– Ты узнал родину матери, теперь достиг родины твоего отца. Вот она – ибо не земля, а море истинный дом варяга. Отсюда пришли мы все за Рюриком на призыв Новгородского веча…
Несколько дней и ночей в неспокойном море показались Святославу вечностью. Наконец из серой мглы выступили ярко-белые береговые обрывы острова Руяны. Волхв воздел руки и стал произносить заклинание. Юный князь вслушивался в его слова и с удивлением узнавал заговоры, которыми во время его болезни старуха-ведунья сопровождала приготовление травных настоев. Тогда на слух он понимал ее слова по-своему: «На острове Буяне, на море-окияне стоит дуб морецкий, под ним бел-горюч камень алатырь…» А, может, и сама ведунья узнала это молитвословие прошедшим через сотни и тысячи уст и обкатавших Руяну в Буян, а алтарь в алатырь? Теперь жрец возвращал на глазах Святослава первозданный смысл старому заклинанию: «На острове Руяне, на море на Каяне стоит дуб морецкий, под ним бел-горюч камень алтарь, на нем лежит бык печеный, в нем торчит нож точеный…»
Прибыв на мыс Аркона, князь убедился, что обстановка языческого святилища в точности соответствовала описанию древнего стиха: здесь, на северной оконечности Руяны действительно находился священный дуб, к которому стекалось все славянство, а на огромном алтаре, высеченном из белого песчаника, день и ночь горел священный огонь, в котором очищались принесенные в жертву быки, на этом же алтаре лежал ритуальный нож для заклания животных…
Волхвы, одетые в длиннополые рубахи с вышитыми знаками солнца, с серебряными бляхами двумя рядами стояли перед огромной каменной статуей Святовида, четыре лика которого смотрели на все стороны света. Звучал гулкий бас главного жреца Арконы, испрашивавшего у бога помощи для русского князя, защитника славянских земель от хазар и ромеев. Святослав, забывшись, что есть силы сжимал локоть Свенельда: ему привиделось, как он во главе многотысячелодейного флота плывет по узкому, сжатому горами проливу к сереющим вдали стенам Константинополя, к повисшим в дымке сотням его куполов. Рассказы воинов, ходивших на империю вместе с Игорем, настолько занимали его воображение, что иной раз образы этих битв казались ярче самой яви.
Сколько он себя помнит, вокруг всегда велись разговоры о христианстве и славянской вере. Особенно частыми стали они после поездки матери в Константинополь. Вернувшись оттуда, она привезла с собой жреца-грека, черного и носатого, как грач. Он и держал-то себя, как птица на развороченной плугом пашне – ходил вперевалку, выставив вперед округлый живот, склоняя голову то на один бок, то на другой. Грек говорил по-русски на болгарский лад – твердо, отрывисто. Подойдя к Святославу и склонив голову на бок, поглаживал его по волосам унизанной перстнями рукой, в голос вздыхал, призывая на помощь Божьего Сына. Князь спрашивал, какого именно бога имеет в виду грек: Перуна, Сварога, Святовида.
– Бог един, – ласково улыбаясь, отвечал жрец. – Он повсюду, и без воли его ничто не происходит, им жива всякая тварь.
– И все плохое? – удивлялся Святослав.
– Нет, нет, плохое – от дьявола.
– Ну вот видишь, – торжествовал князь, – еще один бог. А где два, там и три, и десять. Боги воюют между собой, если один сделал что-то, другой норовит навредить ему, вот отсюда и происходит добро и зло. А ты говорил совсем по-другому.
Грач взволнованно вертел головой, громко просил Сына Божия смилостивиться над малолетним грешником.
– Волхвы научают тебя ложным мнениям. Они представляют себе действия нашего Бога и богов, в которых верят сами, во всем подобными человеческим. Но Бог неизмеримо выше каждого из нас, его помыслы недоступны нашему пониманию…
– Ты же сам говорил мне, что Он создал человека по своему подобию. Отчего же тогда мы не должны уподоблять его мысли нашим собственным?
Среди христиан не было дружинников, но в городе они селились целыми улицами. Самые богатые дома принадлежали последователям греческой веры – первым стали исповедовать ее торговые люди. Как говорили волхвы, христианство приняли те, кто подолгу жил в Константинополе и других местах империи по купеческой надобности. Их прельстило и то, что в Христовых установлениях многое напоминает торговую сделку: поступил, как заповедано – получай вознаграждение.
Когда князь приходил к дружинникам, его восторженно приветствовали эти сильные красивые люди. Он любил сидеть среди них, слушая рассказы о дальних походах, о сражениях в горах и битвах на море. Святослав с почтением трогал затвердевшие шрамы от страшных рубленых ударов, от ожогов греческим огнем, полученных под стенами Царьграда, на Сицилии, в Африке. Многие из тех, кто служил в Киеве, ходили прежде с датскими и норвежскими херсирами, осаждали крепости и монастыри Британии, штурмовали франкские города, воевали в Испании и Италии. Они с презрением говорили о торгашах, превыше всего ставя верную руку и добрый меч.
Поездку на Аркону задумал Свенельд. Услышав как-то, что княгиня Ольга обещала сыну свозить его на свою родину, варяг завел речь о том, что и на родине деда, Рюрика, не худо бы побывать будущему властителю Русской державы. А когда мать отговорилась занятостью делами управления, Свенельд предложил себя в провожатые. Святослав сразу понял по разгневанному лицу матери, что ее поймали на слове, и тут же закричал: «Я поеду, я поеду!» Он знал о ее плохо скрытой неприязни к Свенельду: все попытки Ольги сблизиться с сыном оканчивались неудачей, Святослав предпочитал проводить время на дружинном дворе.
Об Арконе Свенельд сказал только когда отплыли из Пскова. До этого их разговоры о родине предков касались только тех мест возле датских владений, откуда за сотню лет до того отправился Рюрик по призыву новгородского веча. Главный город тех мест именовался Старградом – по преданию, когда-то из той же земли ушли и те, кто в дальних краях основал Новый город. А когда настала смута, послали за помощью к сородичам. Рюрик поднял все свое племя и ушел из-под Старграда, но до самой смерти помнил о том, что каждый славянин должен чтить священный дуб на Руяне, заботиться о благосостоянии святилища.
Когда Святослава ввели в деревянный храм, у него голова кругом пошла от обилия знамен, статуй, богато отделанного оружия. Здесь хранились священные знаки славянских племен, живших по берегам Варяжского моря, здесь же поклонялись богу войны и удачи викинги с Готланда, датчане и норвежцы – каянские немцы, по имени которых иной раз именовали и само море: «на море, на Каяне, на острове Руяне…»
Подойдя к верховному жрецу, седовласому старцу в белом одеянии, расшитом красными знаками солнца и фигурами небесных оленей, Святослав склонил голову, дабы принять благословение. От дыма очистительных костров, через которые он прошел прежде чем вступить в храм, от звона гуслей и гудения волынок все плыло перед глазами. Голос волхва проникал в его сознание словно бы сквозь толщу воды.
– …и станешь великим воителем… собирателем земли… и наложишь узду на утеснителей… и обратишь в прах великие царства… и возжешь на алтарях чужих богов огонь во славу Святовида, Перуна, Сварога, Даждьбога…
С матерью по возвращении в Киев так и не наладилось. Еще большим отчуждением веяло от него в их свидании после полугодичной разлуки. Чем сильнее старалась она удержать Святослава под своим влиянием, тем решительнее рвался он к дружине, к мужским забавам. Даже совместные поездки, устроенные Ольгой в богатые охотничьи угодья, не способствовали укреплению взаимной привязанности.
Чужая вера наложила отпечаток на многое в княжеском дворце. Там, где прежде шумели пиры, где гудели гусли и плясали ряженые, теперь появились постные монашенки с иссохшими от поста лицами, с княжеской поварни подолгу несло пареной репой и капустой, а крепкий и бодрящий запах испеченной на углях дичины шел только с дружинного двора.
– Умора! – говорили там. – Эти попы и ихние выученики думают заслужить благосклонность своего бога тем, что по месяцу и по два мяса не вкушают. Ну скажи на милость, какая разница ихнему богу, что у тебя в кишке?..
Но дело было не только в постах. Все большую силу при Ольге стали забирать люди с тех улиц, где высились купола, увенчанные крестами, среди них немало иноземцев. И, соответственно, все реже спрашивала княгиня совета у волхвов.
– Не в самодержицы ли себя возвести мечтает? Не мнит ли греческим властительницам себя уподобить? – озабоченно толковали на вече.
Все знали, что в христианских странах народные собрания перестали главенствовать в делах государства. Древние вольности упразднялись по мере утверждения новой веры, которая и на небе и на земле знала одного владыку. Волхвы, которые издревле были хранителями вечевой памяти, первыми лишались влияния при смене богов.
– Ежели один над всеми вознесется, – стращали жрецы, – не слыхать вам больше вечевого звона, не совестно жить станем, а по хотению того, кто возвысится.
И Святослава беспрестанно увещевали:
– Помни, князь, с чего твой родич Олег в Киеве начал, когда вместе с отцом твоим Игорем, в малолетстве пребывавшем, сюда из Новгорода приплыл. Он Аскольда и Дира лютой казни предал, ибо возжаждали они власти, а потому к христианскому Богу переметнулись.
Историю о вокняжении Игоря в Киеве хорошо знали все. Когда-то, еще при жизни Рюрика, новгородское вече постановило построить на среднем Днепре, близ границы с Диким Полем сильную крепость. Двое знатных дружинников были направлены с отрядами на поиски подходящего места. Облюбовав малый городок на правобережной горе, названный по имени своего основателя Кия, варяги вступили в переговоры с его жителями – полянами. Пообещав защиту от имени новгородского веча, на службе которого они состояли, Аскольд и Дир заручились помощью окрестных славян в строительстве укреплений.
Из Киева Аскольд и Дир ходили походами на греческие города Херсона, добирались по морю до коренных земель самой империи, разоряли побережья Фракии и Вифинии. Часть захваченного добра раздали дружине и употребляли на укрепление Киева, а остальное отправляли в Новгород; распределением добычи ведали жрецы, управлявшие вечевой казной.