— Так ты хочешь, чтоб я теперь помер?
— Что ты, что ты, Святополк. Это я так, для примера. Разве я могу на своего зятя беду накликать.
— Ты уже ее накликал, Болеслав Мечиславич, спасибо. — Святополк остановил коня и, круто завернув, поскакал назад, к Киеву.
Болеслав посмотрел ему вслед, проворчал под нос: «Даже не попрощался, засранец. Ну, ничего, петух жареный еще клюнет тебя куда надо. Прибежишь как миленький».
Ловушка
Ярослав, приблизясь к Киеву, высадил свое войско в Вышгороде и тут обосновался. В один из первых дней он отслужил панихиду по брату Глебу, покоившемуся в местной церкви Святого Василия. Во время службы присутствующие даже видели, как глаза князя блеснули слезой.
— Жалеет брата-то, жалеет, — шептались меж собой.
— Золотое сердце у князя.
Через подсылов и сторонников в Киеве Ярослав уже знал, что Киев почти беззащитен и его можно брать голыми руками. Но медлил Ярослав Владимирович, медлил, удивляя медлительностью своей и воеводу Вышату, и Эймунда, и даже сидевшего в Киеве Блуда.
— Яблоко созрело, пора срывать, — говорил Вышата.
— Пождем, пока само упадет, — отвечал Ярослав, поглядывая на Эймунда, который, кажется, один догадывался о причине такой медлительности.
В беседах с Эймундом князь не раз многозначительно ронял:
— Надо кончать с усобицами, кончать. Земля мира алкает.
И Эймунд точно усвоил для себя: «кончать усобицы» значило «кончать тех, кто Киева алкает», то есть братьев. Ведь ничего же не сказал он тогда о Святославе в Овруче, а ведь догадался же, что убили его варяги, утопили в трясине. Догадался, хитрец. И доси помалкивает, как будто того Святослава Овручского вообще не существовало в природе.
Эймунд знал, что никогда не дождется прямого приказа Ярослава: «Убей брата». Никогда. Слишком христолюбив был князь, чтоб позволить себе осквернить уста столь греховными словами.
Наконец в один из дней принесли из Киева грамоту от Блуда:
«Напрасно медлишь, князь. Святополк сбивает дружину, а не далее как вчера отправил к печенегам течца с сотней воинов звать в Киев Бориса. Может, стоило тебе встретиться с братцем у Русской поляны да испить с ним чашу медовую. Податель сей грамоты укажет кратчайший путь до нее. Решайся, Ярослав Владимирович, киевляне уже устали от ваших похмелий».
В последних словах Блуда слышались нетерпение и упрек. Ярослав взглянул на подателя грамоты, невзрачного мужичонку в потрепанном кафтане и лыченцах. Спросил:
— Как там Блуд? Здоров?
— Какое там в его-то годы. Изболелся. Из-за старости и болезни в полон не угодил.
— Много угнали поляки?
— Много, князь, много. Почитай всех здоровых повымели.
— А ты сам-то как уцелел?
— В храме Святого Ильи в алтаре сховался. Да они на мизинных не очень зарились.
— А у Блуда кем ты?
— В обельных холопах, князь.
— Значит, к Русской поляне путь ведаешь?
— А как же. Еще в юности не раз там ночевать доводилось.
— Ну, ступай. После позову.
Ярослав призвал к себе Эймунда, предварительно выпроводив всех из шатра, даже телохранителей. Усадив за походный столик, угостил из корчаги хмельным медом. Подсунул к нему грамоту:
— Прочти.
— Я не ведаю письма вашего, князь.
Поморщившись, Ярослав негромко прочел грамоту вслух. Взглянул вопросительно на варяга:
— Ну, что скажешь?
— Не иначе опять с братом повидаться захотел, Ярослав Владимирович? — крутнул башкой догадливый Эймунд.
— Угадал, Эймунд Рингович. Только уж ныне не проворонь его, как тогда под Любечем.
— А ежели он не схочет встретиться?
— Уговори, — молвил Ярослав и, выдернув пробку из корчаги, стал наливать варягу и себе еще по чарке, поднял свою, подмигнул лукаво: —Ты ж умеешь.
«Умею, — подумал Эймунд, понимая, что Ярослав намекает на овручское умение, и злясь одновременно, что не говорит прямо. — Петляет, как заяц по первому снегу. А еще князь».
— Ну, что ж, на этот раз постараюсь, чтоб не сорвалось.
— Постарайся, Эймунд, постарайся. Приведешь Бориса, получишь полсотни гривен.
Варяг покривился, князь заметил это неудовольствие:
— Что? Мало?
— Так ведь риск-то какой, Ярослав Владимирович. Он ведь не один будет, с дружиной. Без драки не обойтись.
— А ты обойдись. — нахмурился Ярослав. — Затеешь драку, опять упустишь. Бери хитростью. И я тебе позволяю взять с собой не более пяти — семи человек самых надежных, не болтливых.
— Это ежели я раскину на семерых полста гривен, что же каждому достанется?
— Привезете Бориса — каждому по полста будет.
— А когда выезжать?
— Немедленно.
— Но нам провожатый нужен.
— Он вас уже ждет.
С собой Эймунд взял самых надежных варягов, с кем бывал не в одной переделке. Киев объезжали с западной стороны, и все лесом, так что и стен его не видели.
Дорогой, обдумывая дело, Эймунд пришел к выводу, что князь прав, велев обойтись без драки. В открытую потасовку ввязываться нельзя, можно все испортить, да еще и неизвестно, чей верх будет. Тут надо брать хитростью, чтоб никто не узнал, чьих это рук дело. Ведь не случайно Ярослав выгнал всех из шатра, прежде чем завести разговор о брате. С чего бы ему таиться? Нужна ему та встреча с братом, как зайцу сулица. Хитер Ярослав Владимирович, ох хитер. Ну что ж, и Эймунд не дурак. В конце концов, это его работа, да и такие гривны на дороге не валяются.
Дивились спутники его, когда он велел взять как можно больше веревок волосяных, крепких, надежных.
— Зачем, Эймунд?
— Там увидите. Пригодятся.
К поляне приехали уже ввечеру. Сойдя с коня, Эймунд сам обошел поляну, зорко присматриваясь к следам. Найдя потухшее кострище, поковырял палкой в золе, пощупал рукой и, вернувшись, сказал:
— Давно никого не было. Будем ждать.
Они подъехали к Перуновой сосне и именно под ней нашли место, где, видно по всему, ставился княжий шатер.
Под свежей травой осталась старая засохшая и примятая трава, следы от кольев. Нашлись и сами колья, ссыпанные под сосной.
Все спешились. Эймунд велел отвязать от седел захваченные с собой веревки, приказал одному из спутников:
— Олав, бери всех коней и уводи в ту лощину, которую мы только что проезжали. Там им довольно травы, наверно, и вода есть. Будешь в лощине нас ждать.
— Долго?
— Откуда я знаю? Может, день, может, и неделю. Во всяком случае, седел не снимай, лишь разнуздай коней. Пусть кормятся.
Олав увел коней. Эймунд пошел в лес за Перунову сосну, велев всем следовать за ним. Выбрав ровную березу, он велел самому молодому взобраться с веревками повыше и накрепко захлестнуть два конца за ствол. Затем они, дружно ухватясь за веревки, пригнули березу, и Эймунд сам закрепил один конец, замотав его несколько раз за ближайшую сосну у самого корня. Второй конец был протянут до самой Перуновой сосны, перекинут через крепкий сук и свободно теперь висел вдоль бронзовеющего ствола. На самом конце этой веревки Эймунд, перед тем как перекинуть через Перунову сосну, сделал самозатягивающуюся петлю.
— А теперь я расскажу вам, как станем действовать, — сказал Эймунд, подзывая товарищей. — Ты, Стур, будешь с мечом наготове стоять у той сосны, за которую веревкой мы притянули березу. Мы накинем вот эту петлю на навершие шатра. И как только я гукну филином, ты, Стур, перерубишь веревку мечом. Береза мгновенно выпрямится, ну а остальное уже будет наше дело. Понятно?
— А что тут не понять? — сказал Стур. — Главное, чтоб сторожа не всполошились.
— Не боись. Не всполошатся, — усмехнулся Эймунд.
Князь Борис с дружиной, присланной за ним из Киева, добрался до Русской поляны уже в темноте. Его милостник Георгий с его братом Моисеем и еще двумя дружинниками принялись устанавливать княжеский шатер. Другие воины разложили три костра, на которых стали поджаривать дичину, добытую в пути. Затеяли было варить кашу, но передумали, так как за переход изрядно устали, надо было скорее укладываться на ночевку: «Завтра будем в Киеве, там поедим вареного».
Раскинув шатер, Георгий установил в нем походное ложе для князя, себе расстелил рядом потник, в головах примостил седло. Князю же подложил невеликую подушку, которую всегда возил с собой в тороках. Достав из сумы свечу, возжег ее от ближайшего костра и, прикрывая ладонью, принес в шатер. Потом нашел князя, задумчиво сидевшего у костра.
— Борис Владимирович, ложе готово. Ступай в шатер. Я принесу чего поесть.
Князь молча кивнул, поднялся и направился к шатру.
Георгий острым засапожником на чурбачке, валявшемся у кострища, нарезал мясо убитого накануне вепря. Втерев в него соль, вздел на проволоку и подвесил над дышащими жаром углями. Кто-то из воинов лез со своими кусками прямо в огонь, но Георгий знал, что лучше всего поджаривать мясо на углях. Оно там не закоптится и не сгорит.
Однако князь съел всего два кусочка, больше не стал.
— Что так мало, Борис Владимирович?
— Спасибо, Георгий. Что-то не хочется.
Князь был в подавленном настроении. Георгий вышел из шатра и отнес оставшиеся куски брату Моисею, расположившемуся возле одного из костров.
Помолившись, князь с милостником улеглись каждый на свое ложе. Георгий спросил:
— Огонь нужен, Борис Владимирович?
— Нет.
— Тогда я тушу.
— Туши, Георгий.
Георгий загасил свечу.
— Доброй ночи, Борис Владимирович.
— Тебе тоже.
Сразу уснуть не давал лагерь, гомонивший за полотняной стенкой шатра. Сотский назначил коноводов, сторожа.
— Шпынь, сторожить тебе выпадает, смотри не спи.
Слышно было, как явился с водопоя коновод, сообщил сотскому:
— Где-то выше по логу кто-то есть.
— С чего ты взял?
— Моя кобыла заржала, а оттуда жеребец отозвался.
— Ну и что?
— Как что? А вдруг разбойники-бродни?
— Ежели разбойники, так они более по купцам промышляют. Что-то я не слышал, чтоб они на воинов нападали. Вы. главное, не растеряйте коней. Вот коня они покрасть могут, глядите в оба.