ежусь, мне хочется спрятать глаза, но не могу, так будет еще постыднее. Из-за меня король беззаботно прибыл в самое логово заговорщиков, я обязан был предупредить его о готовящемся убийстве!
– Восьмого сентября Жанна начала штурмовать ворота Сент-Оноре. Поначалу все складывалось весьма удачно, но потом оказалось, что ее завлекли в ловушку. Англичане сосредоточили на том участке главные силы. К сожалению, Деве не удалось получить подмоги, потому атака сорвалась. Жанну ранили в ногу арбалетной стрелой, и до самого вечера ее никак не удавалось вытащить с поля боя. К тому же всем было не до Девы – в самый разгар сражения к Сен-Дени подошел граф Жан Дюнуа, Орлеанский Бастард, с тремя тысячами тяжелой конницы. Король отстранил герцога Алансонского от командования армией, и тот немедленно выехал в Лимож для поправки подорванного на войне здоровья. – Отец Бартимеус встает и начинает расхаживать туда-сюда по комнате, заложив руки за спину, голос его по-прежнему сух: – Заключено негласное соглашение с герцогом Бургундским, кузеном его величества Карла Седьмого. Войска Филиппа Доброго заняли Париж, вытеснив оттуда англичан, а мы отвели армию к востоку. Сейчас все находятся в ожидании, куда же пойдут германцы – на запад, к нам, или все же на восток. Если на запад, то мы выступим против них совместно с бургундцами, и англичане воздержатся от удара в спину, не в их это интересах.
Я медленно киваю. Если на грызущихся собак кинется волк, то они мигом забудут про свои свары.
– Дева более не нужна, она отправлена в Орлеан для прохождения курса лечения. Что с ней делать дальше, решит король. – С минуту отец Бартимеус сверлит меня безжалостным взглядом, потом нехотя роняет: – Что же касается послушника Робера, то пока неясно, что с ним делать дальше. Ты изрядно разочаровал нас. Подумай об этом.
Наставник уходит, не оглядываясь. За время разговора он ни разу так и не повысил голоса, а это плохой признак. Отец Бартимеус крайне мной недоволен. Его ученик не выполнил прямой приказ и тем самым поставил целую династию на грань уничтожения. Я – бракованный материал, это понятно. Больше мне никогда не будут доверять полностью. Если до сих пор и возятся, выхаживая, то лишь потому, что слишком много усилий и денег вложили в подготовку. Что со мной будет теперь? Да какая разница! С тем я и засыпаю.
Выздоравливал я долго, словно в организме, до того почти железном, что-то дало сбой. Да и медицина местная весьма убога, тутошние коновалы не то что больного, любого здорового могут в гроб загнать! Окончательно я пришел в себя лишь к концу октября. Все это время я находился рядом с королем, в Жиене. Меня не привлекали к службе, наверное, никак не могли решить, как можно использовать агента, потерявшего доверие. А первого ноября я встретил старого знакомца, некоего Гектора де Савеза. Лис прибыл ко двору короля Франции в составе бургундской делегации, которая заявилась для подписания тайного договора. Согласно ему, Франция отказалась от всех прав на герцогство Бургундское, признав его независимым государством, взамен Бургундия обязалась прекратить войну с французским королевством, предоставив англичанам сражаться с французами один на один. Кстати о германцах. Те правильно все поняли и, потоптавшись на месте, двинулись на восток, к чехам. Что ж, туда им и дорога. Я уверен в том, что не справятся они с «сиротками», кишка тонка.
Мы сидим в моей комнате вот уже два часа, медленно тянем вино, вспоминаем старые добрые времена. Мы не враги, пусть и находимся по разные стороны баррикад. Единственная причина для вражды между нами больше не существует. Жанну полностью отстранили от ведения боевых действий, ни англичанам, ни бургундцам она больше не интересна.
– Кстати, – добавляю я небрежно. – Спасибо за то, что не убил тогда, в палатке.
– Когда, на турнире или в лагере в Блуа? – Глаза Гектора смеются, хотя сам он серьезен.
– Черт! – выдыхаю я пораженно. – Так это ты был тогда, в лагере? Но как тебе удалось уйти, мы все обложили?
– Фамильный секрет Савезов! – Лис, не скрываясь, широко ухмыляется. – Хотя символом Фландрии является гордый лев, при нужде мы умеем хитрить. Торжественно обещаю, если вернешься ко мне на службу, научу всему, что сам знаю. Ну как, по рукам?
Я молчу. Так и не дождавшись ответа, Лис пожи: мает плечами и предлагает:
– Давай выпьем за будущую встречу.
– Почему бы и нет, – отзываюсь я ему в тон.
Вопрос о том, что вряд ли мы еще когда-нибудь увидимся, оба деликатно обходим. Я и сам не знаю, что мне предстоит, а Гектор – один из лучших людей Филиппа Доброго, вряд ли для Лиса найдется дело в той грязной дыре, куда меня вскоре загонят. Мы обмениваемся последними слухами, дружно ругаем баварцев за алчность и коварство, затем Гектор принимается рассказывать о Бургундии. Оба мы люди осведомленные, а потому прекрасно знаем, что герцогство Бургундское на глазах превращается в одно из самых богатых и могущественных государств Европы. Уже сейчас Бургундия стала законодателем мод на континенте, при дворе Филиппа Доброго собрались лучшие поэты и философы Европы, и даже к женщинам в Бургундии относятся иначе, чем везде, куда мягче и человечнее.
Во Франции с женщинами принято вести себя далеко не лучшим образом, и если в ближайшем будущем нравы и смягчатся, то совсем незначительно. Помните, как благороднейший из графьев де Ля Фер, он же Атос, увидев на плече обожаемой жены выжженную лилию, знак преступницы, даже не полюбопытствовал толком, что это за тату. Он просто повесил любимую на ближайшем крепком суку, – хорошо еще, что та, настоящая француженка, как-то сумела вывернуться. Честь его, видите ли, задели... мушкетер недоделанный!
Словом, слухи о рыцарском отношении к дамам во Франции несколько преувеличены. Два века назад на южной окраине страны, прозывавшейся Окситанией, что включает в себя Перигор и Овернь, Лимузин и Лангедок, Прованс и многие другие провинции, расцвела пышная культура трубадуров. В чудесных песнях воспевали они земную женщину, а вовсе не образ Девы Марии. Граф Гильем Аквитанский был богаче французского короля и намного его могущественней. Люди захотели жить весело и хорошо, отмели власть церкви и короля... Эти еретики были названы катарами.
Четыре крестовых похода совершили рыцари из северной части Франции против богатой Окситании, пока юг страны окончательно не обезлюдел. Сотни замков взяли на копье, десятки тысяч людей погибли на кострах и виселицах, пока оставшиеся в страхе не смирились. Ни один из внешних врагов никогда не поступал с французами хуже, чем с ними поступили соплеменники. Потомки назвали те крестовые походы Альбигойскими войнами. И никогда бы северянам не победить богатый юг, если бы не помощь из Рима.
С тех пор культ рыцарского отношения к даме как-то притих, увял на корню. Сегодня герцогство Бургундское является единственным местом в Европе, где культ поклонения прекрасной даме возведен в абсолют. Недаром и немцы и англичане, не говоря уже про захолустных итальянцев, жадно копируют моды самого блестящего в Европе двора. И все это благодаря нынешнему герцогу Филиппу Доброму.
Время идет, а мы все говорим о винах, до хрипоты спорим, какие женщины красивее – француженки, фламандки или блондинки. Мы обсуждаем стати лошадей и достоинства мечей, при этом бесследно сгинувший булатный клинок приобретает в моих нетрезвых воспоминаниях все черты меча-кладенца. Пропавшая же «Беатрис», оказывается, могла насквозь пробивать городские ворота и проламывать крепостные стены, словно осадное орудие. С минуту Гектор завистливо цокает языком и тут же принимается взахлеб рассказывать об ограблении каравана с золотом. Главную роль там сыграл некий нереально скорострельный арбалет. С трех раз угадайте, кто из него палил? Послушать Лиса, так пулемет «Максим» просто отдыхает, нервно курит в сторонке! Но сама история хороша, а потому я выслушиваю ее внимательно. Мы говорим о многом, единственная тема, которой стараемся не касаться, – политика. Ибо мы профессионалы, вдоволь насмотревшиеся на изнанку жизни.
Политика – дело грязное. Ради блага государства иной раз пойдешь на такое, от чего у обычного человека волосы встанут дыбом на всю оставшуюся жизнь. Что такое любой убийца по сравнению с рядовым политиком? Ну, упокоит маньяк десяток-другой мирных граждан, пусть даже и сотню. Политики на такую мелочь не размениваются, у них счет идет минимум на тысячи. Зато это уважаемая и прекрасно оплачиваемая работа, престижная и почетная. Вот если бы политики сами пачкали руки, ан нет! Для грязных дел они создают десятки спецслужб. И вот уже тысячи лучших из лучших, самых умные и преданные, по их указаниям бредут в крови по колено, затем по пояс, дальше – попросту плывут. Что ж удивительного, если стиль общения с врагами, затем с предателями, потом с несознательными гражданами собственной страны спецслужбы рано или поздно переносят на всех прочих? Вот так любой политик поражает все и вся вокруг себя, словно мерзкая раковая клетка. Любое государство похоже на рыбу, гниющую с головы, и уж если в нем отсутствует контроль за деятельностью спецслужб, то они готовы на любые зверства ради общего блага. Но об этом мы предпочитаем не говорить.