— Ну, а что ты любишь-то? — спросил княжич. — Чего б хотел?
— Меду, — поколебавшись, признался Волчок.
— Чего, чего?
— Меду, — повторил не столь уверенно мальчишка, видимо сочтя свое желание чрезмерным. — Я его никогда не ел.
— Не ел, а любишь, — удивился княжич.
— Мне раз дали ложку лизнуть, — вздохнул Волчок. — А чтоб есть… не приходилось.
И Святополку вдруг захотелось сделать для этого несчастного мальчишки что-то приятное, а главное — показать пленнику, что он, княжич, может многое.
— Варяжко, — полуобернувшись в седле, позвал Святополк.
Кормилец подскакал к нему: что нужно?
— Я хочу свежего меду.
— Вот приедем в крепость…
— Нет, я хочу прямо с борти.
Святополк понимал, что если он скажет, кто в действительности хочет меду, то кормилец в лучшем случае рассмеется (мало ли чего рабу не захочется!) и не подумает исполнять такое желание. Другое дело, если меду захотел сам наместник — хозяин земли дреговичей.
— Нам придется дать крюка.
— Давай дадим крюка, — согласился Святополк.
Веска, к которой они вскоре приехали по едва приметной дороге в лесу, имела всего три избы и низкую почерневшую баньку у небольшого озерца. Со всех сторон окружал веску высокий лес. На крохотных огородиках, прижатых к воде, белели кочаны капусты да широкие листья репы. У самых изб зеленели морковные грядки. Из крайней избы навстречу подъезжавшим вышел мужик в длинной домотканой рубахе и портах, тщательно обмотанных снизу веревками от лычинец[53].
Он, видимо, уже знал Варяжку, так как, едва поклонившись, принялся жаловаться:
— Ой, боярин, беда у нас.
— Ох, Костка, — поморщился Варяжко, слезая с коня. — Живешь при сладком, а все плачешься.
— Так ведь перетес у нас, боярин. Перетес.
— Перетес? — сразу посерьезнел Варяжко. — А кто сделал, узнали?
— А что узнавать? Он вместо моего свое знамя всклал.
— А чье ж то знамя?
— Хотки с Малой Жени.
— Он чей холоп?
— Вроде вольный.
— Вольный, говоришь, — недобро прищурился Варяжко и спросил Костку: — Борти лажены?
— Нет еще, но скоро начнем.
— Сегодня одну возьмешь. Княжич сотового меду пожелал. А своего брата пошли за Хоткой, чтоб к вечеру был с ним здесь.
— Хотка не послушает отрока.
— Послушает.
Варяжко, обернувшись, позвал к себе дружинника, а когда тот подъехал, приказал ему:
— Поедешь с евоным братом, добежите до Малой Жени. Привезешь сюда того, кого он укажет. Скажешь, князь зовет.
Брат Косткин явился на коне, и вместе с дружинником они поехали по берегу озера и вскоре скрылись в лесу.
По велению Варяжки дружинники расседлали коней, пустили пастись их у озера, а сами, натаскав из лесу сушняку, начали готовить пищу.
Княжич пожелал войти в избу. Костка, поклонившись низко Святополку, открыл дверь в клеть:
— Пожалуй в одрину, князь. Нет, не сюда, здесь истобка. Иди в правую дверь.
Святополк открыл дверь в одрину:
— Здесь очень темно.
— Я сейчас волоконца открою.
Костка прошмыгнул вперед, привычно нащупал в темноте доски, закрывавшие волоковые оконца, отодвинул их. В клети посветлело.
— Это мы от гнуса утресь закрыли.
Святополк вошел вместе с Волчком, и они уселись на лавку как раз под оконцем. У противоположной стены угадывалось ложе, застланное сухой травой и каким-то тряпьем Рядом с ложем лежали приспособления бортника — веревки, ведра деревянные, лукна[54], медорезки. Костка стал рыться в этой куче.
— Далеко борть? — спросил Святополк.
— Ни. Сразу за озером. Я скоренько.
— Мы тоже пойдем.
— Пчелы дюже зло жалят, — предупредил Костка.
Святополк не счел нужным отвечать на это, а, подтолкнув локтем Волчка, спросил:
— Не боишься?
— Ты же не боишься.
— У меня вон бахтерец под кафтаном, его и стрела не пробьет, не то что пчела. А у тебя сорочка холщовая.
— Пчела, князь, и скрозь брони достает, — отозвался из угла Костка.
— Ну да? — не поверил Святополк — А больно?
— Дюже жалит.
Заметив некоторое замешательство у отроков, Костка вполне удовлетворился этим, успокоил:
— Хорошо. Створю так, чтоб не кусались. Только пусть твой слуга несет вот этот лоток с углями. — Костка подал небольшой горшок Волчку. — Иди нагреби из кострища углей горящих.
Сам Костка взял деревянное ведро, положил в него медорезку, а сверху лезиво с небольшой дощечкой.
— Ну идем, — сказал он.
Когда они вышли с княжичем в сенцы, Святополк кивнул на вторую дверь:
— А там у тебя что?
— Там истобка, князь. — Костка распахнул туда дверь. — Глянь.
В полумраке клети встрепенулись испуганные лица женщины и девочки.
— Не бойтесь, это наш князь молодой, — успокоил их Костка, а Святополку сказал: — То моя женка с дщерью.
Добрую половину места в клети занимала глинобитная, почерневшая от дыма печь, и стены были черны, особенно к потолку.
— Тут мы зимой живем, — пояснил Костка. — Хоша дымно, зато тепло.
Кормилец, прицепив меч, направился в лес, еще и Тальца прихватил с полным вооружением. Он знал — с лесом шутить нельзя: в любой миг не только зверь, но и лихой человек может наскочить. А княжич что? Отрок безусый, хотя и причисляет себя к мужам. За его жизнь и безопасность Варяжка головой отвечает. Известное дело, береженого Бог бережет.
Борть и в самом деле оказалась недалеко. Едва обогнули озеро и углубились в лес, как Костка остановился у старого толстого дуба:
— Вот здесь.
На уровне головы Костки на корявой и серой коре дуба виден был затес — знамя его. Затес был сделан так давно, что тоже посерел, различим был только вблизи. Знамя Косткино представляло собой стрелу, устремленную вниз. Варяжко осмотрел знамя и спросил:
— А как Хотка перетесал его? Совсем убрал?
— Нет. Он мое знамя под свое приспособил. Стрелу еще и вверх пустил. Сделал обоюдой.
— Хитер муж, — покачал головой Варяжко. — Хитер.
— Хитер, да не очень умен, — сказал Костка. — Разве я не знаю своих бортей? Да я с закрытыми глазами все сорок найду. Пусть сгинут затеси, а я найду.
В воздухе послышалось жужжанье пчел, что указывало на близость борти. Когда все собрались под дубом, Костка предупредил:
— Коли станет к кому пчела приставать, не машите руками, не обижайте тварь. Тихо сидите, она и не тронет. Помните, она и на себя и на людей трудится. Кормилица.
Говоря это, Костка быстро насбирал травы, листьев прошлогодних, веточек сухих. Все это под дубом сложил, кинул туда из горшочка углей, встал на четвереньки, вздувал их, пока трава не занялась и не задымила. Закашлялся от дыма.
— Подкурим их чуток, они сговорчивее станут. А ну-ка, отрок, — позвал Костка Волчка, — следи, чтоб не огнило, чуть дымило.
Дымок потянулся вверх, завиваясь и истаивая в кронах деревьев. Костка привязал себе на пояс деревянное ведро с медорезкой, сдвинул его за спину, чтоб не мешало. Затем веревкой опоясал себя через поясницу, а другим концом обхватил дерево и накрепко завязал. Ловко упираясь ногами в дуб, Костка стал карабкаться вверх. Добравшись до верхней петли, остановился, прижался к стволу. Опять перекинул веревку выше, закрепил там и снова полез с ее помощью вверх. Делал он все это так споро и ловко, что казалось, никакого труда не затрачивал. Но Волчок-то знал, что значит взбираться по гладкому стволу, не раз пробовал.
Сажени через три появились сучки, и Костка полез быстрее. Добравшись до борти, он обвязал ствол веревкой, а в петле, на которой сидел, приспособил под себя дощечку. Сдвинул на живот ведро, достал медорезку. Натянул на голову ситак.
— Добавь дымку, — велел Волчку. — Сюда не доходит.
Княжич с пестуном и Тальцом отошли в сторону, сели под ближней березой. Оттуда наблюдали за Косткой, вокруг которого вились растревоженные пчелы. Несмотря на то что они облепили его, бортник работал спокойно, не суетясь. Засунув по плечо руку в дупло, он на ощупь вырезал там соты. Потом, переложив в левую руку медорезку, доставал соты и складывал их в ведро.
— Полно подкуривать, — закашлялся он наверху, — а то уморим пчел.
Волчок разбросал тлеющую траву, Притоптал огонь, подошел и присел рядом с княжичем. Варяжко покосился на него с неудовольствием, но промолчал, хотя очень хотелось осадить мальчишку, забывшего, кто такой он и кто такой Святослав Ярополчич.
Костка слез на землю в сопровождении тучи гудящих пчел с целым ведром сотов, наполненных янтарным медом.
— Скоренько пошли, — сказал он, — а то очухаются, заедят.
В веску Костка шагал в одиночестве, приотстав ото всех, чтобы пчелы, окружавшие его, не перекинулись на господ.
Святополк и Волчок опять вошли в одрину, за ними явился и Костка, поставил ведро с сотами на стол:
— На здоровье тебе, князь, — и, поклонившись три раза, вышел.
Потом появился Варяжко.
— Может, до меда варева поешь, Святополк, — спросил он. — Там отроки кашу сварили.
Княжич переглянулся с Волчком, и, хотя тот ничего не сказал, Святополк понял его желание.
— Нет. Мы с Волчком мед станем есть.
Пестун тоже понял, что значили эти переглядки, и огорчился, что княжич стал потатчиком холопа.
«До чего дожили», — подумал он, вздохнув.
— Ну, вкушай, — кивнул Святополк на ведро.
Волчок протянул руку, зацепил мед указательным пальцем и, закатив глаза от удовольствия, облизал его.
— Ты не лижи, как пес, — нахмурился Святополк. — Просил, так и ешь.
— А ты?
— Что я? Я не отстану. — Святополк протянул руку, взял кусок сотов.
Глядя на него, взял и Волчок кусок.
— А дружинникам же надо оставить, — не то спросил, не то посоветовал он.
— Мед просил я. Стало быть, он мой. А ты знаешь, для кого я просил. Ешь давай.
— Сколь хочу?
— Хоть все ведро.
Волчок, зажмурившись, вонзил острые зубы в пахучий липкий кусок. Святополк с любопытством наблюдал за пиршеством.