Ярослав усмехнулся, глядя за реку на княжеский шатер, стоявший прямо у воды.
— Надо подумать, Вышата, и насчет главного зверя, вишь, сам в сеть просится.
— А что? — засмеялся Вышата. — Можно попробовать.
— Только не тебе. Подойдут варяги, им подскажу.
В шатер пришел Волчий Хвост и сказал Святополку:
— Князь, не дело тебе на краю стоять.
— Что ты имеешь в виду?
— А то, что при первой же вылазке новгородцев тебя в полон возьмут. Взгляни-ка на тот берег. Ярослав-то где свой шатер поставил? В самом центре. Чует хромой лис, где безопасней, чует.
Святополку понравилась догадливость Волчьего Хвоста.
— Сразу видно старого ратоборца, воевода. Спасибо за подсказку.
— Я у радимичей эдак вот старшину ихнего взял в полон. Он у самого уреза поселился. А как же — вождь! Должен быть ближе прочих к воде. Ну, мои молодцы ночью подплыли, вождю кляп в рот — и умыкнули. Так что береженого Бог бережет, Святополк Ярополчич. Стань там, где тебе положено, в центре. Ты в этом рою матка, тебе беречься надо.
— Глянь, — молвил Ярослав. — А братец-то перенес шатер в самый центр.
— Видно, почуял, — сказал Вышата.
— А может, кто-то предупредил. А?
— Кто мог? Мы ж только с тобой об этом говорили.
— Значит, кто-то слышал наш разговор и передал ему. Я же говорил тебе: не только наши у него, но и его лазутчики могут у нас быть.
— Кто бы это мог быть? — оглядывался вокруг Вышата, всматриваясь в лица колготившихся близ них новгородцев.
Все были заняты кто чем: ломали сушняк для костра, черпали из котла, пробуя варево, дремали, пригревшись у тепла: кто-то плел корзину, занимая хоть этим руки, кто-то рассказывал что-то смешное, чинили порты. Все были заняты делом, и никто не походил на киевского лазутчика, поскольку всех их помнил в лицо тысяцкий еще по Новгороду.
— Да нет, не мог кто-то из наших, — сказал Вышата. — Я уверен — не мог.
— Ты вот что, обойди сотских, пусть предупредят десятских, как узрят у своего костра постороннего, незнакомого, пусть хватают и тащат сюда, ко мне.
— Вот это дельная мысль… Надо было им еще ранее вдолбить ее, — произнес Вышата.
К шатру великого князя подъехал Борис с Волчком и с Георгием. Соскочили с коней, передали поводья Георгию. Вошли в шатер.
— Слава Богу! — вскричал радостно Святополк. — Явилась пропащая душа. Привел?
— А как же, — отвечал Борис, сбрасывая с себя корзно.
— Где встали?
— За озером. Я решил их с киевлянами не мешать, а то еще перессорятся, чего доброго.
— Разумно. Садись вот, поснедаем вместе. Волчок, ты чего стоишь гостеньком? Скидай шапку, садись к тарели.
Борис, отстегнув пояс с мечом, присел на ковер, взял корчагу с сытой, налил полную кружку. Волчок, опустившись на ковер, ухватил калач.
— Как они? — спросил Борис, кивая головой в сторону реки.
— Да никак пока. Стоят, кашу варят.
— Ярослав никого не присылал?
— Вроде нет. А чего ему слать? Он ведь драться пришел, не мириться.
— Да-а, — вздохнул Борис, осушив кружку. — Драки не миновать. А когда начнем?
— Кто его знает, — пожал Святополк плечами. — Начни переправляться, они нас из воды не выпустят. Спихнут в реку.
— Это точно, — согласился Борис.
— Будем ждать, кто кого пересидит. Мы-то все же на своей земле. А они?
— Они вроде в гостях, — усмехнулся Борис. — Как бы этим гостенечкам на порог указать?
— Придет время, укажем.
Перед Ярославом предстал лазутчик Онфим, только что явившийся с того берега.
— Ну, нашел воеводу? — спросил Ярослав.
— Нашел, князь.
— Что он сказал?
— Сказал, рад послужить тебе.
— Так. — Ярослав взглянул на Вышату, сидевшего напротив, и даже подмигнул ему: знай наших. — Что-нибудь он говорил о войске?
— Говорил.
— Что?
— Помимо киевлян у Святополка есть еще союзники — печенеги. Их полк только что привел князь Борис.
— Где они?
— Встали за озером, туда ниже к Десне.
— Ишь ты, багрянородный-то наш с печенегами стакнулся.
— У него жена печенежка.
— Я знаю. Ты сможешь мне отсюда указать шатер воеводы?
— Смогу.
— Идем. Покажешь, — поднялся с ковра Ярослав.
Рать
Две недели простояли противники на разных берегах Днепра, не решаясь начать сражение. Довольствовались тем, что переругивались через реку. Киевляне считали эту затяжку для себя выгодной: досидят, мол, до снега, авось и назад поворотят. Новгородцы ждали подхода варяжского отряда. Ярослав отделил их от новгородцев по тем же соображениям, что и Святополк печенегов от киевлян. От греха подальше. Их задержку в пути объяснял для себя просто: варяги, плывя по Днепру, не упускали случая пограбить по дороге города и веси.
Впрочем, ближайшие от военных лагерей вески и села терпели и от своих немалые убытки. Если саранча, налетая в иное лето на поля, съедала жито в поле, то ратники (не важно чьи — новгородцы или киевляне) выгребали хлеб уже обмолоченный, а еще лучше смолотый, как правило, до зернышка, до мучинки, уводили со двора нередко последнюю коровенку. Трудно сказать, кто поступал более жестоко — вражеский воин, грабивший смерда и нередко убивавший его, или свой, обрекавший ратая с семьей на голодную смерть.
Подолгу стоявшие на месте рати становились настоящим бедствием для окрестного населения. Вот уж истина: рать навалила, нас задавила. «Да пропади вы пропадом, кабы вас Перун треснул!»
Если киевляне еще как-то мирились с этим стоянием — дом недалеко, откуда нет-нет да пришлют чего-нибудь поесть, да хмельного не забудут, то новгородцы чем дале, тем более выражали недовольство: «До коих пор стоять нам тут, проедаться, провшивливаться?» По домам скучалось новгородцам, по баням почесывалось. А тут еще поляне через реку дразнятся:
— Эй, славяне, топорное племя! Плотнички-работнички, айда к нам хоромы рубить да нужнички! Ха-ха-ха. Топорик ваш обленился!
Обидна такая дразнилка новгородцам отчего-то, наседают на тысяцкого:
— Сколь же терпеть можно?! Когда мы их будем копьем чесать?
— Погодите, варяги придут, начешетесь.
Ярослав слышит эти разговоры заспинные, терпит, хотя и сам иной раз готов волком взвыть от бездействия.
И вот наконец явился Эймунд Рингович со своими сорвиголовами, можно бы и начинать. Но Ярослав все еще колеблется, отправил Онфима через реку к воеводе Блуду с наказом:
— Скажи, мало меду варено, а дружины много. Что делать?
Воротился лазутчик и сразу к князю.
— Ну, что отвечено? — спросил князь в нетерпении.
— Воевода сказал, что медов у них про всех хватит, хорошо бы пить под заутреню.
Новгородцы уже вече походное собрали:
— Доколе терпеть нам срамословие киевское?
— Чай, шли сюда не обиды глотать.
— Киевлянам рога-то сбить надобно!
— Поди, князя не срамят, он и не чешется.
Ох, не правы были горлопаны, князь еще как «почесывался», с Эймундом Ринговичем сговаривался.
— Значит, так, князь, бьем с двух концов. Ты с головы, я в хвост ударю. Ты по Святополку, я — по Борису.
— Лазутчики донесли, что Борис ныне у Святополка в шатре пьет, веселится.
— Оно и лучше. С перепоя-то спать будет крепче, просыпаться туже.
Отпустив Эймунда, Ярослав отправился на вече походное, пришел, поднял руки, тишины прося, молвил негромко:
— Киевляне ныне медами упиваются, опохмелим их утречком до восхода.
— Давно бы… — прошелестело среди новгородцев почти радостное.
— В третьем шатре от краю никого не трогайте, там мои люди. Чтоб своих отличить, повяжите головы белыми убрусами. Все. Воевода и тысяцкий, идемте ко мне.
Князь пошел к шатру, Вышата с Будыем за ним.
А вече продолжалось. К полуночи закончилось с жестким постановлением: «На ту сторону идут все, кто останется здесь, тому смерть от своих же. Переплыв на вражью сторону, оттолкнуть лодии от берега, чтоб и в мыслях не клонило к отступлению. Только вперед, только через трупы полян».
Ожесточило долгое безделье новгородцев, а тут еще масла в огонь подлили киевляне своими дразнилками. «Ну погодьте ужотко, мы покажем вам плотничков-работничков, мы срубим вам терема и нужнички!»
Варяги тихонько отвязывали лодийки и, положив в каждую одного воина с веслами, отталкивали от берега, и плыли лодийки по течению вроде бы порожние, нечаянно оторвавшиеся.
Остальные шли скрытно — берегом вниз. Когда лодийки проходили лагерь киевлян, лежавшие в них воины поднимались и гребли к берегу, где поджидали своих.
Старый опытный вояка Эймунд Рингович знал, удар по врагу с двух сторон — в лицо и в спину — всегда приносит победу. Именно в этом убедил он князя, пообещав ему завтра же представить высоких братцев ежели не живыми, то мертвыми.
Ярослав помолчал, ничего не ответил на хвастливые слова варяга, хотя и подумал: лучше мертвых.
Киевляне в отличие от новгородцев, наоборот, усыпились долгим стоянием, решили, что пришельцы трусят нападать и уж подумывают, как бы убраться подобру-поздорову. И не то чтобы послать на тот берег лазутчиков (это никому и в голову не пало), а уж дозорные стали нести службу днем вполглаза, ночью вполуха.
И даже лодии, поплывшие ночью вдоль того берега, заметили лишь двое полян, спустившиеся за водой к реке.
— Ты глянь, вроде лодия плывет.
— Где? Не вижу.
— Да вон же, под самым берегом. Ну вот же, гляди, куда кажу.
— А и правда. Так она вроде порожняя.
— Вот раззявы, не могли привязать получше. А вон еще одна.
— Глянь, и правда. До Киева добегут, там их отловит кто-нибудь.
— Хорошо, днем приплывут, а ежели ночью рот так же?
— Да. Ежели ночью, конечно, может на пороги упереть водой-то. Жалко.
Воротившись с водой к костру, рассказали своим товарищам, повеселили земляков:
— У новгородцев-то лодии оторвались, на Киев порожние побежали.
— Вот утречком очи продерут, хватятся.
— Да не хватятся, у них там их сотни две, коли не более.