.
Учитывая последнюю просьбу Сергия, Епифаний счел нужным еще раз напомнить, чем был блаженный в начале его иноческой жизни — Боле двадесятий лет видимою врьстою, боле же ста летъ разумным остроумием: аще бо и млад сый възрастом телесным, но старъ сый смысломъ духовным и съвръшенъ божественою благодатию. «Разумное остроумие» как острое и глубокое проницание умом в самую суть и зрелость «смысла духовного» — важный штрих, который, в сочетании с уже упоминавшейся двойной физической силой, позволяет полнее представить себе образ Сергия в физическом и духовном плане. Оба эти плана были важны в уединенной жизни блаженного в пустыни. Подходя к этой теме и, вероятно, предвидя вопрос об источниках сведений об этом периоде жизни Сергия, Епифаний снова как бы отвлекает читателя от естественного вопроса об этом постановкой своего собственного риторического вопроса — И кто может сказати труды его, ти кто доволенъ изглаголати подвиги его, како претръпе, единъ живый в пустыни? И сразу же за этим как ответ (отрицательный) на вопрос — Несть како мощно нам сказати, с продолжением (уже положительным): с коликым трудом духовным и съ многим попечениемь начинаше начало еже жити наедине, елика доволна времена и лета в лесе оном пустыннемъ мужески пребываше, Твердейшаа убо и святейшая она душа несуменно претръпе без приближений всякого лица человечя, исправляя храняще уставъ правила иночьскаго непорочно, непотъкновенно убо и незазорно.
Это «непорочное хранение устава правила иноческого» свидетельствует о самом знании этого устава, и, следовательно, о подготовке к предстоящему, об изучении особенностей аскетической дисциплины и о способах борьбы с подстерегающими инока опасностями и собственными слабостями. В частности, Сергий не прошел мимо наставления пустынникам Св. Василия Великого. Чтение слова Божия и житий святых, размышление о своих желаниях и мыслях за день, мысли о смерти и преходящести мира сего, пост, молитва, выработка чувства постоянного присутствия Бога, чей взгляд всегда на тебе, — основные составляющие той тренировки духа, через которую должен пройти отшельник. Для Сергия начиналось труднейшее и самое ответственное в его жизни время — жесткого, иногда жесточайшего испытания, которое далеко не всем под силу выдержать и которому как раз и предшествует эта тренировка духа. Хорошо и точно сказал об этом автор жизнеописания Сергия:
Тысячелетний опыт монашества установил, что тяжелее всего, внутренно, первые месяцы пустынника. Не легко усваивается аскетизм. Существует целая наука духовного самовоспитания, стратегия борьбы за организованность человеческой души, за выведение ее из пестроты и суетности в строгий канон. Аскетический подвиг — выглаживание, выпрямление души к единой вертикали. В таком облике она легчайше и любовнейше соединяется с Первоначалом, ток божественного беспрепятственней бежит по ней. Говорят о теплопроводности физических тел. Почему не назвать духопроводностью то качество души, которое дает ощущать Бога, связывает с Ним. Кроме избранничества, благодати, здесь культура, дисциплина. Видимо, даже натуры, как у Сергия, ранее подготовленные, не так скоро входят в русло и испытывают потрясения глубокие. Их называют искушениями.
Если человек так остро напрягается вверх, так подчиняет пестроту свою линии Бога, он подвержен и отливам, и упадку, утомлению. Бог есть сила, дьявол — слабость. Бог — выпуклое, дьявол — вогнутое. У аскетов, не нашедших еще меры, за высокими подъемами идут падения, тоска, отчаяние. Ослабшее воображение впадает в вогнутость. Простое, жизненно–приятное кажется обольстительным. Духовный идеал — недостижимым. Борьба безнадежной. Мир, богатство, слава, женщина… и для усталого миражи возникают
Прежде чем перейти к изложению конкретных подробностей иноческой жизни Сергия, особенно в ее начале, ее трудностей, опасностей, страхов, о которых свидетельствовать мог бы только сам Сергий да призирающий за ним Бог и никто иной, Епифаний считает уместным здесь некое обобщение опыта первых месяцев Сергиева иночества и отчасти наметку самой ситуации — столкновение святого мужа высочайших добродетелей и тех сил зла, которых эти добродетели приводят в неистовство. Действительно, ярчайшая духовная отмеченность личности Сергия, его явление как вызов его времени, но и как высочайший пример, который не может не привлечь внимания людей, погрязших в унынии, отчаянии, грехах, утративших надежду, потерявших ориентацию в духовном пространстве, не мог не возмутить некоего равновесия, проистекавшего не от гармонизации жизни, а от ее застойности, своим прорывом в новое пространство духа. Это нарушение по законам «физики духа» не могло не вызвать яростного сопротивления сил зла, и высочайшая добродетель не могла не столкнуться с нижайшим злом. По сути дела, именно об этой ситуации в самом общем плане, прежде чем перейти к частностям, и пишет Епифаний:
Кый убо умъ или который языкъ желаниа, и началныя пръвыя теплоты, и любви того яже къ Богу, о тайных добродетелехъ его исправлениа, како доумеет, или может поведати, или писанию явлено предати еже того уединение, и дръзновение, и стенание, и всегдашнее моление; еже присно къ Богу приношаше, сльзы тъплыя, плаканиа душевъная, въздыханиа сердечная, бдениа повсенощная, пениа трезвенная, молитвы непрестанныя, стояниа неседалная, чтениа прилежная, коленопоклонениа частаа, алканиа, жаданиа, на земли леганиа, нищета духовнаа, всего скудота, всего недостаткы: что помяни — того несть. К сим же и всем и бесовъскыя рати, видимыя и невидимыя брани, борьбы, сплетениа, демоньскаа страхованиа, диавольскаа мечтаниа, пустынная страшилища, неначаемых бед ожидание, звериная натечениа и тех сверепаа устремлениа[297]. И еще надо всеми сими и по сих еже нестрашливу быти ему душею и небоязниву сердцемь, ниже ужасатися умом к таковым вражиам кознемь и лютым прилогом же, и начинанием: мнози бо тогда зверие часто нахожаху на нь, не тъкмо въ нощи, но и въ дни; бяху же зверие — стада влъковъ, выюще и ревуще, иногда же и медведи. Преподобный же Сергий, аще и въмале устрашашеся, яко человекь, но обаче молитву прилежно къ Богу простираше, и тою паче въоружашеся, и тако милостию Божиею пребысть от них невреженъ: зверие убо отхожаху от него, а пакости ему ни единыа не сотворше. Егда бо начинаше испръва състроится место то, тогда преподобный Сергий многа озлоблениа и скръби претръпе от бесовъ же, и от зверий, и гад. Но ничто же от них не прикоснуся ни вреди его: благодать бо Божиа съблюдаше его. И никто же да не дивится о сем, сведый поистине, яко Богу живущу въ человеце, и Духу Святому почивающу, и вся ему покоряются, яко же древле Адаму прьвозданному преже преступлениа заповеди Господня; единаче же егда ему живущу единому в пустыни.
Жил Сергий действительно в полном одиночестве около двух лет, из чего, однако, не следует, что оно было абсолютным: кто–то приносил ему хлеб, кто–то мог прийти из любопытства (молва о маковецком отшельнике начала распространяться), кто–то мог совершенно случайно оказаться вблизи Сергиева жилья.
Далее Епифаний приводит ряд таких искушений, виде́ний темных сил, которые могли стоить Сергию жизни и которых не избежали и некоторые другие русские святые. Каждый эпизод имеет в своей основе некий конкретный случай, однако все оформлены как своего рода былички, в сумме своей образующие достаточно убедительный экскурс в типологию искушений, насылаемых на новопостриженных иноков, в данном случае — на Сергия. Каждая из таких «быличек» содержит сведения о типе и субъекте искушения, об основании этих злонамеренных действий и их цели, наконец, о том, как Сергий преодолевает очередное искушение. Вызов всегда следует со стороны «злой» силы: она инициативна, активна, энергична, изобретательна и предусмотрительна и хорошо знает, когда человек особенно беззащитен и его можно застать врасплох; поэтому она предпочитает действовать ночью. Дьявол нередко оказывается неплохим психологом–человекознавцем; иногда он не чужд и эффектам, блефу, с помощью которых он рассчитывает как можно скорее сломить волю человека. Он — сценарист и режиссер, не лишенный изобретательности, и нередко добивается успеха, хотя чего–то главного он не знает и понять не может.
Вот первая попытка искушения Сергия из числа описанных в «Житии». Еще не кончилась ночь. Сергий входит в церковь, начинает петь заутреню. Внезапно стены церкви расступаются — и се диаволъ очивесть вниде съ множеством вой бесовьскых, появившийся не через дверь, но как тать и разбойник. Дьявольская свита была в одеждах и литовских островерхих шапках. Она устремилась на блаженного, желая разорить церковь и сравнять это место с землею. Но похоже, что это была психологическая атака устрашения. Пока они готовы были на то, что Сергий примет их доводы и их условия, которые и были изложены ими: «Избежи, изиди отсюду и к тому не живи зде на местe сем; не мы бо наидохом на тя, но паче ты нашелъ еси на нас. Аще ли не избежиши отсюду, то растръгнем тя, и умреши в руках нашихъ, и к тому не живъ будеши». В определенном смысле бесы и их предводитель были правы: действительно, придя на маковецкий пригорок, Сергий вторгся в пространство, доселе принадлежавшее темной силе (по крайней мере, они считали его своим), а теперь им христианизируемое. Сергий, не подчиняясь приказу и не вступая в диалог, въоружився молитвою еже къ Богу и нача глаголати: «Боже! Кто уподобится тебе? Не премлъчи, ни укроти, Боже! Яко се врази твои въшумеша […] Да въскреснет Богъ, и разыдутся врази его […]». Богословски важно раъяснение Епифания, относящееся к мыслимой тетраде помощников блаженного: И тако Сергий именем Святыя Троица, имеа помощницу и заступницу Святую Богородицу, и въ оружиа место имеа честный крестъ Христовъ, и порази диавола […]