— Все комнаты в этом зачарованном месте выложены мозаикой, это такие цветные камни, вроде тех, в какие любят играть дети, составляя картинки. Ну да. Пол в нашем зале тоже выложен мозаикой, но только на стенах она ярче и тоньше, там уже не картинки, а целые картины. Стены покрыты мрамором, а потолки в виде куполов.
В этих комнатах жил Фридрих, вокруг которого всегда находилось множество прекраснейших женщин. Восточные красавицы в драгоценностях, заменяющих им одежду или в тонких, больше похожих на туман, нежели на человеческую одежду платьях и накидках; светловолосые северянки с голубыми, синими, зелёными глазами; темнокожие женщины, привезённые бог знает из какой пустыни, — вот сокровищница короля Фридриха.
Играет музыка, читают стихи и поют трубадуры. Фридрих и сам поэт, но женщинам он не писал. Почти не писал. Впрочем, в тот день, когда он венчался с Иолантой Иерусалимской, в свите невесты император неожиданно для себя обнаружил молодую женщину, красота которой затмила на какое-то время для него красоту всех других женщин на земле.
Прекрасная сирийка оказалась кузиной Иоланты, но императора не интересовали такие мелочи. Не знаю, спрашивал ли он, как зовут околдовавшую его красавицу? Кто её благородные родители? Замужем ли она? Факт, что в первую брачную ночь Фридрих покинул обессиленную супругу, пожелав ей как следует отдохнуть для продолжения свадебного пира, после чего отправился в комнату, где находилась новая дама его сердца, дабы не расставаться с нею уже до рассвета.
Их связь продолжалась недолго. Родители увезли сирийскую жемчужину, мадонну Марию Матильду Антиохийскую[93] в её дворец, куда император продолжал слать свои полные любовной тоски песни:
Увы,
Закован в сладкий плен любви,
Не знал я, как мучительна разлука!
Весь мир без Вас одна сплошная мука!
А Вы?!
А я?!
Когда умчали паруса,
Ту, что дороже мне души и тела,
Я жил лишь Словом, что во мне горело:
Твоя!
Через год после памятной встречи Мария Матильда Антиохийская сообщила Фридриху о рождении бастарда, которого она назвала в честь возлюбленного императора Фридрихом[95].
— А как же Иоланта? Неужели император так и не полюбил её? А она? Она любила Фридриха?
— Полагаю, они просто не успели как следует узнать друг друга. Сколько было Иоланте во время их свадьбы? Когда отец предложил её императору, юной наследнице Иерусалимского престола едва исполнилось четырнадцать, и она только-только расцвела. Что могла она знать, живя в отцовском замке? Куклы, молитвы, вышивки... Умела ли читать и писать? Во всяком случае, Фридриху вряд ли было интересно такое общение.
Впрочем, нельзя сказать, что он подобно другим сеньорам, бросил несчастную супругу в замке, весело проводя время с другими. Маленькая императрица была окружена почестями и искусством. Фридрих не скрывал от неё свой гарем, она вошла в него и жила там, общаясь с женщинами императора, как со старшими подругами. Проживи она сколько-нибудь дольше, императрица научилась бы петь и слагать стихи, полюбила бы сарацинские танцы и могла бы поддерживать разговор на самые необычные темы.
Вместе со своими красавицами император то и дело переезжал из одного города в другой. Они жили в только что отстроенном дворце императора в Люцере, присутствовали на торжественном открытии и освещении триумфальной арки на Аппиевой дороге недалеко от Капуа. Участвовали в празднике по случаю открытия и освещения триумфальной арки в Риме, на мраморной плите, украшающей это произведение искусства, красовался портрет Фридриха. Во дворце города Фоггии он веселился, отдыхая душой среди восточной роскоши. «Все виды увеселений были здесь к услугам гостей. День начинался с праздника, а когда спускалась тьма, зажигались факелы, и веселье продолжалось до утра», — написал один из наших хронистов.
— Значит, там всё время пели и танцевали? — поинтересовалась Анна. — Ну, ещё купались в бассейне? Я правильно поняла?
— Представь себе огромный убранный на восточный манер зал. Повсюду цветы и свисающие со стен растения, где-то журчит вода, в клетке сидят разноцветные попугаи. В саду, что расположен во дворе, докуда всего пара шагов, греются на солнце величественные павлины. Кажется, ты попал в дивный сон, в волшебную сказку, в легенду о прекрасном Аль-Малике, влюблённом в принцессу Гюрзю. Помнишь, они встречались у небольшого фонтанчика в султанском саду?
Слышишь? Шум воды, где-то совсем рядом падают капли. Подойдёшь ближе и — сюрприз, там не вода, а вино... Пей хоть пригоршнями, никто не остановит! Гости не сидят, а лежат на коврах. В плошках горит огонь. Неведомо откуда льётся странная чужеземная музыка. Чёрные ликом слуги подбрасывают в огонь ароматные смеси. Из благовонного облака вдруг выступают тонкие почти полностью обнажённые девушки, катающиеся на огромных серебристых шарах. Стройные как пальмы сарацинские юноши весело перебрасываются отлично заточенными ножами, сверкающими в воздухе.
А потом откуда-то из дальних покоев выходит великолепный император в компании самого настоящего льва справа и тигрицы слева. Звери ластятся к его ногам, а тот ласково треплет их и целует в морды. Фридрих устраивается на собственном ложе, и животные рядом с ним едят из его рук сырое мясо, пьют принесённое слугами молоко.
Из самых отдалённых частей империи послы царства зверей спешат поклониться императору людей. Ты знаешь, как выглядят медведи? У Фридриха в гостях жили семья бурых и семья диковинных белых медведей. Были и чёрные огромные словно горы и мохнатые, страсть, медведищи с когтями-кинжалами. Похожий на живую гору слон с позолоченными бивнями тянул императорскую карету. И со всеми этими зверями Фридрих разговаривал, как с близкими друзьями.
— «Дружочек лев», «подружка пантера»? — рассмеялась Анна. — Точно как святой Франциск!
— Вот именно! Но при этом Фридрих не делал из своего отношения с животными чего-то особенного, и ни в коем случае не предлагал придворным затевать шуточную борьбу с львом или гепардом. Всё-таки их хозяином был Фридрих, и других людей они могли разорвать на куски.
Фридрих носил белую, казалось, светящуюся одежду, присланную ему из Эфиопии королём-священником Иоанном. Я ничего не понимаю в тканях, но слышал собственными ушами, как посланник именовал её заморским словом «асбест».
А волшебник Михаэль Скотус при мне в невыносимо жаркий день по желанию императора и для увеселения гостей призвал самую настоящую грозу да ещё и с проливным дождём! Впрочем, это было многим позже, когда Фридрих уже постарел.
— Когда ты говорил о постройках тридцать второго года, неплохо было бы помянуть и церковь, что воздвиг не император, а его враг Папа Григорий IX, — оруженосец проницательно посмотрел на приятеля. — Церковь Новых Непорочных Младенцев.
Трубадур подавленно сглотнул.
— Через двадцать лет после памятного детского крестового похода на острове Святого Петра... — он кинул взор на тщательно записывающего за ним Константина и продолжил: — Нет, начинать следует не с этого! Пиши так: когда в 1212 году у берегов Сардинии затонули два корабля с маленькими крестоносцами, после бури море выбросило на берег несколько сотен детских трупов. Местные рыбаки вырыли для всех них одну братскую могилу.
Прошло двадцать лет, и на этом месте выросла крохотная церковь, рядом с которой поселились двенадцать монахов, которые и по сей день осуществляют там постоянные богослужения.
Глава 27В МИРЕ, ГДЕ МНОГО СВЯТЫХ
Уже замечено, что в полночь Анна, спит ли она или, наоборот, бодрствует, но как пробьёт двенадцать, девочка, словно по волшебству, обращается царевной Анной Комниной. А днём она просто Анна — дочка летописца Бурхарда и сестра Константина. Ночью она проникает в прошлое, но отчего-то всё время крутится вокруг крестового похода 1212-го. А днём исправно записывает за стариками, трубадуром и оруженосцем, историю их господина Фридриха.
Анна лениво водит ложкой по горячей каше. Впрочем, горячей та была, когда её только-только поставили на стол, с тех пор девочка увидела в ней горы, пустыни и, наконец, догадалась налить сверху молоко — море... Утро, работа ещё не началась, и, значит, можно не прислушиваться к тому, о чём спорят между собой неугомонные старцы. Последнее время она уже не испытывает робости перед чужими людьми, да разве они для неё чужие? Скорее уж наоборот.
— Я хотела спросить, благородный сеньор, — девочка поворачивает сонное личико в сторону оруженосца. — Вы говорили, что ваша настоящая фамилия Францизиус, а дядя придумал назвать вас Франц. «Француз»? Это не в честь ли святого Франциска?
— Если я правильно понимаю, господин Вольфганг Франц — одногодка нашего короля. Стало быть, святому Франциску было двенадцать лет, когда родились Фридрих и Вольфганг, — ответил за приятеля Фогельвейде. — Вряд ли кто-то стал бы называть ребёнка в честь другого ребёнка.
— Всё так, никакой связи, — кивнул Вольфганг.
— Двенадцать лет? — Анна поражена. Похоже, до неё только что дошло, что святой Франциск жил совсем недавно. Ходил по земле, проповедовал, «лечил» храмы, разговаривал с животными. А до этого играл с другими детьми, смотрел уличные представления, ездил с родителями на ярмарки ... Всё это так странно, и если бы Вольфганг Франц приехал в Ассизи, кто знает, быть может, он познакомился бы там с Франциском. Знал же его римский Папа! А святая Елизавета была моложе Фридриха и Вольфганга на тринадцать лет, Фридрих дружил с её мужем... Анна уже забыла его имя, но обязательно вспомнит. — Как странно, — сказала она, — святые живут среди нас, ходят неузнанными... Наступишь прохожему на ногу, не дашь в долг соседу, а через несколько лет, глядишь, а это святой. А ты для него куска хлеба пожалел...