Отец Леонид поселился в отдельно стоящем домике на северной стороне скита, рядом с большой, в сотню ульев, пасекой. Первым делом в домике разместили иконы -большую, написанную на холсте во весь рост икону преподобного Александра Свирского, такого же размера икону Ангела Хранителя, а между ними поместился дар схимонаха Феодора - икона Владимирской Божией Матери, которую, в свою очередь, вручил тому Паисий (Величковский) при отъезде Феодора из Нямецкого монастыря в Россию.
Глубоко почитавший отца Льва настоятель сразу же поручил новоприбывшему духовное окормление всей братии. «Отец Моисей с любовию принял старцев и водворил их в своей обители, - писал будущий архиепископ Литовский и Виленский Ювеналий (Половцов, 18261904). - Он лучше других понимал высокое значение и силу их благотворной деятельности». Причем, по единодушному мнению знавших его, отец Моисей сам вполне обладал высокими духовными дарованиями, но, отчасти по глубокому смирению, отчасти по невозможности совмещать хлопотную должность настоятеля с окормлением сотен людей, поручил старчествование отцу Льву. И не прогадал. Игумен Марк (Чебыкин, 1831-1909) вспоминал, что отец Лев, «как имевший дар прозорливости, вникал во всё. В то время назначение послушаний, келий и тому подобное - всё делалось большей частью по указанию старца. Старец же решал вопрос о том, где жить новоначальному - в монастыре или в скиту. Духовное общение от этого между настоятелем и старцем не страдало. Старец заправлял не только внутренней, духовной, но и внешней стороной братства обители».
Благодаря сохранившимся описаниям мы можем без труда представить себе, каким был отец Лев в то время - выше среднего роста, тучный, с круглым бледным лицом, обрамленным небольшой бородой. Густые волнистые волосы, которые к старости сделались настоящей «львиной гривой» изжелта-седого цвета. Небольшие серые глаза смотрели на собеседника строго и проницательно. Красивые руки с длинными пальцами (на левой руке не было указательного - отец Лев лишился его во время рубки дров на Валааме). Несмотря на хромоту, старец передвигался быстрой, легкой походкой, без тени сутулости.
Главными чертами характера старца были смирение и кротость. Никто не видал его раздраженным или гневающимся, унылым или ропщущим на тяжкие обстоятельства. Недаром его учитель отец Феодор еще на Валааме называл его «смиренным львом».
Одевался отец Лев очень просто - в подрясник, рясу и мантию, сшитые из мухояра, хлопчатобумажной ткани с примесью шерсти или шелка. Для приема гостей надевал заношенный белый балахон. Питался дважды в день, за трапезой обычно беседовал с учениками, любил пошутить или рассказать занятную историю. Мог иногда выпить стакан пива, рюмку вина.
Большую часть дня отца Льва занимал прием многочисленных паломников, стремившихся в Оптину пустынь. Этот прием велся и в самой келии (причем во время разговора иеромонах мог плести поясок, который потом вручал гостю), и в других обстоятельствах, например, за заготовлением дров. Так или иначе, общение с отцом Львом запоминалось и оставалось в душе навсегда. Почти ко всем обращаясь на «ты», говоря простым, доходчивым и выразительным русским языком, он тем не менее никогда не советовал «от себя», всегда ссылаясь на Священное Писание. В зависимости от состояния собеседника отец Лев то возвышал, то понижал тон своей речи, мог даже и изменить сам голос. Иногда вставлял в свои рассуждения шутки, которые, по свидетельству его биографа схиархимандрита Агапита (Беловидова), «вполне описать и изобразить почти невозможно и, во всяком случае, неудобно». Одна из посетительниц отца Льва, смущенная таким его поведением, однажды сказала ему:
- Простите меня, батюшка, я иногда смотрю на вас как на человека святого, а иногда помысл говорит мне, что вы колдун.
В ответ на это старец с улыбкой отозвался:
- Да, должно быть, того и другого есть понемножку.
На самом деле в подобном полуюродстве заключался глубокий смысл. Ученики и гости отца Льва признавались, что с другими старцами часто не могли свободно и спокойно рассказать о смущавших помыслах, - невольно сдерживал строгий вид монахов. А простая, открытая манера общения отца Льва невольно располагала к откровенности.
Прежде всего отец Лев учил тех, кто приходил к нему, познанию себя. Призывал следить за душевными страстями, бороться с ними, добрые дела не мешать с тщеславием и человекоугодием. Особенно бичевал самолюбие, стремление покрасоваться, выглядеть ученее и благочестивее, чем есть на самом деле. Одному из учеников говорил, укоряя:
- Если бы ты был, яко апостол, простосердечен, не скрывал своих человеческих недостатков, не притворял бы себе особенного благоговения, ходил бы не лицемерствуя, - то этот путь ближайший ко спасению и привлекающий благодать Божию. Непритворство, нековарство, откровенность души - вот что приятно смиренному сердцем Господу: аще не будете яко дети, не внидете в Царство Божие.
Если приходивший к нему пытался обвинить в чемлибо другого человека и оправдать себя, отец Лев слушал не перебивая и иногда даже поддакивал. Но в конце говорил:
- Ну хорошо, значит, ты прав, а тот виноват. Значит, мы с тобой квиты, ты теперь праведный и тебе теперь до меня нет никакого дела. Иди-ка с Богом, ты теперь спасен. А меня оставь, ибо мое дело - употреблять труд и время для грешников. Иди-ка, иди со своей праведностью, а нам, грешным, не мешай.
Конфликты, возникавшие между монахами, старец всегда разрешал так, чтобы урок из происшедшего вынесли обе стороны. Так, когда только что поступивший в обитель монах обидел старого, оба пошли к отцу Льву с жалобой. Все в монастыре были уверены, что новичок получит достойный нагоняй. Но вместо этого отец Лев укорил старика:
- Не стыдно ли тебе равняться с новоначальным? Он только что пришел из мира, у него волосы еще не успели отрасти, с него и взыскивать-то строго нельзя, коли он недолжное скажет. А ты сколько лет в монастыре живешь и не научился внимать себе.
Молодой монах уже радовался, считая, что старец принял в споре его сторону. Но отец Лев, оставшись с ним наедине, строго сказал:
- Что же это ты, брат, делаешь? Только что пришел из мира, волосы у тебя не успели отрасти, а ты уже старых монахов оскорбляешь?..
Показного почтения, выказываемого ему, отец Лев не любил. Своему ученику он заметил как-то:
- Ты на лету хочешь схватить мои слова, хочешь мимоходом спастись, наскоро научиться. Потому у тебя и восторги, целование батюшкина плеча или руки. А я при отце Феодоре был к нему без фанатизма; мысленно же готов был кланяться ему в ноги с сыновним почтением.
(Слова «без фанатизма» звучат очень современно, но это было одно из любимых выражений отца Льва. «Без фанатизма» - так по разным поводам любил говорить он.) Видя откровенное, напоказ, смирение и благочестие, отец Лев неизменно называл это химерой. Когда кто-то попросил его пояснить это слово, старец ответил:
- Видал ли ты, как цветут огурцы? Есть цвет настоящий, а есть цвет без завязи, на котором не бывает огурца, то есть пустоцвет. Это и есть химера.
Быстро прославил старца дар исцеления. Обычно он помазывал посетителей елеем от иконы Владимирской Божией Матери, на бесноватых возлагал епитрахиль и читал молитву из требника. Некоторых отправлял к мощам святителя Митрофана Воронежского, причисленного к лику святых в июле 1832 года. Других поил «горькой водой», которой в день уходило по ушату и более. Одна богатая купчиха, излечившаяся благодаря «горькой воде», купила ее рецепт за 10 тысяч рублей ассигнациями.
Выяснилось, что в состав воды входили три золотника (12,7 грамма) нашатыря и три золотника сабура, которые растворялись в штофе (1,2 литра) кипятка; когда настойка остывала, в нее вливалось три золотника водки и немного елея.
Искусный врачеватель душ и тел вскоре стал известен далеко за пределами Оптиной пустыни. По единодушным свидетельствам очевидцев, в присутствии отца Льва те, кто пришел к нему со своими болями и бедами, начинали чувствовать глубокую духовную радость, внутренний мир и спокойствие. Страшные помыслы исчезали без следа. К нему ехали за советом и утешением дворяне, мещане, купцы, крестьяне, священники... Особенно любил старец принимать крестьян. Многим это казалось странным, и однажды белёвский протоиерей отец Иоанн Глаголев, увидев отца Льва окруженным простыми женщинами, заметил ему:
- Охота вам, батюшка, возиться с бабами?
- Что ж, отец Иоанн, и правда, это бы ваше дело, - ответил отец Лев. - А скажите-ка, как вы их исповедуете? Два-три слова спросите, вот и вся исповедь. Но вы бы вошли в их положение, вникнули бы в их обстоятельства, разобрали бы, что у них на душе, подали бы им полезный совет, утешили бы их в горе. Делаете ли вы это? Конечно, вам некогда долго с ними заниматься. Ну а если и мы не будем их принимать, куда же они, бедные, пойдут со своим горем?..
Обмануть людей трудно, и эту любовь, это искреннее расположение отца Льва люди, конечно же, чувствовали. О том, какой любовью отец Лев пользовался в народе, свидетельствует запись архимандрита Леонида (Кавелина, 1822-1891):
«Случилось мне однажды проезжать из Козельска в Смоленскую губернию. По дороге в уединенных деревушках поселяне, узнав, что я еду из Козельска, наперерыв спешили узнать что-нибудь об отце Леониде. На вопрос: почему вы его знаете? - они отвечали: “Помилуй, кормилец, как нам не знать отца Леонида? Да он для нас, бедных, неразумных, пуще отца родного. Мы без него были, почитай, сироты круглые”. Вот памятник, который вековечнее многих мраморов и гранитов!»
Но, конечно, основу монашеского бытия отца Льва составляла молитва. Погружаясь в нее, он подчас забывал о том, что рядом находятся другие люди, не слыхал обращенных к нему слов келейника. Большую часть дня он молился келейно, с ближайшими учениками, но вечером, после трапезы, собирал у себя всю братию. Монахи рассаживались на полу. Кто хотел читать молитвы, должен был поднять вверх руку и вызваться на чтение. Отец Лев внимательно следил за тем, чтобы чтец не гордился своим голосом или манерой, не торопился и не читал излишне медленно. Иногда он останавливал чтеца, делая замечания. Игумен Антоний (Бочков, 1803-1872) так описывал келию отца Льва: «Келья старца, от раннего утра до поздней ночи наполненная приходившими к нему за духовной помощью, представляла картину, достойную кисти художника. Старец в простой одежде, в короткой мантии, был виден из-за круга учеников своих, которые стояли перед ним на коленях, и лица их были одушевлены разными выражениями чувств. Иной приносил покаяние в таком грехе, о котором и не помыслил бы не проходивший послушания; другой со слезами и страхом признавался в неумышленном оскорблении брата. На одном лице горел стыд, что не может одолеть помыслов, от которых желал бы бежать на край света; на другом выражалась хладнокровная улыбка недоверия ко всему видимому - он пришел наряду с другими явиться только к старцу и уйти неисцеленным; но и он, страшась проницательного его взгляда и обличительного слова, потуплял очи и смягчал голос, как бы желая смягчить своего судию ложным смирением. Здесь видно было истинное послушание, готовое лобызать ноги старца; там немощной, отринутый всем миром, болезненный юноша не отходил от колен отца Леонида, как от доилицы ее питомец. Между прочими видна была седая голова воина, служившего некогда в отечественной брани и теперь ополчившегося под начальством такого искусного вождя против врагов невидимых. Здесь белелись и волосы старца, который, признавая свое неискусство в монашестве, начинал азбуку духовную, когда мир признавал его наставником. Таким-то разнообразным обществом был окружен великий старец и вождь духовный».