— Это Константин сын Бурхарда Уршпергского — летописца, — представил Анне её брата Спрут.
— Не знаю такого! — девочка пожала плечами, глядя с вызовом на Спрута.
— Как же зовут ваших братьев, если они у вас есть? — хозяин замка пытливо вглядывался в, казалось, сильно потемневшие глаза своей гостьи, гадая, не притворяется ли она.
— Охотно. Мои братья — Иоанн, Андроник Комнин, Исаак, Михаил. Сёстры — Мария, Евдокия и Зоя[78], — отрапортовала Анна.
— А это кто? — граф Манупелло схватил за рукав, подошедшего Вольфганга Франца. — Его вы помните?
Глаза девочки сделались совсем тёмными, губы задрожали:
— Апостол Павел! Из лагеря Николауса!
— Апостол Павел?!.. Растолкуйте слугам, что она не бесноватая, а то пойдут молоть языками! — хозяин «Греха» метался по Гобеленовому залу, не находя себе места. — По городу бродит безумный кровник, сегодня Анна видела его, и они узнали друг друга. Ничего удивительного, что наша милая гостья со страху обратилась в принцессу Анну Комнину, у которой никаких кровников отродясь не имелось: царевна правящей династии всегда под охраной слуг и личной гвардии императора. Имена сестёр и братьев настоящей византийской принцессы? Так она из той же семьи, должно быть, ей не раз называли их. Тем не менее никакой дух царевны в неё никогда не вселялся, всё это сказки и ничего большего! Иначе она не вспомнила бы ни об апостоле Павле, ни о Николаусе, то есть о том, что узнала в видениях. Всё что у неё есть — так это видения. А одержимости нет. И когда я принесу в мешке голову этого чёртового кровника, то и страха больше не будет. Всем понятно?
До самой ночи Анна чувствовала себя византийской царевной, и все вокруг обращались к ней не иначе как «ваше высочество». По приказу хозяина замка, никто не пытался ни о чём расспрашивать Анну, надеясь вывести её на чистую воду или развлечься её описанием Византии.
Спрут отправил в город несколько своих самых преданных воинов во главе с Рудольфио, в надежде как можно скорее разделаться с Себастьяно Малабранкой. Сам он с удовольствием продолжил бы гадание, но, как назло, к нему прибыл посол от архиепископа Трои и пришлось пожертвовать личным интересом в угоду рутине.
Глава 23СВЯТАЯ ЕЛИЗАВЕТА
— ...Фридрих мечтал, чтобы все государственные посты занимали профессионалы, имеющие определённый опыт и знания. — Поняв, что пока ничего более интересного не произойдёт, Фогельвейде велел Константину достать писчие принадлежности и, не обращая внимания на уснувшего в углу оруженосца, принялся диктовать.
Его сиятельство велел летописцам продолжать работу, окружив девочку готовыми выполнить любой её каприз служанками.
— ...Поэтому король основал в 1224 году университет в Неаполе, откуда в дальнейшем планировал получать будущих судей, людей способных занять места правителей, учёных, кроме того, там готовили философов и теологов.
Желающие стать лекарями отправлялись на обучение в медицинскую школу города Салерно. Одновременно со строительством университета король затеял воздвигнуть огромный императорский дворец в городе Фоггия, на севере Италии.
Встал вопрос, о том, уместно ли, при наличии таких образовательных заведений и возможности воспитывать чиновников на месте, и впредь соблюдать конкордат, подписанный матерью Фридриха Констанцией Сицилийской, согласно которому назначать и увольнять епископов и архиепископов — неотъемлемая привилегия Папы.
Кроме того, уважая и почитая юридическую школу Болоньи, Фридрих всё же опасался царившего там духа свободы и не желал принимать на службу её выпускников. Оно и понятно, он ведь планировал отправиться в крестовый поход, оставив образцовое государство, а следовательно, не мог позволить себе роскошь предоставить руководящие должности потенциальным бунтарям.
В 1225 году римляне, в который уже раз, поднялись против Папы Гонория, выгнав его из Рима, после чего, тот явился в Монте-Кассино, вновь потребовав, чтобы император отправился в уже обещанный поход. Последний был необходим для поддержания престижа Понтифика.
Выслушав обоснованные возражения, Папа дал последнюю отсрочку до августа 1227 года под угрозой отлучения от Церкви. Император согласился, но тут же обнаружилось, что в казне нет денег, необходимых для похода. Откуда взять? Гонорий покровительствовал таким городам как: Кремона, Модена, Павия, Парма, Пиза и Лукка — лютым недругам и противникам всех начинаний Фридриха. Теперь, под угрозой отлучения от Церкви, императору пришло на ум обратиться к ним за средствами для похода. Разумеется, тотчас воспоследовал отказ, так что, Фридрих был вынужден поехать на переговоры в Кремону лично, взяв с собой небольшое войско, через Анкону и герцогство Сполето, где у императора осталась возлюбленная и рос бастард.
Ломбардцы тут же послали ябеду Папе: пошто, мол, злой император осаждает их города? А Фридрих, со своей стороны, только пожимал плечами: определитесь тогда сначала сами. Нужен поход — подумайте, где изыскать средства. Не хотите расточать церковную казну — возьмите у верхнеитальянских городов, с остальных уже три шкуры содрано. Нельзя трогать папских любимчиков? А откуда тогда взяться армии и флоту? На что закупать фураж? Ведь не детский крестовый поход 12-го года, когда голодные малолетки попрошайничали или воровали по дворам!
Папа отправил письмо Фридриху, где обещал самолично решить вопрос с финансированием, и другое письмо — ломбардским князьям, требуя, чтобы те подняли войска, которые перекрыли бы дорогу через Бреннер, не выпуская малолетнего короля Генриха из Германии.
Генрих же спешил на встречу с отцом в Италию. По правилам, наследник должен получить последние наставления перед его крестовым походом. Не повидавшись с сыном, Фридрих не мог уехать, а значит, не выполнил бы задание и схлопотал отлучение. Но императору пришлось развернуть свои войска. Впрочем, он обещал ещё вернуться и посчитаться с непокорными городами.
Тем временем 18 марта 1227 года умер сам Папа Гонорий III и на его место заступил шестидесятилетний родственник Иннокентия, Уголино ди Конти, граф Сеньи, из рук которого Фридрих принимал крест на своей коронации в Ватикане. Новый Папа стал Григорием IX... — Трубадур картинно поклонился оруженосцу. — Я так полагаю, нас вот-вот пригласят в трапезную или принесут еду прямо сюда, — втягивая воздух с неуловимыми запахами, предположил Фогельвейде. — Ничего нет лучше, чем плотно поужинав, лечь спать и ни о чём больше не думать!
— Да уж, единственное, что хорошо здесь, так это сама возможность набивать брюхо, — вздохнул оруженосец. — Хотя мне кажется, что если не записать прямо сейчас о начале этого самого крестового похода, о котором мы столько времени говорим, то Спрут может решить, что мы водим его за нос.
— Что же, возможно, вы правы. Хотя я ещё собирался навестить нашу маленькую сивиллу, нашу... — Фогельвейде запнулся, бросив тревожный взор на замершего над записями Константина, — нашу царевну. — Он задумался на секунду. — Что же, ты передохнул, мой мальчик? Тогда продолжим рассказ, пока слуги не перебьют его, внося подносы с жареными перепелами и варёной рыбой... А впрочем, к чему разжигать аппетит, когда речь у нас сейчас пойдёт об очень неаппетитных вещах.
В жарком августе 27-го года войско крестоносцев собралось в порту Бриндизи, готовое подняться на корабли, но тут... Да уж, надо ли говорить о таком перед обедом, ведь я уже чувствую завлекательные запахи с замковой кухни? — он метнул выразительный взгляд в сторону Вольфганга Франца и, не получив ответа, продолжил: — Лагерь Христова воинства посетила совсем неожиданная гостья — чума!
Все знали, что больных следует отгородить от здоровых. Но не всякий здоровый знал, что уже несёт в себе семена заразы... Любой нормальный человек тут же повернул бы домой, но Фридрих оставался верен обету. Даже почувствовав недомогание, он пересилил себя, приняв лошадиную дозу лекарства, и 8 сентября всё же поднялся на борт флагмана.
На корабле ему сделалось совсем плохо, и к концу первого дня лекарю оставалось только признать, что императора поцеловал чумной ангел. Что делать? Трюм корабля — закрытое пространство, к ночи в нём будут больны все... Фридрих приказал сделать остановку в порту Отранто, на носилках его доставили в местечко Пазуоли, славившееся, своими водами.
Разумеется, тут же к Папе полетели гонцы, которые должны были объяснить причину задержки. Но... как мы уже писали, при императоре Фридрихе оставалось пятеро сановников, присланных ему ещё Гонорием, и не оказалось ни одного от Григория. Разговор не получился. Папа назвал императора мошенником и клятвопреступником, болезнь его счёл мнимой, после чего вместо того, чтобы призвать прихожан молиться о здравии несчастного императора, отлучил-таки беднягу от Церкви.
Это произошло 29 сентября в соборе Анагни, и могло бы повергнуть в панический ужас другого более слабого человека. Но, слава Всевышнему, Фридрих отнёсся к отлучению философски. На его памяти многие были сначала отлучены от Церкви, а затем снова возвращены в её благословенное лоно. Портило настроение лишь то, что его посмели назвать лжецом!
Но делать нечего. Как бы он ни мечтал, невозможно бросить всё и, развернувшись, добраться до Рима, дабы предстать перед обвинившим его во лжи Папой, будучи весь покрыт ужасными язвами. Следовало смириться и лечиться, пока проклятая болезнь не покинет тело.
Рядом с ним уходили в мир иной ещё крепкие молодые люди, и Фридрих не спешил геройствовать. Только что, чуть ли не на его руках умер Людвиг Тюрингский[79]. После смерти Людвига осталась жена Елизавета[80] и трое детей. Править должен был, разумеется, старший Герман, регентом при котором заранее назначили брата покойного — Генриха.
Елизавета приходилась родственницей Фридриху. Вскоре после смерти достойного крестоносца, его брат-регент удалил вдову от двора, запретив ей видеться с детьми. Но вопреки прогнозам, женщина не вернулась в Венгрию, откуда была родом, и не ушла в монастырь. Елизавета принесла обет безбрачия и, вступив в Третий францисканский орден, обосновала в Марбурге больницу для бедных. Она не просто дала денег, а работала там наравне с другими: ухаживала за больными, собирала подаяние на нужды госпиталя.