Полукругом у стены шатра сидят остальные князья — насупленные лица, жестокие глаза. Руки на рукоятках кривых мечей.
Увидев своего лазутчика, каган, вонзившись в него тяжелым, как меч, взглядом из-под нахмуренных бровей, толстой черной чертой прочертивших узкий лоб, степенно проговорил:
— Итак, что же ты видел, Балха? Когда город сдастся? Говори.
Он повел рукой, разрешая Балхе поднять голову.
Балха, все так же стоя на коленях, поднял голову и заявил:
— Я видел удивительную вещь, каган. Такое на свете еще никто не видел.
— Я все видел на этом свете, а потому меня невозможно удивить! — высокомерно процедил каган и приказал: — Рассказывай, что ты видел и слышал в городе. Говори правду.
После этого Балха в подробностях, стараясь не упустить мелочей, рассказал все, что он видел в городе.
По мере его рассказа у кагана и князей глаза-щелки округлялись в мутные шары.
Как только Балха закончил рассказ, каган вспыльчиво проговорил:
— Ты лжешь! Такого быть не может.
Кто-то из князей крикнул:
— Этого лжеца надо казнить!
От слов до дела дистанция вытянутой руки, — вот и воины, охранявшие вход, приготовились схватить лжеца, подтащить к горевшему костру и тут же отсечь неразумную голову.
Балха смерти не боялся, он не раз глядел ей в глаза, но он боялся позора, и если его сейчас казнят, то к его потомкам навечно приклеится срамное пятно лжецов.
Балха уронил лицо на ковер. Па ковре около входа виднелся мокрый след сапога. Балха догадался, что это его след. Жаркое дыхание от углей в очаге, посредине юрты, быстро съедало пятно. Балха загадал, что если увидит, как след исчез, то он будет жить.
— Я рассказываю только о том, что видел! — отважно поднял голову Балха. — Спросите других, что они видели.
Из его глаз струилась дерзость.
Балха говорил невероятные вещи, которым было невозможно верить. Каган знал Балху как смелого и честного воина. Он не мог быть изменником или лжецом. Его прямой и честный взгляд говорил о том, что он не лгал. Каган обвел тяжелым взглядом князей. Князья негодующе шептались. Каган поднял руку, и князья стихли.
Каган веско и рассудительно проговорил:
— Отрубить голову легко, да вот приставить назад ее невозможно. Балха хороший воин, ему приказано говорить то, что он видел собственными глазами. И он это делает, даже под страхом смерти. Я верю ему, — людям свойственно ошибаться. Но пусть охрана введет следующего. Послушаем, что расскажет он.
По знаку кагана в юрту втолкнули следующего из лазутчиков, побывавших в городе. Увидев стоявшего на коленях Балху, тот догадался, что происходит, и тут же рухнул на колени рядом с ним.
Каган проговорил:
— Теперь расскажи ты, что видел в городе.
Перепуганный до полусмерти печенег тем не менее почти слово в слово повторил рассказ Балхи.
Он еще не закончил рассказа, как каган, который уже убедился, что необыкновенное повествование предыдущего рассказчика подтверждается, перебил его:
— Где горшки с раствором и сытой?
Балха поднял голову:
— Позволь подать, каган? Они со мной.
— Давай скорее! — приказал каган, уже томившийся любопытством.
Балха приподнялся и почтительно поставил горшки перед ногами кагана. А сам встал на колено в готовности выполнить приказ своего властителя.
Каган опустил палец в один горшок. Осторожно облизнул палец. Затем опустил палец в другой горшок и снова коснулся его языком.
Некоторое время он молчал, затем спросил:
— Значит, из этого они варят кисель?
— Из этого! — подтвердил Балха. Он уже был уверен, что опасность для его жизни миновала, и, возможно, за столь необычное сообщение каган даже наградит его.
Каган процедил:
— Ну-ка, сейчас же сварите из этого кисель.
Один из воинов, охранявших юрту, подхватил горшки и вынес из юрты.
Каган прикрыл глаза, и так, в полном молчании, почти не шевелясь, все пребывали около часа. Затем воин доложил, что принесли сваренный кисель.
Каган открыл глаза и приказал:
— Несите сюда.
Горшок с киселем внесли в юрту, и каган, попробовав его, предложил пробовать и другим князьям.
Варево разлили в пиалы, и князья начали пить кисель. После этого завязался оживленный обмен мнениями.
— На таком киселе и в самом деле можно прожить десять лет, — говорили они.
Каган небрежно повел рукой.
— Балха может уйти.
Как только Балха вышел из юрты, лицо Кури обмякло, и стало видно, что он уже старый человек, мучимый множеством болезней. Он пережил своего опасного противника, славного и непобедимого русского князя Святослава, которого он убил, когда тот возвращался из очередного похода. И теперь сын Святослава правит в этой земле, и этот сын стал стариком, а он все еще правит степью. Он пролил море крови и из черепов своих врагов воздвиг курганы. Когда-то придет старуха смерть и за ним, ничто не вечно на земле. Но пока он еще жив, и он еще великий воин, и даже надменные греки платят ему дань. И жив он только потому, что мудрость опережает его действия. Поэтому пьет вино из черепа Святослава, обрамленного золотом и драгоценными камнями, а вместе с ней черпает силу великого воина.
Что делать будем? — спросил каган.
Князья начали говорить по очереди. Первый осторожно заявил:
— Если у них земля родит такой раствор, то нет смысла ждать, пока они ослабнут от голода.
Второй запальчиво возразил:
— Все-таки я не верю этому. Я такого раньше не видел.
Кто-то заметил:
— Бог послал на израильтян во время их странствования манну небесную. Так почему же он не может создать колодец, из которого сочится кисельный раствор и сыта пресладкая?
Завязался спор. Немного послушав, Куря сухо кашлянул. Все немедленно замолчали.
— Не имеет значения, имеется ли в этом городе чудесный колодец, — рассудительно проговорил Куря. — Важно только то, что наступила зима. Пастбища покрываются снегом, и скоро наш скот начнет голодать, так как не в силах вырыть из-под обильного снега корм. А потом и мы сами начнем голодать. А в городе бодрое настроение и охота обороняться. К тому же наши разведчики сообщают, что на подходе Владимир с большим войском. Он может ударить нам в спину.
Глава 20
Знающие о том, что произошло, горожане стояли на стенах, пока не стемнело. Векша слышал их разговоры. Многие сомневались, что придуманная девкой проделка пройдет.
Особенно большую смуту вносил Мутор. Он убеждал горожан, что если бы сразу завели переговоры о сдаче, то печенеги, глядишь, и смилостивились, не стали бы убивать всех подряд, взяли бы, что им нужно, разорили детинец и ушли. Кто-то бы остался живым, а теперь на милость никому рассчитывать не приходится, — разозленные обманом печенеги убьют всех. Утром надо отрубить голову девке, втянувшей горожан в обман, и идти на поклон печенегам.
Мутор так разозлил людей, что Векша, опасаясь за жизнь дочери, приказал Ярине спрятаться в телеге под соломой.
И правильно сделал. На следующее утро, когда народ начал собираться к стене, Мутор пришел со своими прихлебателями и потребовал от Векши, чтобы тот выдал на расправу девку.
Векша на защиту дочки встал каменной стеной.
— Не отдам девчонку! — категорически заявил он и зло заметил: — Тебе, Мутор, бояться сдачи города нечего, для печенегов ты свой. А мы лучше умрем, чем склоним голову перед врагами. Лучше умереть с достоинством, чем в позоре.
Мутор схватился за нож на поясе и, выхватив его, махнул им, норовя задеть Векшу.
— Как смеешь поучать меня, смерд!? — гонористо взбрыкнулся он.
Векша, ловко уклонившись от ножа, тут же ухватился за короткое копье и приставил его к крысиному лицу Мутора.
— Изменник!
Увидев зловеще блистающий наконечник копья прямо перед собой, Мутор в испуге отшатнулся за спины своих людей и заорал благим матом:
— Наших бьют! Смерды мужей хотят перебить!
Горожане потянулись за оружием и начали выстраиваться рядом с Мутором. Многие горожане вставали рядом со старшиной неохотно, проклиная его дурной нрав. Мутор был дрянной человек, и трепка ему бы не помешала, однако горожане опасались, что смерды, побив лучшего мужа, почуют свою силу и начнут верховодить в городе, что принесет состоятельным горожанам одни неприятности.
Другие встали на сторону Векши, которого уже хорошо узнали. При этом оказалось, что за Мутором стояли богатые люди, а за Векшей бедные, в основном пришлые из окружающих сел.
Между ощетинившимися копьями и мечами сторонами началась перебранка, начали припоминаться давние обиды, особенно то, что горожане, впустив в город беженцев, отказались их пустить в свои жилища, и тем приходится жить под открытым небом. Да и запасами горожане делились скудно, поэтому, пока беженцы голодали, горожане жили вполне сытно.
И уже все забыли, из-за чего началась ссора. Стороны начали грозиться, — две багровые разъяренные стены разделяла лишь узкая полоска белого снега, шириной чуть более вытянутого меча. Эта полоска с каждой секундой уменьшалась, и вот уже кончики мечей касались друг друга. Но еще не загремел железный гром, и не упали первые капли крови.
За мгновение до того, как враждующие люди бросились друг на друга, к толпе подошли воевода Радко и городской старшина Гудим.
Сообразив, что происходит, Радко выхватил меч и, вращая им, вонзился, как горячий нож в масло, в пространство отделяющее людей от побоища.
Размахивая бешено мечом и ломая мечи и копья по обе стороны, он ревел, как раненый медведь: «Убью!»
Его белая борода развевалась, как ураганный прибой, глаза приобрели тот безумно кровавый цвет, что появляется у воинов, распалившихся в битве до неистовости, когда им все равно кого рубить, врагов или друзей. Он превратился в берсеркера, в которого вселился таинственный дух самого бога грома и бури Тора, ненасытного до человеческой крови. Ни одно живое существо не может противостоять разрушительной ярости берсеркера.