Как только в городскую сеть вернулось электричество и домашние принтеры вновь заработали, люди столкнулись с проблемой поиска смесей, необходимых для фабрикации чего угодно. Нынешняя экономика Лондона сильно отличалась от той, при которой он вырос, — и это последствие Блиц-2 было единственным, которое ему нравилось. Гиперкапиталистический потребительский подход Универсалии, поклонявшейся продукту и статусу, исчез, сменившись более мягкой, более продуманной — и, главное, полностью ориентированной на общество — системой.
Горацио был одним из зачинателей этой «биржи». Отработав свое в агентстве Бенджамина, он знал парней, перерабатывавших что попало без всяких корпоративных лицензий и тем паче без контроля Инспекции по опасным веществам. Они создавали свои полулегальные продукты для неотслеживаемых крипжетоновых платежей — в основном для крупных криминальных семей Лондона и местных барахольщиков. Это был подпольный рынок, который Горацио мог вывести на поверхность и приспособить для помощи людям, чтобы они могли восстановить сносный уровень жизни.
Много лет он помогал расширять эту концепцию, и теперь она стала основополагающей для жизни Лондона после Блиц-2. В город ничего больше не ввозилось, кроме основных органических жидкостей и пищевых гранул. Так что люди могли принести сюда на обмен старые ненужные отпечатанные вещи и получить за них местные рекрип–жетоны. Собранное перерабатывалось тут в огромных чанах Клемсона или геобактериальных силосах для металлов, построенных и обслуживаемых особыми общинными командами. Затем в процесс включались более традиционные установки, производя ценные смеси, которые можно было купить за рекрип–жетоны и снова пустить в печать.
Сперва восстановленные принтеры производили простейшее бытовое оборудование, вышедшее из строя из–за длительного неиспользования, — в первую очередь водяные насосы и фильтры. Горацио всегда удивляло, какое значение оказало на уровень жизни возвращение питьевой воды. Затем, когда базисные элементы вновь стали доступны, начала появляться новая одежда, а также множество солнечных батарей, покрывающих сейчас стены и крыши.
Большинство районов имели свои обменники — и свои жетоны. Что являлось одной из самых сложных частей ратификации предприятия, так что Горацио стал чем–то вроде чиновника местного казначейства, контролируя различные рекрип–жетоны и следя за их разумным обращением, устанавливая цены и проверяя, чтобы какие–нибудь «рационализаторы» не подделывали их и не злоупотребляли возможностями системы. Судя по востребованности, получалось у него неплохо.
— Настоящий корпоративный финансист, — поддразнивала его Гвендолин чуть ли не каждый раз, когда звонила. Правда, она же и посоветовала, как структурировать торговлю и обезопасить ее. Хороший совет, признал он, когда она объяснила, что данная идея заложена в ее первоначальный проект экономики Корбизана — общества, дублирующего утопийское времен снятия ограничений, но основывающееся на политике Универсалии. Он даже немного устыдился того, что никогда толком не осознавал, насколько его жена сведуща в своей области.
Горацио покатил велосипед мимо высоких цилиндрических чанов, в которых бурлили генетически модифицированные микробы. Резервуары гнездились среди хаотичного переплетения разномастных труб. Все было откуда–то изъято, притащено с улиц, переделано. Но работало. Он помахал дежурной бригаде, снующей среди клапанов и регуляторов с анализаторами неисправностей, плоскогубцами и молотками, следя за тем, чтобы процесс шел без запинок. Даже в этот час на бирже еще были клиенты. Чаны и силосы работали двадцать четыре часа семь дней в неделю, и люди торчали под щитом круглосуточно.
Горацио настоял на том, чтобы устроить в старых складских офисах кафе, подчеркивая важность биржи не только как источника жизненно важных ресурсов, но и как социального центра. Когда он появился, кафе как раз закрывалось. Мария О’Рурк была там, как он и предполагал, убирала не распроданные за день кексы в холодильник. Его альтэго даже не проверял графики смен; Горацио и так знал их наизусть. Они с Марией были вместе уже три года. До Блиц-2 она управляла пабом в Уолворте, затем сменила несколько мест, работая волонтером, и вот оказалась помощником в кафе обменника. Поначалу они много спорили, потому что у нее ко всему имелся свой подход и вообще она была не в его вкусе. Но любовь под щитом — штука странная и ох какая желанная среди всего этого ненормального существования.
Мария заметила его и улыбнулась, но тут же нахмурилась, недоумевая, что он здесь делает, если она через двадцать минут должна была прийти к нему. И ему, конечно, не удалось скрыть от нее тревогу.
— Что случилось? — спросила она.
Тут он увидел сидящих за одним из столиков Ниастаса и Джазмин. Джаз кормила грудью их четырехмесячного малыша. Горацио захотелось зажмуриться и заплакать. Ниастас вместе с Мартином налаживал перерабатывающие устройства обменника; они с Джаз внесли огромный вклад в сообщество. Горацио в отчаянии возвел глаза к небесам.
— Горацио?
И Горацио принял решение.
«Она убьет меня, но что я еще могу сделать…»
— Идемте со мной, — сказал он всем троим. — Без вопросов. Повторять не буду.
Он прислонил велосипед к столу и развернулся, двинувшись к двери, в которую только что вошел. Теперь все зависело от них.
А он видел перед собой только лицо Гвендолин с неодобрительно поджатыми губами.
«Вселенная — чистый холст, — сказала она ему как–то. — Ей не присуще добро — есть только то, что ты на этом холсте напишешь».
Что ж, это ведь можно считать добрым делом.
Мария догнала его, когда он открыл дверь, схватила за руку:
— Что происходит?
— Мы уходим. Пожалуйста, ни о чем не спрашивай. Просто доверься мне, ладно?
— Уходим? — воскликнула Джаз. — Куда уходим?
Ниастас взял ее за руку, не отрывая глаз от Горацио.
— Просто иди.
— Но…
— Идем, — настойчиво повторил Горацио.
Они подошли к задней двери старого склада. Горацио снова помахал ремонтникам, колдующим над протекающим коллектором, чувствуя себя дерьмово. Он не мог представить реакции Гвендолин, когда она увидит, что он привел с собой этих людей. Молодая парочка с ребенком, ладно, она посмеется над ним, сентиментальным старым дураком. Что правда. Но Мария? Что будет после того, как они покинут планету? Пожмут друг другу руки и он пожелает ей доброго пути? «Скорее всего, Гвендолин вышвырнет меня из ближайшего шлюза. Но она сказала, что я могу привести кого–нибудь. Пошутила? Черт!» Но дело уже сделано.
Дверь закрылась, оставив их на раскрошенном асфальте запущенной неосвещенной улицы. Только теперь Горацио сообразил, что по пути сюда он целиком и полностью полагался на велосипедную фару. А велосипед он оставил как непрактичный, и…
— Черт.
Обычно он так хорошо все продумывал. Альтэго активировал функцию усиления света в линзах, и дорога стала чуть–чуть четче, только по поверхности заплясали синие крапины статических помех.
— Эй, — спокойно сказала Мария и обняла его за талию. — Не хочешь сказать нам, что происходит?
— Нам надо идти, — ответил он. — Ко мне. Первым делом.
— Зачем? — спросила Джаз.
— Есть выход. Отсюда. И я думаю, мы…
На линзы выплеснулась иконка Гвендолин — с маркировкой экстренной ситуации. От одного ее вида Горацио пробрал озноб.
— Да?
— О боже, Горацио, — выкрикнула Гвендолин. — Они на орбите!
— Что?
— Оликсы! Над Землей только что открылись червоточины; они в пяти тысячах километров. Орбитальные сенсоры даже не засекли корабли–носители, идущие через систему Сол. Корабли Решения летят, как чертова чумная саранча! Первые уже в верхних слоях атмосферы.
— Ну ни хрена себе! — охнул он и потрясенно вскинул глаза. Мутный щит изгибался над городом, обыденный и неизменный. Неестественно плотный воздух превратил лунный серп в размытое мерцание на востоке над Дартфордом.
— Они пришли за всеми нами, — сказала Гвендолин слабым от страха голосом. — Червоточины открылись у Дельты Павлина и восемьдесят второй Эридана, щит над столицей Эты Кассиопеи уже отказал. И — о господи! — Рангвлад пал.
— Пал?
— Да, мы потеряли все межзвездные портальные связи с Бетой Гидры. Нам надо уходить, Горацио. Немедленно. Пасобла начинает обратный отсчет. Я не могу остановить этого. Даже Энсли не может.
— Энсли?
— Да, он был здесь на какой–то сверхсекретной конференции с Эмильей. Теперь ему придется отправиться с нами; пути назад на Нашуа больше нет. Ради любви Господа, Горацио, открой портал!
— Я уже иду. Буду через пять минут.
— Черт, Восемьдесят вторую Эридана только что отрезало. Поторопись!
Он посмотрел на остальных:
— Оликсы здесь. У меня есть выход с планеты. Я могу взять вас четверых. Только сейчас или никогда. Вы идете?
— Да. — Ниастас забрал у дрожащей Джаз младенца. — Мы бежим?
— Черт возьми, да.
И едва Горацио это произнес, скудное городское освещение вырубились. Погасли фонари, погасли огни в тех домах, где не запаслись аккумуляторами. Позади них замолчала общественная «биржа», только громко гудели, полязгивая, разбалансированные насосы, беспорядочно вертясь при аварийной остановке.
— Христос на костылях, — выдохнула Мария. — Ты не шутишь, правда?
— Нет. Идем.
Он трусцой побежал в сторону Кертис–стрит. Остальные не отставали, так что он ускорил темп. Впереди послышались голоса, люди в стоящих стенка к стенке домах перекрикивались, что–то спрашивали друг у друга. Раздергивались шторы, и из окон квартир, где лампы питались от аккумуляторов, лился свет. Люди прижимались к стеклам, силясь разглядеть, что происходит.
А потом и без того не слишком надежная лондонская сеть рухнула.
Это было глупо, но Горацио опять посмотрел вверх, словно взывая к древним богам. Высоко над головой небеса раскалывались под ударами несчетных молний. Горацио прищурился от бешеного сияния. В самом центре огненной патины что–то двигалось — что–то темно–серое, овальное, неуклонно растущее. Зигзаги молний, бьющие из этой серости, без устали вонзались в щит, сливались воедино, создавая ширящееся зазубренное полотнище. Кошмарная энергия, излучаемая огромным инопланетным кораблем, озарила все, как будто снова вернулся день.