— Я опять не понимаю, — отложил перо Константин, — сначала вы говорите, что Папа мечтал об освобождении Иерусалима, а затем получается, что Фридрих поторопился, взяв на себя эту инициативу.
— Возложить миссию и наблюдать, как её захватывают, — суть не одно и то же. Иннокентий мечтал остаться в летописях, именно как провозгласивший победоносный крестовый поход. Иными словами — крестовый поход должен был стать наиважнейшим его заданием христианскому королю, а Фридрих сам поставил себе эту задачу, сам встал во главе крестоносцев и сам собрался освобождать от неверных Гроб Господень!
— Но мой король вполне мог действовать и с согласия Папы, они же всё время переписывались, — развёл руками оруженосец. — Откуда нам знать, как там было на самом деле. Ведь Фридрих — «дитя Апулии», а устами младенца, как говорится... Во всяком случае, я не слышал, будто бы позже Папа как-то наказал нашего короля за его поспешность.
— А разве можно наказывать человека, который отправляется на подвиг? — парировал Фогельвейде. — Ладно, конечно, мы можем оставить в черновике две версии, мою и господина Франца. Пусть хозяин этого замка сам решит, что побудило Фридриха: приказ Иннокентия или благородный порыв. От себя я могу добавить лишь одно: юный король много раз задумывался о своём призвании. Он дружил с фанатичными молодыми канониками, и те видели в нём юного миссию. Он ночи напролёт проводил с парнями из своего ближнего окружения, и они вместе обсуждали планы героического захвата Иерусалима... С юных лет Фридрих состоял в ордене цистерцианцев[65], так что... Полагаю, на коронации его охватил благодарный восторг, и он высказал то, о чём мечтал все эти годы.
— А может, Иннокентий ничего не сказал ему тогда, потому что уже находился одной ногой в могиле? — предположил оруженосец. — Если мне не изменяет память, он же помер буквально через несколько месяцев после помазания Фридриха.
— В июле 1216-го. — Трубадур проследил за тем, чтобы Константин правильно записал дату. — После Иннокентия Папой был избран Гонорий III[66]... Ты можешь ещё работать, мой мальчик?
Константин кивнул. Вальтер фон дер Фогельвейде продолжил:
— Через некоторое время после коронации, я впервые увидел королеву Констанцию, прибывшую в Германию, привезя с собой капризного и своевольного пятилетнего короля Генриха, которому предстояло сделаться правителем герцогства Швабия. Ожидая королеву, Фридрих временно отослал от себя фавориток? — он запнулся, глядя на тихо внимающего его речи оруженосца. — А ведь я забыл, старина, как звали тех цыпочек, что увивались тогда вокруг нашего короля. К примеру, ту — темноволосую, любившую принимать участие в королевской охоте?
— Черноволосую звали Манной, и она была племянницей архиепископа Мессинского. Только хватил ты, брат! Где Мессина, а где Германия? В Германии тоже была черноволосая, ездила за Фридрихом, было дело... При Фридрихе всегда было полно разномастных баб. Нечто всех упомнишь?!
— Ты прав, друг мой, — погрустнел трубадур. — Где уж с нашими умишками всех его зазноб упомнить? Что же до королевы Констанции, пока её муж добивался своей короны, она на правах регента довольно успешно управляла Сицилией. Теперь, получив наконец приказ приехать в Германию, Констанция отправилась в путешествие немедленно, невзирая на опасности, так как враги понимали, что Фридрих перед походом не упустит шанса упрочить положение сына в германском королевстве, ведь Иннокентий уже официально назначил выступление на 1 июля 1217 года.
Сразу же после коронации Фридрих принялся расточать милости поистине с королевской щедростью: лены, драгоценности, лошадей... Он помогал своим сподвижникам заключать выгодные для них браки.
Воспользовавшись случаем, я, признаюсь, черкнул отцу, сообщив ему о триумфе моего сюзерена и намекнув на то, что теперь в обществе юного короля уже можно заработать не только нож в спину или секирой по башке. Впрочем, как выяснилось позже, моё письмо опередило подробнейшее донесение давнего друга нашего дома, пробста[67] монастыря Святого Томаса в Страсбурге, если не ошибаюсь, вашего родственника, Константин и Анна, который, не желая быть голословным, приводил имена и цифры. Ого-го, какие цифры!
Позже отец показывал мне это письмо. Впрочем, я наивно предполагал, будто папаша сидит дома в окружении нашей семьи, ожидая, когда один из королей перетянет мантию на себя. Ага, не тот человек Вальтер фон дер Фогельвайде-старший! Отправив меня в распоряжение Фридриха, он тут же оседлал коня и в компании верного оруженосца и двух музыкантов, которых брал с собой в особо торжественных случаях, отправился в ставку короля Оттона.
О том, что «поповский император», без сомнения, добьётся желаемого, отец узнал на совете у своего короля и тут же начал подумывать, как бы свалить оттуда, не попав при этом под горячую руку сурового повелителя. Впрочем, он ничем не был обязан Оттону. За годы службы тот разве что всё отделывался обещаниями.
Ещё раньше, в 1213 году, Папа Иннокентий III распорядился установить повсюду церковные кружки в пользу запланированного крестового похода, на что мой отец не преминул ответить ему язвительной песенкой:
Почему трясёт тиарой и смеётся Римский Папа,
Все карманы до отказа набивая серебром?
«Я стравил одной короной шайку немцев сиволапых,
Легче будет итальянцам поживиться их добром!
Пей же, братия христова, жри от пуза, веселись!
Немцу ж пастырское слово: бей поклоны и постись!»[68]
Конечно, Оттон был отлучён, а Фридрих представлял интересы церкви, кому как не ему вести крестовый поход? Но в этой песне досталось не только Папе, оба короля тоже получили на орехи. Поэтому отец был вынужден срочно собирать манатки и спасаться бегством. Теперь его путь лежал в земли Фридриха, дабы предложить тому свои услуги.
Но легко сказать, да сложно сделать — приверженцы Папы поджидали теперь на всех дорогах трубадура, посмевшего хулить десницу Господа на земле. Один раз ему пришлось дать кругаля в целую милю, дабы добраться до монастыря Тегернзее, минуя владения знакомого аббата, поклявшегося отхватить отцу язык. Он пробирался к Фридриху, редко останавливаясь на постоялых дворах и стараясь не встречаться ни с кем из бывших знакомых. Повсюду ждала опасность. Тот, кто ещё вчера искал одобрительного взгляда трубадура, теперь поджидал его на большой дороге, надеясь перерезать горло.
Однажды он написал насмешливую песенку, которую пропел на постоялом дворе, недалеко от местечка, где пережидали зиму солдаты Фридриха:
Оттон — Голиаф, огромен и могуч!
А Фридрих — мал клоп да вонюч!
А Фридрих-то щедрее,
А Фридрих-то смелее,
А Фридрих-то моложе!
И похоже...
Что он ещё растёт!
Вот![69]
Незатейливую песню тут же подхватила солдатня, дабы в точности повторить её перед своим королём. Отец обязал доблестных воинов, чтобы те не забывали упоминать его имя, после чего ему осталось только устроиться на том же постоялом дворе и поджидать, когда к нему заявится сам золотоволосый король.
Отец всегда нравился ему как трубадур, а благодаря тому, что я уже служил у него, он смог составить себе представление о семье Фогельвейде. Когда же Его Величество услышал, что знаменитый трубадур находится так близко... В общем, встреча состоялась благодаря хитрости моего отца. В замок они вернулись уже вместе, и отец стал главным придворным трубадуром, получив небольшую, но зато ежегодную пенсию. Он счёл это очень хорошим началом!
— Одного не пойму, дружище. Отчего мы тратим время на запись корыстных интересов твоего папеньки, в то время, как должны вспоминать нашего короля? — недовольно прервал трубадура Вольфганг Франц.
— Чтобы показать щедрость Его Величества! — Вальтер пожал плечами. — А впрочем, ты прав. Просто подумалось, пусть останется в памяти потомков хоть что-то... Через восемь лет он получит свой лен, то есть на Фридриха можно было положиться. Насколько я знаю, он всегда выполнял свои обещания.
Я лично слышал, как господин Францизиус молил Его Величество сохранить присланный ему дар французского монарха — 20 000 марок. Умолял сберечь их для супруги и сына или потратить на какое-нибудь доброе дело... Но какое там?! Фридрих приказал разделить эти деньги между князьями. А когда роздали всё до последнего медяка, казна оказалась вдруг пуста, и ему всё равно пришлось учиться экономить и ужесточать финансовую политику.
Кроме того, Фридрих не мог подолгу оставаться на одном месте, так как его многочисленная свита и армия истощили бы любые запасы. Поэтому он много переезжал, чаще всего, правда, останавливаясь в Эльзасе, в Пфальце[70], Гагенау, где была отличная охота и огромная библиотека. Кроме того, здесь юного короля ждали его союзники и друзья.
Глава 17ВЕРОНИКА
Союзники и друзья... Да, Рудольфио быстро обрёл здесь самых настоящих друзей и был счастлив.
Раньше каждый год, в апреле, вместе с семьёй мальчик отправлялся в ближайший город Турин, где в день святого Марка торжественно молился за воинов, убиенных в Святой земле и клялся отомстить неверным. В девять лет он почти всегда попадал ножом в мишень и лучше всех дрался на палках.
— Когда я вырасту, я стану воином Господним, пойду в крестовый поход и освобожу Иерусалим от неверных! — говорил, бывало, он, слушая рассказы плетущего корзины или стругающего деревянные ложки дедушки Антонио.
— Так и будет, — уверял его старый воин, продолжая своё дело.
— А я не буду ждать! — влезал в разговор младший брат, Лучиано. В свои неполные семь лет он вымахал чуть ли не с самого Рудольфио и был весьма широк в плечах. В отцовскую породу пошёл — ещё немного, года четыре от силы, и наймётся в оруженосцы к какому-нибудь сеньору, превзойдя старшего братца.