Святополк, сообразив что-то, обхватил голову руками и с испуганным придыханием заявил:
— Может, поэтому Владимир и освободил меня из-под замка, чтобы погубить каким-либо хитрым способом. В Константинополе таких способов много. Там царей травят, как крыс.
Он обратился к Микуле и резко потребовал:
— Ты предсказывал, что через два года Владимир умрет. Но он жив! Почему?
Вид у Святополка был крайне недовольный и испуганный. Теперь он искал, на кого бы вылить свое раздражение и испуг.
— Но два года не прошло, — осторожно напомнил Микула и пояснил ситуацию: — Ярослав человек хитрый и осторожный, он никогда не выступил бы открыто против отца. Но если он пошел на прямой конфликт с отцом, то из этого следует, что он узнал о какой-то слабости Владимира.
Свенельд перебил его:
— Владимир — старый волк! Слабость у Владимира может быть одна — смерть.
Святополк медленно предположил:
— Так, может, Ярослав надеется на близкую смерть отца?
Он снова обратился к Микуле:
— Так что скажешь, чудесник?
— Я сам видел недавно Владимира, — проговорил Микула. — И он производит впечатление достаточно здорового для своего возраста человека. То же самое говорят и люди, общающиеся с ним каждый день, которые доносят мне о его здоровье. Да, Владимир часто болеет, но все люди иногда болеют.
Святополк озлился:
— Но что-то же все-таки узнал Ярослав, что решился на войну?!
— Человек предполагает, а Бог располагает, — туманно проговорил Микула. — Человек может сам умереть... Но ему могут и помочь... Мне кажется, дело идет к этому.
Свенельд опять рассудил:
— Мосты и дороги чинить дело не спешное. Этим летом починят мосты, а осенью и пойдут на Ярослава. И если он на это рассчитывает, то все сходится...
— А мне-то что делать? — спросил совсем расстроившийся Святополк.
— Быть поблизости от Киева, — сказал Свенельд.
— Остерегаться яда, — посоветовал Микула. — Хотя главный противник у Ярослава его отец, но и братья ему в помеху.
— В таком случае, — Святополк приказал Микуле, — возвращайся в Киев и следи за тем, что там происходит. Обо всем я должен знать как можно скорее.
Глава 4
Через час боярин Блуд с радостью оставил Вышгород и направился на удобной повозке с конюхом к великокняжескому двору. Но не сразу, потому что, получив уведомление, что князь освободил его от поручения, Блуд почувствовал себя необыкновенно уставшим - все тело: и руки, и ноги, как будто налились тяжелым свинцом, Голова, в которой обычно мгновенно зарождались хитрые мысли, превратилась в мешок, набитый тупой мякиной.
Стар уже стал боярин, и после сытного обеда его клонило в сон. Лежать бы ему на теплой печке да смотреть за внучатами. Но княжеская служба спать не велит. В таком состоянии нельзя было появляться перед князем, который любит, чтобы его окружали бодрые и сильные люди. Поэтому по пути в Киев боярин Блуд решил дать себе небольшой отдых и направился в свое удельное сельцо, хотя оно было и далеко в стороне от киевской дороги. Заодно он намеревался позаниматься своими делами.
Хоть и не трудная работа была глядеть за Святополком, а все равно — требовала внимания и глаза и потому не давала возможности отлучиться. А у боярина в селах было немало дел, и самое главное проверить, сполна ли платится дань и добросовестно ли закабаленные смерды пашут боярские поля. Тиуны регулярно шлют доклады о делах. Но тиуны народ корыстный, о своем кармане больше заботятся, чем о боярской мошне. Поэтому, чтобы не разорили, нельзя их оставлять без проверки.
Всю дорогу повозка ехала неторопливо. Блуд умышленно велел конюху притормаживать. Лежа на спине на мягком сене, покрытом звериной шкурой, он глубоко и с блаженством вдыха/i мятный запах — хитрец конюх для удовольствия боярина в сено подкладывал чабрец и мяту, — и рассматривал проплывающие по лазоревому небу кучерявые, как юные ягнята, облака. И казалось ему, что он молод, силен. Вот точно так же много лет назад он ехал в Киев к князю Святославу, чтобы поступить в его дружину.
Блуд скривил губы в улыбке. Хотя не так — тогда он гордо скакал на коне. Наивный и полный честолюбивых замыслов глупец. А что? В молодости было хорошо!
Блуд лениво толкнул ногой в спину конюха и проскрипел старой осиной:
— Кривка, покажется деревня, прибодри коней. Хочу подъехать со звоном, как в молодости, чтобы шальным ветром у девок подолы до макушки поднимало.
Как только повозка поднялась на гору перед селом, Кривка предупредил — ну боярин, держись! — и, выполняя приказ боярина, хлестнул лошадей кнутом, и те понеслись с горки, как буйный ветер. Окованные железом колеса под переливистый звон колокольчиков глухо стучали по твердой накатанной земле, двумя желтыми полосами рассекавшей седое ковыльное море.
Держась за борта, чтобы нечаянно не вывалиться из повозки, Блуд перебрался на сиденье и, выкатив грудь гоголем, стал хватать ноздрями, раздутыми, как у загнанного коня, и заросшими волосами, горячий ветер.
Услышав звон колокольчиков, за ворота боярской усадьбы вывалился народ. Однако, разглядев, что в повозке с веселым звоном сидит сам боярин, народ заметался в панике. Впрочем, вскоре все успокоилось.
Посредине дороги встал тиун с широкой бородой, расстелившейся по груди черной рекой, в белой рубахе и красных сапогах. Широкое лицо, краснее сапог, лоснилось салом и невообразимой радостью.
За его плечом стояла жена, такая же красная и толстая, как вспухшее тесто.
За ней стояли две девки в ярких платьях с подносами в руках. На подносах, покрытых белыми рушниками, расшитыми красными петухами: на одном — пухлый каравай с деревянной солонкой; на другом ярко блестящий желтым отблеском кувшин и рядом с ним большая чарка, в виде ладьи; сверху всего этого другое богатство — сочная грудь с волнующей ложбиной.
Кривка лихо подогнал к толпе и резко остановился, так что боярин едва не клюнул раздутыми ноздрями его твердую спину. Мазнув Кривку ладонью по шапке, боярин поднялся.
Народ тут же упал на колени носом в поднявшуюся пыль.
Тиун и бабы за его спиной согнулись пополам и груди упали на подносы. Затем тиун подскочил к повозке и вместе с подоспевшим Кривкой принялся помогать боярину спускаться из повозки.
Нежно опустив боярина на твердую землю, тиун нежно всхлипнул:
— Здрав будь, боярин. Уж мы тебя ждали. Уж мы тебя ждали, наглядеться на дорогу не могли...
Здесь тиун запутался в словах и тихо зарыдал от счастья.
Не зная, как закончить восторженную речь по случаю приезда хозяина, тиун подал знак и к боярину приступили девки. Одна с поклоном подала каравай — Блуд небрежно отломил кусочек и, окунув в соль, начал лениво жевать его. Вторая плеснула в чарку хмельного меда и подала ее с поклоном боярину.
Жена тиуна стояла сзади с подносом. Из ее маленьких, заплывших жиром глаз текли слезы счастливого умиления.
Блуд отхлебнул глоток и, глядя на груди девки, невольно подумал: «А девка — ничего... Грудаста и губы, как сочные вареники».
Он протянул руку в сторону и кто-то принял из его руки чарку. Затем Блуд поманил девку и впился в ее губы долгим поцелуем.
— Ай хороша девка! — отпустив губы девки, довольно крякнул боярин. Затем мигнул тиуну: — Девок в баню!
Распорядившись, боярин выкатил грудь и обратился к народу, громко спросив:
— Как живете, мужики?
Тиун из-за спины показал кулак, и народ, уже поднявшийся из пыли, начал бить низкие поклоны, как будто в их телах был спрятан какой-то механизм.
— Мы живем хорошо! — донесся радостный плач. — Спаси тебя Бог, кормилец наш!
— Живите — но Бога не забывайте, — строго погрозил пальцем боярин и, не глядя на народ, шагнул в сторону терема.
Тиун, отставая на полшага, поспешил за хозяином. За ним тяжелой крольчихой засеменила его жена.
В тереме Блуда ожидал роскошный обед.
Пока боярин обедал, тиун, который во время обеда стоял рядом с ним и распоряжался слугами, норовя предугадать желание хозяина, сообщил, что баня готова.
Закончив обед, Блуд отдался в распоряжение тиуна. И под его присмотром осоловевшего боярина двое слуг под руки повели в баню, которая находилась в стороне от жилых построек, за зарослями сирени. Рядом с баней был пристроен навес, под которым стоял стол и широкие лавки. На столе, на деревянном подносе, лежали большие сочные яблоки. В плошках малина и смородина. А рядом жбан с квасом.
Тут же торчал в готовности мужик — истопник. Блуд не обратил на него никакого внимания.
Боярина ввели в предбанник. И тут он увидел девок, что встречали с хлебом и медом. Они уже были в одних тонких рубахах.
Сквозь мокрую ткань просвечивались здоровые розовые тела. Соблазнительно краснели соски на упругих грудях. На медных лицах мелким бисером выступал пот. Пахло горьким дымом и женским особенным запахом, волнующим кровь. От этого запаха боярин почувствовал смутное желание, но после обильного обеда он еще чувствовал слабость и потому решил, что девками, если ему не расхочется, займется позже.
Блуд устало сел на лавку, и девки принялись раздевать его, приятно касаясь его тела нежными пальцами.
Пока раздевали, Блуд лениво спрашивал, успела ли хорошо прогреться баня; и со льдом ли квас; и веники березовые или дубовые; и говорил, что он хочет березовых веников.
Имен девок не спрашивал, — зачем ему их имена?
Девки с ласковой предупредительностью отвечали на вопросы, И когда они раздели боярина, то, поддерживая его под руки и прижимаясь к его бокам своими жаркими телами, ввели в баню.
В нос боярину ударило горячим воздухом, и тело охватило нестерпимым огнем. Задохнувшись, боярин простонал: «Жарко!» — и упал на деревянный горячий полок.
Девки тут же принялись за дело, мягко лаская березовыми вениками заплывшее старым вонючим жиром огромное туловище.
От удовольствия Блуд закрыл глаза и впал в блаженное состояние. Хорошо нежиться, забыв о проблемах.
Закончив мытье боярина, одна из девок принесла деревянную чашу с холодным квасом и поинтересовалась, желает ли еш,е чего боярин. Но Блуд, жадно припав к чаше, только бессильно пробормотал, что теперь он хочет, чтобы его отвели в спальню.