м.
Белгород невелик был, кормился с того, что подвозили из Киева, с весок, с огородов, а потому не имел больших запасов. Уже через полторы недели начался голод, съели всю домашнюю живность вплоть до кошек и собак.
Среди жителей поднялся ропот, старшины были вынуждены собрать людей на вече, решить, что же делать?
— Мы все так перемрем, — кричали одни.
— Зовите князя на помощь, — вторили другие.
— Но его нет, он ушел с дружиной в Новгород.
— Тогда открывайте печенегам ворота.
— Но они перебьют нас.
— Всех не перебьют, кого-то и в полон возьмут.
— Лучше полон, чем голодная смерть.
А в это время из-за стен из степи доносились в город запахи жареного мяса, которое на кострах готовили себе печенеги. Эти запахи сводили голодных с ума.
На вече большинством приговорили: завтра открыть ворота и впустить печенегов. Когда стали расходиться с площади, навстречу идущим попался старик, опиравшийся на палку.
— Ну что приговорили-то? — спросил он.
— Сдаваться печенегам, дед. Готовься, заутре поганый по твою душу явится.
Старик разволновался, поплелся искать старшин. Нашел их у княжеского терема.
— Вы что ж, милостивцы, решили ворота отпереть? — спросил он.
— Не мы, старик. Вече приговорило.
— Прошу вас, милостивцы, потерпите три дни.
— Но народу уж невтерпеж. А и что за три дни изменится?
— У меня есть задумка. Обещайте створить, как я скажу.
— Сказывай, дедушка, там решим.
— Надо убедить поганых, что снеди всякой у нас и конца не видно.
— А как?
— А так. Мол, нас сама земля кормит. Велите собрать хошь по горсти с двора муки ли, овса ли, отрубей. Пусть женщины створят из этого кадку киселя. А еще надо туесок меду, поищите в княжеских погребах, да сварить из него другую кадку сыты. Для каждой кадки вырыть по колодцу. Но кадки вставить так, чтоб казалось, будто и кисель и сыта из земли натекают.
— Но потом-то что будет, дед?
— Вы это створите, а уж с погаными я буду говорить, мне язык их ведом. Вы думаете, им легко, они своими конями всю траву окрест повыбили. Сами хошь не голодают, но коням-то жрать нечего. Нам убедить их надо, что мы хошь целый год продержимся.
Многие не верили в стариковскую затею: «Спятил дед на старости лет. Печенеги тож не дураки, поди, не без глаз». Но другие говорили: «А чего не попытаться, а ну — выгорит».
Выкопали два колодца точно по окружности кадок, вставили туда кадки. Чтоб краев их не видно было, пустили по кругу завески холщовые. Залили в кадки приготовленный кисель и сыту. У каждого колодца по ведру с веревками положили.
— Ну вот и ладно, — сказал старик. — А теперь пошлите к печенегам посыльных с заложниками. Скажите им, пусть придут взглянуть на наше чудо.
— А коли спросят, что за чудо?
— Скажите, мол, чудо в том, как город наш сама земля кормит.
Приехали в лагерь печенежский посыльные белгородские, передали хану все, как старик наказывал. Тот посоветовался со своим приближенным и выделил десять человек — смотреть чудо у русичей. Но в залог за них потребовал десять заложников оставить. Оставили десятерых, которым старик перед уходом из города строго-настрого наказал: «На еду не набрасывайтесь и не вздумайте просить ее. А станут предлагать, отвечайте, сыты, мол, дома наелись».
Когда прибыли посланцы печенежского хана, старик сказал им:
— Зачем стоите вы под городом? Нас ведь сама земля кормит, — и подвел их к колодцу с киселем, зачерпнул ведром, дал всем попробовать.
— Пейте, милостивцы. Пейте, сколько душеньке угодно.
Пили печенеги, головами качали, заглядывали в колодец: «И верно, из земли кисель идет».
Подвел их дед ко второму колодцу:
— А вот в этот нам по воле Божьей сладкая сыта натекает. Попробуйте, милостивцы. Доставайте сами, вот ведро.
Достали, попробовали печенеги, поцокали языками: «Вкусная сыта. Сладкая. Добрый Бог ваш».
— Но ведь хан нам может не поверить.
— А мы вам нальем в корчаги, — сказал дед. — Угостите хана.
Налили печенегам две корчаги — с киселем и сытой, отпустили, наказав не забыть воротить заложников. Приехали те в лагерь к хану, внесли корчаги.
— Русских земля и поит и кормит. Они никогда не сдадутся нам.
— Не может того быть, — вскричал хан. — Вас обманули!
— Да мы сами черпали из колодцев эту пищу, сами пили и вот тебе принесли. Попробуй.
Хан понимал — одного можно обмануть, двух, ну, трех, наконец, но десятерых? Разве можно обмануть десятерых? Разве могут все десять врать ему?
Попробовал хан принесенное. Особенно понравилась ему сыта, выпил едва не половину корчаги. Отер усы, сказал:
— Жаль, я сам не видел этих чудесных колодцев. Видно, придется нам в степь уходить. Коням уже корма нет. Отпустите заложников.
И назавтра, проснувшись, жители Белгорода увидели в степи лишь следы кострищ, кое-где еще тлевших, и ни одного печенега. Лишь над степью кружилось и граяло воронье, чуявшее поживу. Знать, где-то оставили печенеги павших коней или собственных покойников.
Постриги Бориса
Постриги — посвящение в воины — были устроены княжичу Борису на пятом году жизни. Великая княгиня Анна не хотела отпускать от себя его, но Владимир Святославич настоял:
— При тебе, мать, вон Глеб остается. А Бориса пора к воинскому делу приобщать. Отец мой в четыре года уже копье с коня метал, рать зачиная. Чем ранее начнет, тем будет искуснее в воинском деле. Дам ему кормильца достойного, он выучит его.
— Кого же ты хочешь дать ему?
— Есть у меня дружинник славный, всегда с детьми ладивший, по имени Творимир. Он и грамоту и письмо разумеет. Набожен, плохому не научит.
— Ну, что ж, дай Бог. Только ты, Владимир, от меня сына совсем не отгораживай, я, чай, мать, да и от Глеба тож. Они братья единоутробные.
— Ладно, ладно, будешь видеться. Не за море посылаю. Лелей пока Глеба, не успеешь оглянуться, и его постриги подойдут.
К дню пострижения княжичу Борису по мерке были сшиты новые сапожки желтого сафьяна и кафтан, изукрашенный серебряной канителью. По заказу великого князя был изготовлен настоящий, хотя и невеликий, меч будущему воину по росту. Рукоять меча была украшена перламутром, а головка позолочена.
Перед постригами, за день-два, князь объяснил сыну, как себя надо вести и что произойдет при этом. Борис спросил отца:
— А меч будет настоящий или деревянный?
Князь засмеялся, но был доволен, что отрок задал именно мужской вопрос. Потому что отроки всегда мечтают скорее стать взрослыми: облачиться в настоящие брони и вооружиться настоящим мечом.
— Будет настоящим, сынок, и как раз по тебе.
— И острый будет?
— И острый.
— А я смогу им рубить?
— Сможешь и рубить, но пока, конечно, только лозу.
— Зачем лозу? Есть враг и пострашней.
— Враг? — удивился князь. — Кто же это?
— А за конюшней крапива. Целое войско.
— Ну, этого врага, конечно, щадить не надо.
На том и порешили: врага не щадить, спуску не давать.
Как и положено, готовила княжича в тот день к отправке в храм сама княгиня-мать. Одела его в новое платье, в сафьяновые желтые сапожки обула, на голову обшитую соболем малиновую шапку водрузила. Несмотря на праздник, грустна была Анна. Борис заметил это:
— Ты отчего не радуешься, мама?
— Ох, сынок, — вздохнула княгиня. — Оттого мае грустно, что более уж не мне одевать тебя придется.
— А кому же?
— Дядьке-кормильцу. Ты с нынешнего дня в воины записан будешь.
— Ну и славно. Сколько ждать можно? Вон Мстислава, сказывают, в три года постригали.
— Ох, глупенький, — сказала княгиня и, неожиданно притянув сына, поцеловала нежно в щеку. — С Богом, сынок. Едем.
Они спустились по дворцовому крыльцу, у которого стояла повозка. Великая княгиня села в нее вместе с сыном, велела возничему ехать.
Тот тронул впряженную в возок пару коней и, натянув левую вожжу, завернул телегу по направлению к храму. Напротив храма повозка остановилась, княгиня с сыном сошли на землю и направились вместе в храм. Из храма навстречу им ступал великий князь: он взял сына за левую руку, и в то же мгновение княгиня-мать отпустила правую руку отрока.
В храм княжича ввел уже отец. Внутри горели сотни свечей, освещая иконы и золоченый иконостас. Княжича ослепили митра и риза митрополита, шитые золотом. Отец подтолкнул Бориса к митрополиту, тот перекрестил отрока и, помолясь, принял из рук служки ножницы. Наклонившись к княжичу, он отрезал ему прядку волос и положил вместе с ножницами на золоченое блюдо, которое держал служка. Затем, оборотясь к иконостасу, вознес молитву Богу, а когда произнес «аминь», обернулся к великому князю и легким кивком головы разрешил дальнейшее действие.
Князь молча повернул сына к себе лицом, и Борис увидел в его руках пояс с мечом.
— Сын мой! — заговорил торжественно князь. — Опоясываю тебя мечом сим и благословляю на труды воинские. Не маши им попусту, вынимай лишь на ворога. И пусть не выдаст он тебя ни в горе, ни в радости, пусть служит тебе верно и надежно. Аминь.
С тем князь, опустившись на корточки, как бы равняясь с отроком, опоясал его и застегнул ремень.
Мальчик с восторгом ухватился левой рукой за золотую головку рукояти и никак не хотел выпускать ее из руки.
Князь взял его за правую руку и повел из храма. На том месте, где недавно стояла повозка, привезшая сюда княжича, теперь красовался под седлом белый конь и под уздцы его держал милостник княжий Творимир.
Владимир подвел сына к коню и, подхватив под мышки, посадил в седло, подал в руки повод, сунул носки сапожек в стремена.
— Приспел, сын, час вступить тебе в мое стремя. С Богом.
Князь принял подуздье из рук Творимира, тот перешел к правому стремени, взялся за него рукой.
Великий князь тронул коня и повел его ко дворцу. Творимир шел у стремени. По пути их следования по сторонам улицы стояли киевляне и радостно приветствовали княжича. Радость их была понятна — предстоял пир у великого князя в честь постригов наследника.