— Наконец-то мы избавимся от мерзавца! — заявил я во всеуслышание. — Теперь ему не избежать какой-нибудь жуткой ритуальной смерти вроде погребения заживо. Может, его даже разорвут на части раскаленными щипцами!
Один из моих соседей несколько остудил мой восторженный пыл:
— Прежде всего его должны допросить. Будь добр, сядь и не мельтеши перед глазами. Посмотрим, что скажут жрецы и законники.
Я послушно сел. Радость моя несколько померкла. Цицерон навлек на себя множество неприятностей, добившись, чтобы сенат без суда и следствия приговорил к смерти Катилину и его сообщников. Памятуя об этом, сенаторы будут предельно осторожны.
Консул Калпурниан встал и вскинул руку, призывая собравшихся к молчанию, которое установилось спустя несколько мгновений.
— Отцы государства, прежде чем мы будем обсуждать преступное деяние, нам необходимо уяснить, о чем именно мы говорим. Почтенный принцепс Квинт Гортензий Гортал, говоря о произошедшем прискорбном событии, употребил слово «святотатство». Я прошу другого выдающегося знатока законов, Марка Тулия Цицерона, растолковать нам, что означает это слово.
Цицерон поднялся:
— В древние времена слово «святотатство» означало похищение даров, поднесенных богам, и других предметов, находящихся в священных местах. В последнее время слово это стало употребляться и в более широком смысле: ныне мы называем так любое оскорбление или же урон, причиненные богам и священным местам. Если отцы государства выразят такое желание, я буду счастлив подготовить краткий обзор судебных процессов, на которых выдвигалось обвинение в святотатстве.
— Гай Юлий Цезарь, — воззвал Калпурниан. — Будучи верховным понтификом, ты согласен с тем, что совершенное злодеяние заслуживает названия «святотатство»?
Глядя на представшего перед сенатом Цезаря, можно было подумать, что он хоронит собственно отца. Мрачный и напыщенный, как трагический актер, он закрыл голову полой тоги.
— Да, я полагаю, что свершившееся преступление нельзя назвать иначе, — провозгласил он. — То, что это отвратительное деяние свершилось в моем доме, навлекло на Цезаря несмываемый позор.
Я впервые слышал, как Цезарь говорит о себе в третьем лице. Вскоре всем нам прошлось слишком хорошо познакомиться с этой его глупейшей привычкой.
— Тогда, с согласия сената, я прошу претора Аула Габиния и его ликторов отправиться в дом Клодия и взять его под арест, — изрек Калпурниан.
— Прошу, погодите! — крикнул сенатор по имени Фуфий, всем известный пособник Клодия. — Публий Клодий занимает в Риме государственный пост, а это значит, что он не может быть арестован или обвинен в каком-либо преступлении!
— Прошу тебя, сядь и избавь нас от подобных бессмысленных заявлений, — с досадой процедил Цицерон. — Клодий всего лишь квестор, а этот пост не предполагает неприкосновенности. К тому же он еще не успел вступить в должность, и совершенное им злодеяние не имеет ни малейшего отношения к его государственным обязанностям.
— Не будем забывать, — раздался исполненный вкрадчивой язвительности голос Метелла Непоса, — что после раскрытия заговора Катилины были арестованы многие государственные деятели, включая претора. Разве обвинение в святотатстве менее серьезно, чем обвинение в государственной измене?
Эта тирада, разумеется, не имела никакого отношения к Клодию. Непос пустил отравленную стрелу в Цицерона, который отдавал приказы об аресте.
Должен отметить, что во время этих бурных словопрений большинство сенаторов пребывало в весьма легкомысленном настроении. Оказалось, что переполох, взбудораживший весь город, был поднят вокруг курьезной ситуации, достойной комедии Аристофана. Для полноты эффекта не хватало лишь, чтобы участники нацепили комические маски с хохочущими ртами.
— Благородные сенаторы, прежде чем мы перейдем к вопросам, связанным с арестом и судом, я хочу привлечь ваше внимание к одному важному обстоятельству, — произнес Гортал. — Если Публий Клодий предстанет перед судом, будет проведено публичное расследование. В ходе этого расследования нам, мужчинам, неизбежно придется говорить о ритуале, посвященном Доброй Богине.
В курии воцарилась тишина.
— Это невозможно! — прогрохотал Катон. — Священный обряд не должен стать предметом грязных сплетен, гуляющих среди черни.
— Выйди на улицу и послушай прохожих, Катон, — раздался в ответ чей-то голос. — Ставлю сотню сестерциев, все только и говорят, что об этом священном обряде!
— Разве возможно провести судебный процесс таким образом, чтобы женщины, ставшие свидетельницами святотатства, умолчали о том, что происходило во время ритуала, а мужчины об этом не услышали? — вопросил претор Назон.
Курия вновь загудела. Кто-то требовал устроить судебный процесс во что бы то ни стало, кто-то громогласно возражал. Я уже отчаялся дождаться хоть одного разумного решения. А еще мне пришло в голову, что пока мы тут разглагольствуем, Клодий, возможно, мчится на быстром скакуне в Мессину. Там он сядет на корабль и отправится в Сицилию, где сможет затаиться до того времени, пока не стихнет шум, поднятый его нелепой выходкой.
Около полудня произошло нечто знаменательное. Полагаю, каждый из тех, кто читает эти строки, слыхал ту или иную версию события, о котором сейчас пойдет речь. Однако в бесчисленных рассказах случай этот, как правило, предстает искаженным до неузнаваемости, ибо рассказчики либо не были его свидетелями и судят с чужих слов, либо с течением лет стали слишком осторожны и опасаются говорить правду. Вероятно, из всех, кому довелось дожить до наших дней, лишь я один являюсь очевидцем того памятного заседания сената. К тому же я полон желания воспроизвести произошедшее в точности, не изменяя истине и не повторяя известной римской легенды.
— Гай Юлий, — вопросил консул Мессала Нигер, — можешь ли ты, не переступая границ дозволенного, ответить на следующий вопрос? Как ты полагаешь, среди женщин, собравшихся минувшей ночью в твоем доме для совершения ритуала, есть те, кому известны цели, преследуемые Клодием?
Собравшиеся, затаив дыхание, ждали, что скажет Цезарь.
— Моя мать, благородная Аурелия, сообщила мне, что в большинстве своем женщины уверены — Клодий обманом проник в мой дом, дабы встретиться с моей супругой Помпеей, с которой он состоит в любовной связи.
Произнося эту тираду, Цезарь стоял так прямо и гордо, что казалось, будто на ногах у него актерские котурны.
— Я уже принял решение незамедлительно расторгнуть свой брак с Помпеей.
Услышав это, Целер поднялся со своего места:
— Не спеши, Гай Юлий. Скорее всего, никакой связи между твоей супругой и Клодием не существует, и им двигало всего лишь любопытство. В течение нескольких дней этот болван только и говорил, что о таинственном ритуале.
Тут Цезарь произнес слова, вошедшие в историю. Оглядевшись вокруг с видом горного орла, восседающего на вершине, он провозгласил:
— Возможно, она невиновна, но это ничего не меняет. Жена Цезаря должна быть выше подозрений.
В курии стало так тихо, что, пролети муха, все бы это услышали. Если бы перед сенаторами предстал сейчас Юпитер собственной персоной, и то не произвело бы на них более сильного впечатления.
Одним из проклятий всей моей жизни является смех, резкий, пронзительный и громкий. Признаюсь, мне не раз доводилось слышать, как мой смех сравнивают с воплями дикого осла. К великому моему сожалению, порой сдержать этот злополучный смех бывает невозможно. Я прилагал отчаянные усилия, едва не перегибаясь пополам, но упорный смех вырвался-таки на свободу. Поначалу я лишь приглушенно фыркал, раздувая крылья своего аристократического носа. Но звук неумолимо нарастал и несколько мгновений спустя уже напоминал ржание целого табуна лошадей, требующих овса.
И тут сенат словно прорвало. Угрюмые государственные мужи, давно забывшие, что такое смех, сотрясались от хохота так, что их толстые шеи побагровели. Слезы текли по морщинистым щекам старых понтификов. Сенаторы буквально катались по лавкам со смеху. Знай они, что на смех, как на проявление чувств, свойственное лишь плебеям, наложено вето, они вряд ли смогли остановиться. Клянусь, даже Катон позволил себе улыбнуться.
Сейчас Гай Юлий Цезарь признан чуть ли не богом, и многие полагают, что он с юности внушал людям благоговение. Однако это весьма далеко от истины. В те времена, о которых я рассказываю, Цезарю исполнилось сорок лет, и он был самым что ни на есть заурядным политиком и полководцем. Почетом он был окружен только в народных собраниях, так как вечно заискивал перед чернью. В сенате его считали пустым местом. Должность верховного понтифика он получил путем взяток и подкупов. Если в то время Цезарь и был чем-нибудь знаменит, то лишь своей неуемной расточительностью и распутством. Слава его основывалась на двух столпах. Во-первых, он не знал себе равных по количеству долгов. Во-вторых, Никомед, царь Вифании, искусил его в мужеложестве.
Неудивительно, что столь напыщенная фраза, произнесенная человеком с сомнительной репутацией, повергла сенат в смеховые конвульсии. Посреди безудержного разгула веселья Цезарь стоял неподвижно, словно собственное каменное изваяние. На лице его застыло непроницаемое выражение. Позднее я провел немало ночей без сна, думая о том, помнит ли он, что именно я в тот день засмеялся первым.
Сенат разошелся, так и не приняв решения. В короткое время слухи о злополучном изречении Цезаря облетели весь город. Несколько месяцев подряд крылатая его фраза звучала чуть ли не во всех представляемых в городе комедиях, а любители выводить каракули на стенах постоянно украшали ею городские дома. Всякий раз, когда дружеский разговор иссякал или гости на пиру начинали зевать со скуки, какой-нибудь шутник непременно становился в гордую позу, провозглашал «Но жена Цезаря должна быть выше подозрений», и все начинали завывать от смеха, точно гиены.
Я спустился по ступенькам курии, смахивая выступившие от смеха слезы полой тоги. Кто бы мог подумать, что сегодняшнее заседание сената окажется таким забавным. Гермес вприпрыжку подбежал ко мне, и конечно, я должен был рассказать ему о случившемся. Толпа вокруг обменивалась слухами так громко, что можно было оглохнуть. Вслед за Клодием Цезарь стал настоящим героем дня.