Примерно к середине 1860-х отец Амвросий приобрел в Оптиной пустыни непререкаемый авторитет, всеми был единогласно признан продолжателем дела старца Макария. В 1865 году митрополит Московский и Коломенский Филарет (Дроздов) прислал ему образ Спаса Нерукотворного - своего рода благословение на старчество. Поскольку во второй половине XIX столетия была уже широко распространена фотография, сохранились многочисленные изображения старца, позволяющие точно описать его внешность. Отец Амвросий был выше среднего роста, сутулый, с приятным, бледным от болезни лицом, обрамленным длинной редкой бородой, раздвоенной на конце. Глаза - светло-карие, живые и проницательные. Выражение лица батюшки постоянно менялось: во время беседы, в зависимости от ее предмета, он то смеялся, то хмурился, сочувственно кивал, слушая жалобы, или склонял голову, сопереживая чужой скорби. Помощник старца монах Ераст так описывал его: «Ожидая увидеть старца дряхлого, серьезного, строгого, молчаливого, глаза посетителя вдруг встречали радостное сухенькое старческое личико с добрыми проницательными глазами; с улыбкою и ласкою встречал вас смиренно в полулежащей позе, в камилавке, в черном подряснике, и уже благословлял вас дрожащей сухенькой ручкой». А в минуту молитвы его лицо озарялось дивным светом.
Жил отец Амвросий в маленьком здании, расположенном справа от Святых врат Иоанно-Предтеченского скита. Парадное крыльцо находилось с внутренней стороны скита. Дверь вела в коридор со скамьями для посетителей, направо - «почетное место», келия для встреч почетных гостей, рядом - помещение для келейника отца Михаила (Андреева, 1821-1897), а дальше - келия самого старца. Она состояла из передней и жилого помещения. В передней висела на крючках одежда - два теплых и два холодных подрясника, балахон, легкая меховая ряса, тонкая ряса, клобук, - имелись также полки с духовными книгами и лекарствами. Сама келия старца была украшена многочисленными иконами и портретами дорогих отцу Амвросию духовных лиц - митрополита Московского и Коломенского Филарета (Дроздова), митрополита Киевского и Галицкого Филарета (Амфитеатрова), Феофана Затворника, отца Иоанна Кронштадтского, Оптинских старцев Льва, Макария, Моисея и Антония и др. У стен -столик письмоводителя. Эту должность при старце занимал монах (затем иеродиакон и иеромонах) Климент (Зедергольм, 1830-1878), блестяще образованный, знавший несколько языков, создавший жизнеописания старцев Антония и Льва.
Помимо письмоводительского стола, в келии помещались также три-четыре табуретки, два кресла, стол с иконами, свечами и книгами, книжный шкаф. Отапливалась келия печью, обычно заваленной сохшими там чулками и рубашками. К печи примыкала койка. К келии была пристроена кухонька. Длинный коридор вел в хибарку, построенную специально для приема женщин.
Утро отца Амвросия начиналось в четыре часа - тогда он звонил в колокольчик, будя келейников. После чтения утренних молитв он умывался, выпивал чашку какао или кофе с ломтиком булки, после которой сразу же пил две чашки чаю, одновременно диктуя письмоводителю письма. Все это - сидя на кровати, поджав под себя ноги по-турецки. В это время под дверьми келии уже толпился народ, жаждавший повидать старца. Все наперебой сообщали келейнику, откуда они, и поэтому он докладывал отцу Амвросию о том, кто именно его ожидает, обычно так: «Вас в хибарке ждут московские, вяземские, тульские, белёвские, каширские и прочие народы». Но сразу выйти к желающим старец не мог - приступы болезни скручивали его сразу же после завтрака. Только переменив мокрую от пота рубашку и переобувшись, около десяти часов утра, он выходил к посетителям. Причем обычно ни полсловом не упоминал о своих болячках. Только однажды пояснил, почему:
- Вот все могут говорить о своих болезнях, а я и не говори -начнутся оханья, слезы... Поэтому если и скажу иногда, то только часть; а если бы вы знали все, что я чувствую. Иногда так прижмет, что думаю - вот пришел конец.
Около полудня отец Амвросий шел обедать. Ему подавали жидкую уху (в постные дни - картофельный суп с гречневой крупой), картофельный кисель и клюквенный морс. Ел он мало и быстро, обычно полулежа от слабости. Если же у него хватало сил, то после обеда он выходил к хибарку для общего благословения. В белом балахоне, поверх которого и зимой, и летом была надета подбитая мехом ряса, в ватной шапке на голове, он читал молитву перед иконой Божией Матери «Достойно есть», а затем выслушивал обращенные к нему вопросы и коротко отвечал. Иногда усаживался на табурет, а присутствующие становились вокруг него на колени. Летом он выходил благословлять на улицу (на зимний воздух старец не показывался с 1862 года, после перенесенной сильнейшей простуды; с трудом переносил и жару, оптимальной для него, по его словам, была температура +17). Когда отец Амвросий, еле передвигая ноги, направлялся обратно в келию, посетители окружали его, теснили, хватали за края одежды, и нередко было так, что меховая ряса оставалась в руках посетителей, келейнику только с большим трудом получалось отбить этот «трофей» у паломников.
Из писем старца видно, каким тяжелым было для него его призвание. «Чувствую какую-то тяготу в теле, так что по утрам с трудом разламываюсь, чтобы взяться за обычное многоглаголание с посетителями, - писал он, - и потом так наглаголишься, что едва добредешь до кровати в час или более. Вот ты и суди, и рассуди прю мою с человеки праведными и неправедными. На лбу ни у кого не написано, кто он таков, а говорит, что ему потолковать нужно, и не хочет знать, что мне недосужно, да и от немощи и усталости это очень натужно. Есть пословица: как ни кинь, все выходит клин. Не принимать нельзя, а всех принимать нет возможности и сил недостает». Иногда он сетовал и на то, что к нему обращаются с пустяками: «Один толкует, что у него слабы голова и ноги, другой жалуется, что у него скорби многи, а иной объясняет, что находится в постоянной тревоге. А ты все это слушай, да еще ответ давай, а молчанием не отделаешься - обижаются и оскорбляются». А иной раз и подшучивал над самим собой: - Вот я всегда был болтуном, любил с людьми поговорить, поразвлечься. Господь и устроил так, что пришлось всю жизнь свою толковать с народом. Теперь и рад бы помолчать, да не приходится!
После краткого послеобеденного сна вновь начинался прием посетителей - до восьми часов вечера. Во время ужина он отвечал на вопросы келейников или просил почитать ему что-нибудь (особенно любил басни Крылова; эта книга всегда лежала на его столе). После ужина снова прием до одиннадцати часов. Несмотря на то, что к концу дня отец Амвросий уже еле стоял на ногах и почти терял сознание от переутомления, он неопустительно исполнял вечернее правило, состоявшее из малого повечерия, канона Ангелу-хранителю и вечерних молитв. Около полуночи старец ложился спать - одетым (летом в балахон, зимой - в меховой подрясник), в шапке, с четками в руках. А утром, придя к нему, келейники замечали, что ночью он несколько раз менял пропотевшее белье...
На Великие праздники порядок жизни старца несколько изменялся. Накануне воскресений и праздников в его келии служились «домашние» всенощные, на которых присутствовали скитяне и некоторые почетные гости (по крайней слабости старец участвовал в службах сидя, а иногда и лежа). Перед Рождеством Христовым и Светлым Христовым Воскресением отец Амвросий диктовал множество поздравительных писем духовным лицам и мирянам. Такой обычай завелся в 1869 году. Сначала он писал два-три предложения, но потом решил, что «написать должно что-нибудь полезное и назидательное», и такие письма начали превращаться в настоящие наставления. В 1892 году они были изданы отдельной книгой. Интересно, что ни одно праздничное поздравление отца Амвросия не повторяло другое - он помнил все, что им было написано за двадцать лет.
Торжественно праздновался и день Ангела батюшки, 7 декабря. В монастыре и скиту служились литургии с молебнами святому Амвросию Медиоланскому, для всех устраивался праздничный обед - настоятель и старшая братия собирались в келии старца, а его духовные чада - в хибарке. Обстановка была непринужденная, радостная, старец шутил. Однажды к праздничному обеду подали жаркое, и он попросил пронести его у него перед носом: «Ну, если мне нельзя это есть, то хоть понюхаю!»
Летом отец Амвросий на несколько дней выезжал из скита в уединенную лесную келию, расположенную на берегу Жиздры в десяти верстах от пустыни. Там в 1870 году для него был выстроен небольшой домик, обнесенный плетнем. В ограде выкопали прудик, куда запустили рыбу, посадили картошку, кусты малины, смородины и крыжовника... Здесь старец жил в будние дни, по воскресеньям приезжая в монастырь - служить келейное бдение и исповедовать готовившихся к службе настоятеля, иеромонахов и иеродиаконов, - а затем снова возвращаясь на «дачу». В отличие от других оптинцев, отец Амвросий не предпринимал никаких дальних поездок за пределы своего монастыря - этого не позволяло его здоровье.
1860—1880-е годы можно с полным правом назвать «эпохой старца Амвросия» не только в истории Оптиной пустыни, но и в истории России. К нему ехали и шли пешком, добираясь из самых отдаленных уголков страны. «Как радостно забьется сердце, когда, идя по темному сосновому лесу, увидишь в конце дорожки скитскую колокольню, а с правой стороны убогую келлийку смиренного подвижника! - писала одна из его духовных чад. - Как легко на душе, когда сидишь в этой тесной и душной хибарке, и как светло кажется при ее таинственном полусвете! Сколько людей перебывало здесь! И приходили сюда, обливаясь горькими слезами скорби, а уходили со слезами радости; отчаянные - утешенными и ободренными; неверующие и сомневающиеся - верными чадами Церкви. <...> С утра до вечера удрученный недугом Старец принимал посетителей, подавая каждому по потребности. Слова его принимались с верой и были законом. Благословение его или особенное внимание считалось великим счастьем, и удостоившиеся этого выходили от него, крестясь и благодаря Бога за полученное утешение».