Михал ожидал намного беспокойнее. Поступила SMS-ка, которая его дико разозлила. Малгося, у которой имелись подруги, в его глазах была столь же нереальной, что и антилопа, ходящая на свиданки с гепардом. Парень выругался, стукнул кулаком по столу и отстучал ответ, что в таком случае он подождет, а если не дождется, то приятной гульки, девочка, жизнь у нас всего одна. Ведь все равно же не придет. Приятельницы — они как болото, затягивают до самого утра. Он чувствовал, что изменился неотвратимо. Теперь он уже не мог быть один, все его раздражало, а более всего — невыносимая новизна подобного состояния. После детдома одиночество было для него развлечением и хлебом насущным — только когда он был сам, мог ходить голяком или в одной майке, есть пальцами, а потом еще и колупаться в носу. А хотя он и ел, и колупался, радости в этом не находил. Успокоение он пытался найти в мечтательности: Михал пялился в окно, в экран компьютера и на книжную страницу, только буквы никак не желали складываться в слова, а слова — в предложения. Все вокруг только усиливало раздраженность: музыка из-за стены, отсутствие музыки, игра, кинофильм, муха, наяривающая обороты вокруг лампы. Михал сидел в тишине и одиночестве, стуча кулаком по столу.
Он решил напиться. Ожидание Малгоси само по себе было замечательным предлогом, о чем знал и Томаш, который, точнехонько в тот самый миг, когда Михал открывал бутылку «пяста»[69], трясущимися руками засыпал лед в два пустых стакана.
Михал ждал, прекрасно зная, что выглядывание Малгоси — это всего лишь эрзац ее присутствия, так что лучше уже злиться и пялиться в окно, чем заснуть, потому что во сне невозможно ожидать. В самом конце, уже после полуночи, он упал на кровать и натянул одеяло на самую голову. В этой темноте парню показалось, что в Святом Вроцлаве вновь звучат какие-то крики, только ведь такое просто невозможно, через пластиковые стеклопакеты ничего не слыхать.
Телефон все звонил и звонил, а Михалу совершенно не хотелось снимать трубку. Он с трудом выбрался из постели, нашел аппарат, глянул на номер, и тут же в голову пришла мысль, что Малгося в городе, и что за ней нужно поехать. Впрочем, нет — это ее домашний. Парень ответил.
— Где моя дочь?
Михал уселся на матрасе. Начало пятого утра.
— Откуда мне знать?! — рявкнул он в ответ. — Мне казалось, она замечательно развлекается дома с родителями.
В трубке был слышен звук удара. Это Томаш колотил по столу пустым стаканом.
— Дай ей трубку!
— Ее здесь нет.
— Я сказал тебе, давай ее сюда!
Михал подумал — не два и не три раза, прежде чем выбрать самый подходящий ответ. Он его еще и не произнес, но ему уже сделалось легче:
— Знаешь что, отъебись от меня, а если не веришь, иди сам и убедись! Еще раз говорю: ее здесь нет!
Томаш как-то совершенно по-соглашательски хрюкнул и положил трубку, Михал же завернулся в одеяло, удовлетворенный собственной ловкостью; с девушками, подобными Малгосе, никогда ничего плохого не случается. И вот тут до него внезапно дошло, что любое правило существует, благодаря исключениям, сорвался с места, а в квартиру влетел Томаш Венер, в тренировочных штанах и халате. Остановившись на пороге, он сжимал кулаки, тяжело дышал и ничего не говорил.
— Туалет вон там, — показал Михал. Томаш, скорее дезориентированный, чем взбешенный, заглянул вовнутрь. Он оперся плечом о фрамугу, вытер рот. Ладони у него были выпрямленные и застывшие, будто у куклы. Вопреки собственному состоянию, Михал почувствовал веселье.
— Если хочешь, можешь проверить в шкафах, — бросил парень.
Томаш возвратился в комнату. В шкафах он не проверял.
— Ты, говнюк, свиней я с тобой не пас, — прошипел он.
— Не смею спрашивать, с кем уважаемый пан пас, но ужрались вы замечательно, — тут же заявил Михал. Томаш побагровел, бросил гневный взгляд на парня, но, похоже, понял, что с ним не справится.
— Где моя дочка? — Изо всех сил он пытался казаться спокойным.
— Здесь ее нет.
— Хватит слов. Ведь уже светает.
Михал свалился на офисный стул.
— Она у подружек, выслала мне SMS-ку, — протянул он свой мобильный. — Если хочешь, прочитай сам.
Томаш протянул было руку, но тут же отвел ее.
— У каких таких подружек?
— Есть какая-то парочка. Похоже, она спит у них.
— Ты ей звонил?
Михал отрицательно покачал головой. Он старался не глядеть на Томаша, поэтому пялился в окно. Дождь барабанил по стеклам изо всех сил.
— А я не могу дозвониться, — в голосе Томаша прозвучал испуг. Он снова опер губы и щеки. Михалу этот жест, равно как и стеклянные глаза, был известен — этот человек смачно пил целую ночь, а теперь уже не может.
— На мой звонок ответит, — заявил он. Он нашел номер, широко усмехнулся, но тут на лицо надвинулась тень, и улыбка превратилась в гримасу. Михал позвонил снова, потом, отложил телефон, отказавшись от намерения. Его лицо было уже серьезным.
— Наверное спит.
— Как же.
— Начало пятого. Она предпочла лечь спать, чем возвращаться в такую погоду.
Михал закурил. Увидав, как Томаш водит взглядом за пачкой сигарет, спрятал ее в карман.
— Она могла вернуться на такси.
— Она не может позволить себе кататься на такси, — Это прозвучало как обвинение.
— А ты что, не мог ей дать?
— Думаешь, я плачу твоей дочке?
Какое-то мгновение казалось, что Томаш прыгнет на Михала, но он только выпучил глаза, повернулся и рванул дверь так, словно желал вырвать их из рамы. В квартиру проник мутный свет из коридора, создавая впечатление, будто бы у Томаша выросли крылья.
— Если она не вернется, я приду сюда. Обязательно!
— Да ты что! — буркнул Михал. — Ты же уже пришел.
После того он уже не заснул. Светало. Михал чувствовал себя так, словно только-только пробило полночь, а он вернулся с гулянки, в связи с чем, как и после каждой гулянки, он развел таблетку магния, уселся за компьютером и начал наводить порядок в собственной голове. Только долго так он не выдержал. Позвонил снова. Телефон был отключен. «Наверняка спит, — подумал он, — для этой девицы утро начинается в два часа дня. А точнее, — досказал мысль, — весь день для нее утро». Он неоднократно перечитал сообщение, пришедшее вчера вечером, ломая голову над тем, а не складываются ли содержание, ошибки, переключение между прописными и заглавными буквами в некий секретный шифр. Он понятия не имел, кто такие Беата с Люциной, и настоящие ли это девчонки, а не место, адрес, дорога к Малгосе.
Ему вспомнилось, как они разыскивали друг друга по Вроцлаву. Ну да, вся штука может заключаться именно в этом. Михал недовольно засопел, перепуганный перспективой вроцлавских утренних часов, поисков соплячки неизвестно где, исключительно ради ее собственного развлечения. Не без колебаний, он набрал домашний телефонный номер Малгоси. Трубку снял Томаш.
— Вернулась?
Треск, длинные гудки. Выходит, что нет.
Михал выбежал из своей квартиры, но еще перед лифтом сотовый раззвонился. Малгосин домашний номер.
— Михал? Михал? — голос Анны дрожал.
— Я отправляюсь ее искать.
— Как звали тех девушек, к которым пошла Малгося? — шепнула собеседница. Где-то вдалеке бурчал Томаш.
— Толком и не знаю. Люцина и какая-то другая. Беата?… Да, Беата.
Подъехал лифт.
— Откуда она могла их знать?
— Не имею ни малейшего понятия. По старой школе, по пивной… Может, это из класса?
— Михал?
Парень открыл дверь. В их доме лифт не был автоматическим.
— Да?
Голос в трубке был почти неслышимым.
— Михал, ты меня еще слушаешь? Я страшно боюсь.
Томаш стоял перед воеводским полицейским управлением. Если говорить честно, он трясся, шатался и опирался на коричневые колонны: холодные, грязные и никому не нужные, как, по мнению самого Томаша, полицейские во всем свете. Он закурил, хотя и не следовало, раскрыл зонт и пошел, куда глаза глядят, через трамвайные пути. Томаш Бенер прошел через множество унижений и неприятностей, но вот полученный в полицейском управлении опыт был чем-то совершенно новым. Никогда ранее не чувствовал он себя совершенно невидимым и, в связи с этим, никому не нужным. Вот, сначала говнюк, теперь мусора. Где ты, Малгося?
Все, что он видел в управлении, слилось в одну картину. Людей приходило сюда столько, что полицейские не справлялись даже с тем, чтобы разводить руками. Непрерывно звенел телефон, если же кто-нибудь из работавших здесь поднимал трубку, можно было до секунды угадать, когда чертово устройство раззвонится снова. Все здесь походило на сумасшедший дом — полицейские бегали по различным этажам, размахивали руками, кричали и застывали в ступоре. Переступив порог учреждения, Томаш увяз в толпе, сквозь которую упрямо пробивался чуть ли не три часа, а когда он кричал: «потерялась моя дочка, у меня потерялась дочка», те из собравшихся, которые не глядели с сожалением, взрывались нервным смехом.
Он толкался и толкался, когда же это не помогло, начал звонить по знакомым. Он набирал номер за номером и перестал лишь тогда, когда до него дошло, что каждый второй из собравшихся здесь как раз набирает номер дядюшки прокурора, соседа верховного комиссара и сына уличного бордюра. Томаш ждал, злился, ведь он привык к тому, что это его ожидают. Но когда его наконец запустили в комнатушку, несколькочасовое ожидание съежилось до одной секунды.
Мусор наверняка очень хотел походить на Мэла Гибсона из «Смертельного оружия» — у него были удлиненные вьющиеся волосы и рубашка в клетку, вот только губы его казались органически неспособными сложиться в улыбку. Поначалу он заявил, что от исчезновения должны пройти полные сутки, о чем должен знать каждый, поскольку об этом долдонят в каждом полицейском сериале, после чего туг же добавил: ладно, все в порядке, поглядим, чего можно сделать. На этом он закончил и поглядел на двери.