Кмети понимающе заулыбались, расступились, пропуская вперёд Святослава. Княжич почувствовал предательскую дрожь в ногах, повёл плечами, подражая бывалым воинам и тем показывая, что не боится, рыкнул, зля себя и устремил навстречу буртасу. Мужик, признав по злачёному шелому, что перед ним не простой воин, боярчонок быть может, заорал, обеими руками вскинул над собою рогатину, намериваясь одним мощным ударом покончить со знатным сынком. Святослав не успел подумать, как способнее и годнее взять мужика, тело, закалённое многими упражнениями, само ушло от острого жала рогатины. Буртас подался вперёд и напоролся на страшный косой удар мечом снизу вверх, от которого даже бронь не защитила бы. Кмети подошли уже, одобрительно охлопывали по плечам, а княжич стоял, не отрывая взгляда от поверженного врага, будто завороженный. Потом заставил себя вытереть меч о траву, обернулся к воинам и глухо сказал:
— Невелика честь, вот ежели б так самого буртасского князя взять!
На что мудрый Асмунд ответил:
— Первую жизнь всегда забрать труднее, особенно в поединке...
Русские и муромские рати, полностью разорив окраинные волости, не рискнули углубляться в глубь буртасских земель — ополонившиеся и утяжелённые добычей, повернули обратно.
Глава 8
С неба несло мелкой изморосью, обтаявший, потемневший, свернувшийся в маленькие умирающие кучки по берегам Днепра снег напоминал, несмотря на погоду, что бурная пестроцветная весна ещё впереди. Ольга, в свои три с небольшим десятка лет не потерявшая девичей стройности и оттого казавшаяся выше ростом, стояла над рекой на круче, куталась в пуховый плат, спадавший с высокой кики. Годы не брали и писаное лицо княгини, лишь строже и зрелее смотрели широко расставленные серо-зелёные глаза, да резче обозначилась властная складка в углах тонких губ. Располневший от стаявших вод Днепр нёс на огромной серой спине крошечные русские лодьи, уходящие далеко, к самому Киммерийскому Боспору. На передовой лодье невидный издалека, плыл её сын со своим кормильцем Асмундом.
Далёкими и невзаправдашними казались Ольге годы, проведённые с мужем Игорем. Стёрлись из памяти все причуды молодого князя, называемого уже в народе «старым», дабы отличить его от Игоря, князя Белобережья; остались только тёплые воспоминания, которые она передала Святославу. И ту, молодую, себя Ольга уже вспоминала как чужую, полную несбыточных мечтаний и, тем резче ощущала себя сегодняшнюю. Княгиня так и не познала толком полную радость молодости, рано созрев своим нежданным вдовством и полностью отдав себя тому единственному, что ей осталось — власти. Твёрдая неженская рука Ольги ощущалась во всём, начиная от собственного двора и заканчивая мытными делами на окраинах своей земли. Властность была в её осанке, в привычке вести разговор, в движениях рук. И суровые дружинники замирали, когда она шла мимо них, привычно для себя отмечая выправку и бережность оружия.
И вот теперь единственный сын уходит в буйный Тмутаракань, как когда-то уходил его отец. Не дай Бог ему такой судьбы. Святослав рос воином и ушедшие предки могли гордиться им. Сердце Ольги самой наполнялось гордостью и одновременно трепетом от того, что мог сын вот так погибнуть на рати. Всё же она вложила в него то, что так не хватало его отцу, по меньшей мере так казалось: Святослав был дальновиднее Игоря и решал умом, а не сердцем И всё же непросты были отношения у матери с сыном: война была ему ближе к душе, чем власть правителя. Может, влекла бурная кровь русских предков. А может, Ольга сама ревновала Святослав к тому, к чему единому прикипела и не хотела ни с кем делиться. Княжич вольным соколиком рвался из-под материнского крыла туда, где его не накрывает тяжёлая Ольгина длань, подчиняющая своей воле всё, до чего может дотянуться. «Женить надо парня!» - подумалось не впервой. Нужно продолжение рода, но и невесту нужно такую, за предков которой не стыдно.
Не только волею властителя укрепляется власть на Земле, но и мирными отношениями с соседями. Едва ли прошёл месяц, как Ольга вернулась из Болгарии, где восстанавливала старые связи своих родителей. Могучая страна, которую царь Симеон оставил своему бездарному бесхребетному сыну, медленно увядала под неуклонно наползающей пятой Византии. Всё, чего Роман Лакапин не смог добиться войной, совершенно без боя отдавалось ромеям царём Петром. И вроде так же мужики засевали поля, ходили по рекам корабли с товаром, но во взглядах и разговорах болгар читалось глухое недовольство правлением царя.
Ольга ехала не как простая гостья, а как правитель страны с большой свитой, и сразу в столицу. Преслав, стольный город встретил гостей колокольным звоном и толпами гомонящего народу. Рослые широкогрудые кони, сверкая серебром, въезжали в ворота. Гости переливались алыми, желтыми, зелеными и синими цветами опашней и мятелей, вздетыми по случаю торжественного въезда. Возок княгини, украшенный снаружи серебром, слегка подпрыгивал по каменной мостовой.
Царица Ирина тепло приняла Ольгу - как-никак свою родственницу, а значит, и родственницу Константина Порфирогенита - однако царь Петр так и не появился, сославшись на болезнь. Когда-то настроенный самой же Ириной против всего, где не правит ромейский порядок, он решительно не понимал, зачем ему нужно выходить на прием русской княгини. Вечером изводил жену, давно уже понявшую, что перегнула палку в воспитании своего мужа:
— Зачем она здесь? Я хочу, чтобы она немедленно покинула Преслав! О чём вы с ней говорили? Император Константин узнает, что мы принимали у себя с почётом царицу варваров, и будет очень недоволен! После смерти твоего отца Романа ромеи холодны к нам, а Ольга еще больше нас поссорит!
Ирина, сдерживая раздражение и брезгливость к своему бедовому и капризному супругу, клала его голову на колени и нашептывала ласковые успокаивающие слова.
И все же Петр встретился на следующий день с гостями. В свои сорок с небольшим лет, измученный болезнями и ночными кошмарами он выглядел сущим стариком. За весь прием царь так и не проронил ни слова, предоставив говорить своей царице и безраздельной здесь хозяйке, Ирине. Иногда встревал в разговор чернобородый боярин с внимательными и умными темно-синими глазами по имени Георгий Сурсувул; чувствовалось, что он был не последним человеком здесь при дворе Ирины. Ольга держалась почтительно, стараясь не касаться острых тем. Была у княгини мечта, выросшая и выношенная скорее всего из далёкой уже юности, от тяги к родной болгарской земле: сдружить два государства с похожим языком, народом, может быть, с одной верой. А там, глядишь, будут ставиться по Днепру каменные города с большими красивыми храмами, потекут на Русь учёные мужи, везя с собой книги. Народ пахарей и воинов, подобно древним эллинам, понесёт свою культуру за дальние моря, оставляя за собой славный и легендарный след. Мечта разбилась в прах. Устами Ирины говорила жадная ромейская знать, охочая до новых земель с новыми данниками.
В родной Плиске Ольга побывала после почти месячного томительного пребывания во дворце, и то в сопровождении царицы. И все же княгине удалось увидеть то, что так тщательно старалась скрыть Ирина: везде, во градах и селах, чувствовалась железная рука Византии. У болгар перенималось все, что можно перенять — торговлю, дани, набольшие должности и даже церковь. Народ устал от царя, стремительно двигавшего не без помощи жены к упадку свою страну. И ересь, называемая богумильство, никогда бы не возникшая в другое время и встретившая ярое неприятие церкви, попала на благодатную почву.
Посетить Плиску так, как хотела Ольга, не удалось: тихо, медленно побродить по родным с детства местам, вдыхая благоухающий весной воздух (в Болгарии уже заканчивалась зима), поболтать со знакомыми с детства людьми. Все было излиха торжественно, везде наблюдали сотни глаз. Даже на могилах отца, матери и воспитавшей Ольгу игуменьи, пришлось терпеть присутствие Ирины и ее гудящей как улей свиты.
Глядя на упадок Болгарии, безвольно увядавшей под правлением царской четы, у русской княгини вызрела мысль отправиться в Царьград, к самому базилевсу Константину.
Глава 9
Водяная пена густо вскипала под тяжелыми носами лодей. Корабли княжеские и купеческие, не стесняя друг друг друга, разошлись по широкому Днепру. Пройдя град Витичев, заночевали на берегу, наутро двинулись дальше, ставя паруса и яро налегая на вёсла. И так день за днём. Всё реже на берегах красных боров и сёл среди них, попадаются рыбацкие лодки. По утрам ещё чувствуется отмирающее дыхание зимы, потом выйдет ласковое весеннее солнышко и согреет землю. Паводок, нашедший за растаявшим снегом, почти сошёл, на берегах мёртво лежат вывороченные весенним буйством воды коряги. Освободившаяся от воды земля ещё не обросла травой, в некоторых местах и нельзя было узнать лик берегов, в прошлом ещё осенью выглядевших по-другому. Острые глаза кормщиков на изгибах реки видят намытую уже в этом году косу.
Ночевали выставляя сторожу, здесь уже можно нарваться на разбойные печенежские разъезды. Дикая степь вроде бы мирная, но нечасто некоторые рода выходят из под воли своего правителя. Ближе к порогам уже меньше баловства и балагурства, здесь-то как раз степнякам нападать и способней: лодьи идут медленно, добрая половина дружины занята перевалом кораблей.
Первый порог называется «Не спи», он и вправду будит успокоенных безмятежной гладью воды путников. В месте порога Днепр сужался, его дно покрыто острыми скалами, островками, торчащими из воды. Лодьи разгружали, кмети оружно и в бронях охраняли везших по берегу груз, остальные, пихались шестами, щупали дно. Таким же побытом прошли Островной и Лоханный пороги, располагавшиеся рядом, что иногда их считали за один, потом Звонец, пятью верстами ниже. Впереди самый трудный — Ненасытец. Пройдя три версты по успокоившейся воде, ватажники сошли на берег поснидать и отдохнуть. Асмунд услал сторожей, чтобы предупредили о печенегах. Один отряд вскоре вернулся. Широкоплечий кметь, протянув в сторону Ненасытца заскорузлую от ратных мозолей ладонь, сказал: